Пелагия и Черный Монах - Акунин Борис (книги читать бесплатно без регистрации полные txt) 📗
Что значит "смерть смутна"? Уж не об убийстве ли речь? Если так, то кто умертвил святого старца и с какой целью?
Ответ дало второе послание, над которым я ломала голову недолго. Отгадку подсказал "монакум", то есть monachum, по-латыни "монах". Стало быть, сказано на латыни!
"Кукулус" - это, верно, cucullus - куколь А "нон-фацит" - non facit. Получается: "Cucullus non facit monachum". To есть "Куколь не делает монаха", или "Не всякий, кто в куколе, - монах"!
Почему по-латыни9 - еще не осознав все значение этих слов, спросила себя я. Ведь вряд ли отец эконом, которому передают все сказанное схиигуменом, понял бы чужой язык, да и не слишком вежественный брат Клеопа еще исковеркал бы этакую тарабарщину. Старец Израиль не мог этого не понимать.
Значит, латинское речение было обращено не к братии, а ко мне Да и смотрел схимник в три последних дня только на меня, будто хотел особо это подчеркнуть.
Откуда он знает, что скромный монашек с подбитым глазом знает латынь? Загадка! Но так или иначе очевидно: Израиль хотел, чтобы его поняла лишь я одна. Видно, не надеялся на понятливость отца эконома.
И здесь мои мысли снова поворотили назад, к главному. Мне открылся смысл латинского иносказания Я поняла, что хотел сказать старец! Новый носитель схимнического куколя - не отец Иларий! Это преступник, Лямпе! Вот куда он пропал, вот почему его не видно, вот почему вся его одежда на месте!
Физик перебрался на Окольний остров! А если так, то, стало быть, в ту ночь он совершил не одно убийство, а два. И мертвых тел тоже было два! Просто луна выглянула из-за туч слишком ненадолго, и я увидела лишь половину страшного ритуала. Ленточкину злодей заткнул рот навсегда, а почему пощадил Бердичевского - Бог весть. Быть может, и в ожесточившемся, безумном сердце отмирают не все чувства, и за дни, прожитые с Матвеем Бенционовичем под одной крышей, Лямпе успел привязаться к своему кроткому соседу.
Ночью маниак пробрался в Прощальную часовню, где отец Иларий в одиночестве готовился к подвигу схимничества, молился и зашивал куколь. Свершилось убийство. И утром в черном саване к лодке вышел уже не старец, а преступник.
Не знаю и даже не предполагаю, что за чудовищные фантазии владеют этим помраченным рассудком. Не намерен ли он умертвить и двух остальных схимников?
Дойдя до этой мысли, я чуть было вновь не бросилась к Вам в комнату. Ведь речь шла о жизни людей, Вы бы меня извинили! Нужно немедля отправиться в скит и изобличить самозванца!
Я уж даже взялась за ручку двери, но здесь меня охватило сомнение.
А что если я ошибаюсь? Вдруг Лямпе на Окольнем острове нет, а я побужу Вас нарушить уединенность святого скита! Последствия такого кощунства будут ужасны. Ведь восемь столетий туда не ступала нога постороннего! Такого кощунства архиерею не простят. Вас растопчут, растерзают, осрамят - уж отец Виталий расстарается. Какая будет потеря для губернии! Да что губерния - для всей православной церкви!
А с глупой любопытной бабы какой спрос? Ну, вышлют с позором на первом же пароходе, вот и вся кара.
Поэтому я решила вот что. Сейчас заеду в город, переоденусь послушником. Потом отправлюсь на Постную косу, там привязана лодка брата Клеопы. Как стемнеет (а темнеет теперь рано), поплыву на Окольний - Бог даст, никто меня с берега не увидит.
Проверю в скиту свое предположение, и назад. Если ошиблась - ничего страшного. Старцу Израилю не хватит всего Писания, чтобы наябедничать ново-араратским о моей неслыханной дерзости - по одному-то слову в день. Да они, тугодумы, еще и не сообразят.
Очень может быть, что я вернусь еще до того, как Вы выйдете из комнаты Матвея Бенционовича, надеюсь, воскрешенного к жизни Божьей милостью и Вашим мудросердием.
Не ругайте меня.
Ваша дочь Пелагия.
