Меч князя Буй-тура (СИ) - Пахомов Николай Анатольевич (онлайн книги бесплатно полные .TXT) 📗
Крепятся и они с Игорем. Шмыгают носами, но держатся. Лишь украдкой то один, то другой ладошками уберут набежавшую вдруг, ненароком, слезу да потрут костяшками пальцев покрасневшие очи, словно в них попала соринка.
В опочивальне, несмотря на зимнюю пору, тепло. Народу — ближних бояр, опору отца и надежу, как на рати, так и в думе, боярских отроков, дружинников, мечников да и просто челяди, любившей князя, набралось столько, что продохнуть свободно невозможно. От духоты цветные оконца так запотели, что не пропускают внутрь по-февральски тусклый дневной свет. Поэтому в одрине полумрак, заполненный невнятным людским шепотом да дыханием.
Всеволоду почему-то кажется, что больше всех в эти тягостные минуты в княжеской опочивальне суетится черниговский епископ Антоний, муж преклонных лет и крупного телосложения. По словам взрослых, большой любитель сладких яств и пития, что, впрочем, довольно отчетливо сказывается на его лоснящемся лике.
Все стоят недвижимо, тихонько переминаясь с ноги на ногу да время от времени осеняя себя крестным знаменем, а Антоний, одетый в темные шуршащие одежды, медленно, мелкими шажками, передвигается вдоль одра, поправляя одеяние на теле князя. Еще Антоний то и дело подступает к матушке и, наклонившись, что-то шепчет ей на ушко. Движения епископа вызывают колебания язычков пламени свечей, и неясные блики вдруг начинают бегать по скорбным лицам. Возможно, Всеволоду только так кажется, и нет никаких бликов. Но это вызывает в нем какое-то непонятное раздражение.
Густо пахнет человеческим потом, топленым воском и ладаном. И еще чем-то неуловимо тяжелым, нехорошим, недобрым, тревожным. Будь Всеволод постарше, поопытнее, он бы понял, что это запах самой смерти. Но он юн и этого пока не понимает, лишь ощущает боль душевную да тревогу.
Но вот батюшка-князь, испустив последний вздох, тихо отошел в мир иной. Все невольно задвигались, еще истовей закрестились, зашуршали одеждами. Где-то у дверей опочивальни тихо всплакнули две или три челядинки — князь в последние годы был очень милостив к своим слугам и челядинцам. Но на них зашикали — и всхлипы прекратились. Все взоры, оставив покойного, обратились на овдовевшую княгиню — что скажет, что повелит, какое отдаст распоряжение?
Встав с поставца, убрав концом плата слезы, перекрестясь, еще сильнее посуровев ликом, матушка-княгиня тихо, но твердо, обводя всех присутствующих вдруг ожившим взглядом, заявила:
— Вот не стало нашего кормильца и защитника, князя Святослава Ольговича, сына Олега Святославича, внука Святослава Ярославича и правнука самого Ярослава Мудрого. И перед вами я — вдовая и сирая, да дети нашего общего благодетеля — Игорь и Всеволод… Мария и Оленька…
С последними словами матушки все, словно по волшебству, перевели взоры свои на них, на Игоря, которому в мае должно было исполниться 13 лет, и на него, Всеволода, также год назад перешагнувшего десятилетний рубеж.
— … И Игорь, и Всеволод еще отроки, — продолжила после паузы матушка вдруг зазвеневшим булатной твердостью голосом, — и неужели вы, бояре черниговские — мужи лучшие, вы, дружинники — опора князя в ратях и сечах, вы, мечники — защитники и оберегатели княжеского дома, вы, вои, отроки, гридни и огнищане, — указывала она перстом чуть ли не в каждого, — позволите кому бы то ни было лишить сыновей Святослава черниговского престола… позволите осиротить их?! Неужели с уходом Святослава у вдовы и сирот его не найдется защитников? — продолжала она то ли указывать, то ли предостерегать, то ли грозить перстом; и тот, на кого нацеливался крючковатый перст княгини, будь он седовласый боярин, безусый боярский сын или опытный гридень-дружинник, немедленно подтягивался и выпрямлялся. — Неужели… — повторила с напором княгиня вопрос, но ей не дали договорить.
— Не бросим! Не бросим, матушка-княгиня, — послышалось недружно из рядов ближайших бояр, затрясших согласно сиворунными окладистыми бородами.
— Не оставим! — один за другим горячо заговорили-заявили дружинники. — Постоим за род Святослава Ольговича. Не впервой, чай… Постоим!
— Бог не оставит заботами, — промолвил и епископ, мелко крестя княгиню.
— Вот и хорошо, — с облегчением отметила усердие бояр и дружинников княгиня. — Верю.
И тут же приказала огнищанину Власию, взяв несколько теремных гридней и отроков, запереть все градские ворота, строго-настрого запретив горожанам покидать Чернигов, чтобы избежать огласки о кончине Святослава. А боярину Улебу, внуку покойного Петра Ильина, старого сподвижника Святослава Ольговича, повелела, взяв десяток дружинников, не мешкая, скакать о двуконь в Курск к Олегу Святославичу, чтобы тот привел своих курчан для защиты Чернигова от претендентов на княжеский стол. В том числе и от Святославовых племянников Всеволодовичей — Святослава и Ярослава, находившихся, по воле и милости ее покойного мужа, на удельном княжении в Новгородке Северском.
По древнему листвечному праву престолонаследия именно Всеволодовичи, рожденные от старшего брата покойного Святослава Ольговича, Всеволода Ольговича, теперь, после кончины Святослава Ольговича, были основными претендентами на Чернигов и черниговский стол. Но кто же в последнее время соблюдает древние законы и поконы? Да никто! Вон и Всеволод Ольгович, отец нынешних северских князей Святослава и Ярослава, не побоялся изгнать своего дядю Ярослава Святославича, князя тмутараканского, в 1127 году по рождеству Христову или в лето 6635 от сотворения мира, из Чернигова в Муром и Рязань. И ничего, обошлось. Попечалился Ярослав Святославич; понегодовал, даже полютовал малость великий князь Мстислав Владимирович — да на том дело и кончилось. Остался в Рязани доживать век свой Ярослав, где тихо и скончался в 1129 году. Стол же закрепился за Всеволодом Ольговичем. А тут куда как проще — черниговский стол наследуют не племянники, а родные сыновья.
Так или примерно так рассуждала княгиня Мария Петриловна, желая оставить Чернигов и Черниговскую землю за своими сыновьями. Впрочем, этого она не молвила, а молвила иное: «Да поможет нам Бог!»
— А еще, матушка, — тихо, так, что мог расслышать разве один Всеволод, шепнул матери-княгине Игорь, — возьми для пущей верности с бояр и прочих лучших мужей градских клятву-роту. Ибо Бог, хоть и Бог, но сам будь не плох… Пусть целуют крест в верности нам и братцу нашему Олегу прямо здесь, у смертного одра батюшки нашего. — И указал взглядом на золотой нательный крест матушки. — Пусть целуют. Так, думаю, надежнее будет. Меньше останется соблазну клятву нарушить.
Матушка бросила несколько удивленный взгляд на Игоря, возможно, поражаясь его неотроческой уже сметке. Но тут же сняла с себя золотой нательный крест и, передавая его Антонию, приказала привести к присяге всех бояр и дружинников.
— Обойди, святитель, бояр с моим крестом нательным, пусть присягнут в верности через крестное целование. — И первой поцеловала крест, подавая пример. — Клянусь в верности детям моим, сынам Святослава Ольговича, Олегу, Игорю и Всеволоду, князьям черниговским.
— Княгиня, — смутился Антоний, даже его черные маслянистые глазки, словно это не глазки, а черные маслины греческие на просторном блюдце, забегали туда-сюда, — при покойнике-то?.. У смертного одра?.. Как-то нехорошо… Не по христианки…
— Вот именно, при покойнике, — стала настаивать княгиня, не любившая, когда ей перечили. — Пока тело князя нашего на смертном одре не остыло, пока память о нем жива и горячит сердца мужей черниговских. Или ты, святый отче, противное что имеешь?..
Прошло столько лет, а Всеволод помнил, как во время этих слов очи матушки-княгини Марии Петриловны сузились в гневном прищуре до узких грозных щелочек, похлестче, чем у самих половецких ханов, сразу же проявив в ней нрав гордой новгородки.
— Что ты, что ты… — схватился за крест княгини Антоний, покраснев пуще прежнего и засуетившись. — Ни в коем разе! Ни в коем разе…
Взяв крест, стал поочередно подносить к устам бояр.
— Целуйте, мужи, крест в верности княгине нашей и ее детям, — зачастил грубоватой скороговоркой. — А кто нарушит клятву, тот проклят будет во веки веков! Да постигнет того кара Господняя!..