День последний. Вечер
Последние строки письма Митрофаний читал, схватившись рукой за бороду, а когда окончил, заметался по комнате - кинулся к двери, остановился, повернулся к Бердичевскому.
- Ай, беда, беда, Матвей! Ах, отчаянная голова, в скит отправилась! За меня, вишь, убоялась! Что в кощунстве обвинят! Не кощунства страшиться нужно, а того, что убьет он ее!
- Кто убьет? Кого? - удивился Матвей Бенционович, с отвычки еще не очень хорошо соображавший, да и как было сообразить, если письма не читал?
Преосвященный сунул ему письмо, а сам бросился к доктору:
- Скорей, скорей туда! Что ему еще одно убийство!
- Да кому "ему"? - Не мог взять в толк и Коровин.
- Физику вашему, Лямпе! Он и есть Черный Монах, теперь доподлинно установлено! И убийца тоже он! На Окольней острове спрятался! А Пелагия, то бишь Лисицына, туда поплыла! Прямо в волчью пасть!
Товарищ прокурора, не успевший как следует вчитаться в письмо, недоверчиво покачал головой:
- Лямпе на Окольней острове? Что вы, отче, он вовсе не там!
- А где? - обернулся Митрофаний.
- Там, - махнул рукой Бердичевский вниз. - Под землей.
Владыка так и замер. Неужто недолечил? Или снова бред начался?
- То есть, я хочу сказать, в подвале, - пояснил Матвей Бенционович. - Он себе с некоторых пор еще одну лабораторию оборудовал. Там и работает. Я ему помогал вниз листы металлические носить, с крыши отодранные. Сергей Николаевич мне что-то про эманацию толковал, какие-то у него опасные опыты, да я ничего не понимал, в оцепенении был. И приборы все теперь в подвале. Он оттуда почти не выходит. Может, раз за день выглянет, кусок хлеба съесть, и снова вниз.
Говорил следователь медленно, нелегко подбирая слова - видно, не совсем еще оправился, но на сумасшедшего был непохож.
- Где этот подвал? - спросил епископ у доктора, не зная, верить ли сказанному. Может, и подвала никакого нет?
- Вон там, пожалуйте за мной.
Донат Саввич повел остальных в прихожую, оттуда в кладовку, а из кладовки, по каменной лестнице, вниз. Было темно, ассистент зажег спичку.
- Вот дверь. Но там было пусто, и никакой лаборатории...
Не договорив, Коровин потянул ручку, и из проема заструился неземной красноватый свет. Донеслось тихое пощелкивание, звякнуло стекло.
Митрофаний заглянул внутрь.
У длинного стола, уставленного аппаратами и инструментами неясного назначения, склонилась маленькая фигура в просторной блузе. Под потолком горел фонарь, обмотанный красным фуляром, - отсюда и диковинное освещение.
Человечек, скрючившийся над столом, смотрел через какой-то хитрый микроскоп на тисочки, в которых была вертикально зажата черная металлическая пластинка. За пластинкой на специальной подставке стояла пустая колба. Нет, не пустая - на самом донышке поблескивала крошечная горка какого-то порошка или, может, мелкого песка.
Исследователь был так увлечен своими наблюдениями, что не расслышал шагов. Вид у него был чудной: на голове пожарная каска, к груди привязан цинковый таз - обычный, в каких стирают белье.
- Так вот куда каска с пожарного щита подевалась, - вполголоса сказал ассистент. - Ко мне Фролов приходил, жаловался. Я вас, Донат Саввич, из-за ерунды беспокоить не стал.
Не ответив помощнику, Коровин шагнул вперед и громко позвал:
- Господин Лямпе! Сергей Николаевич! Что это за тайны подземелья?
Маленький человек оглянулся, замахал на вошедших руками:
- Вон, вон! Нельзя! Ее ничем не остановишь! Ничем! Железо пробовал, медь пробовал, сталь, олово, теперь вот цинк - как нож через масло! Буду жесть. Он показал на кусок кровельной жести, лежащий на краю стола. - Потом свинец, потом серебро! Что-то ведь должно ее удерживать!
Рядом с жестью действительно поблескивал лист тусклого металла и - гораздо ярче - серебряный поднос.
- Так, - констатировал Коровин. - Поднос похищен из моего буфета. Да у вас, Лямпе, ко всему букету патологий еще и клептомания! Стыдитесь, Сергей Николаевич. А еще апологет нравственности.
