Индустриализация (СИ) - Нестеров Вадим (библиотека книг бесплатно без регистрации txt, fb2) 📗

Писатели и менее охотно члены Политбюро поддержали Горького».

Именно это назначение спровоцировало настоящий скандал на втором, расширенном собрании, где с вождями встречались в основном беспартийные писатели-«попутчики».

Процитирую воспоминания К. Л. Зелинского «Вечер у Горького»:

«— Ну, теперь желательно, чтобы высказались товарищи беспартийные, — говори Горький.

— Дайте, я скажу, Алексей Максимыч, — говорит Сейфуллина, — я сижу как раз напротив Вас, дайте я скажу. Я, товарищи, в отчаянии от того, что вы хотите снова ввести в состав Оргкомитета трех рапповцев. Я в отчаянии, потому что едва только мы успели вздохнуть, едва успели приняться за работу... — в комнате движение и шум. — Ну, кажется, Вы же, Алексей Максимыч, ругали Оргкомитет, говорили, что он работает плохо...

(Надо сказать, что предложение о введении рапповцев в Оргкомитет, — это была инициатива Горького, и он уговорил Сталина на это дело).

—Но просто учтите, что мы, наконец, вздохнули и снова получили возможность писать. Ведь у нас некоторых писателей до того довели, что они слепнут. Вот. Тынянов, неплохой писатель, хороший писатель — его до того затравили, что он даже начал слепнуть. (Шум, голоса: «Неправда!». Катаев пытается встать: «Сейфуллина, зачем Вы говорите неправду?»). Сейфуллина продолжает говорить, Сталин поддерживает ее:

— Ничего, пусть говорит.

Сейфуллина:

— Мое время уже истекло?

Сталин:

— Мы попросим продлить. — Поднимает руку.

Сейфуллина: — Ну, если Вы, товарищ Сталин, скажете продлить, то они, конечно продлят. Так вот, введение рапповцев в Оргкомитет опять охладит всех писателей. (Голоса: «Ну, почему всех? Говорите от себя!») Ну, хорошо, не всех, я буду говорить только за себя. Я вот так думаю.

Сталин:

— Я уверен, что и другие тоже так думают, только не говорят, а сочувствуют. — Сам делает рукой такое волнистое движение по залу.

— Я, товарищи, не боюсь говорить от своего имени. — Сейфуллина отвечает на реплику Березовского. — Да, я вот такая контрреволюционерка. Не верю я тому, что обещает Авербах. Могу я не верить?

Горький встает и проходит на угол стола (стол был буквой «г»), где сидели Всеволод Иванов, Киршон, Афиногенов, Катаев. Что-то им шепчет на ухо. Слово тогда просят одновременно Катаев и Всеволод Иванов. Говорит последний:

— Меня вот очень огорчила товарищ Лидия Николаевна Сейфуллина. Огорчила тем, что все свела к введению в Оргкомитет рапповцев. Я не вижу в этом ничего плохого. РАПП и раньше, несмотря на свои ошибки, принес нам всем много пользы. Вот меня, например, РАПП бил два года. И ничего худого из этого не вышло. Я человек крепкий, меня этим не проймешь».

Чтобы реакция писателей стала немного понятней, сообщу, что к тому времени все уже поняли, что Авербах и компания пользуются полной и безоговорочной поддержкой Горького. А Горький в те времена был недвусмысленно объявлен партией единственным и безальтернативным вождем советских писателей. Он был фактически всесилен, достаточно вспомнить, что ни один из предложенных им проектов не был отклонен Сталиным. Какие-то идеи «буревестника Революции» нравились вождю больше, какие-то меньше – но реализовывались все, без исключений.

Это что касается возможностей Авербаха и компании.

Что касается возможностей самого Фадеева, то… у него их практически не было. Фадеев, безусловно, считался одним из ведущих советских писателей, он не утратил этого статуса, разругавшись с РАППом, у него было довольно много должностей – но и только.

Его не прикрывала семья, как Авербаха, за ним не стояло крупных фигур, равновесных Горькому. Единственный козырь, имевшийся у него на руках - хорошие отношения с Землячкой, которая сама была на вторых-третьих ролях, - против рапповских козырей не играл совсем.

Наконец, единственную аппаратную группировку, чьими ресурсами он мог воспользоваться, он только что покинул сам, громко хлопнув дверью.

Все это вместе взятое заставляет сомневаться в корыстной подоплеке резкого разрыва Фадеева с РАППом. Уж больно не вовремя он испортил отношения – на тот момент Фадеев мало что мог сделать авербаховцам, а вот ему жизнь могли испортить конкретно.

Чем авербаховцы и занялись.

Вчерашние близкие друзья принялись бить друг друга насмерть.

Посмотрите на это фото 1930 года. Слева – Фадеев, внизу – Киршон. Лапочки же, да?

Через несколько месяцев после выступления Фадеева старый ростовский друг решил продолжить свою переписку со Сталиным. Только сменил жанр, и вместо привычной презентации пьесы, поставив в копию Л.М. Кагановича, написал полноценный донос:

«Дорогие товарищи!

Я считаю себя обязанным сообщить Вам о новых попытках разжигания групповой борьбы между литераторами — коммунистами. <…>

С тех пор, как тов. Фадеева избрали заместителем председателя Оргкомитета, началась непристойная и недопустимая перед съездом кампания борьбы за руководство вместо честной партийной подготовки съезда. Началась беспринципная, без всяких оснований, «проработка» отдельных товарищей.

По отношению ко мне лично, например, это можно видеть в совершенно наглядной форме не только в попытках всячески дискредитировать меня, как литературного работника, но даже и в отношении к спектаклю «Суд». Стоит лишь посмотреть политически шельмующую меня и издевательскую по отношению к пьесе статью Васильковского о «Суде», напечатанную тов. Динамовым в «Литературной Газете» (№ 24 от 23 мая). Число подобных примеров может быть умножено. <…>

Со всей решительностью нужно сказать, что работа Оргкомитета была слаба. Однако, в деле собирания сил коммунистов последнее время проводилась политика объединения коммунистов, независимо от их принадлежности в прошлом к той или иной группе. Сейчас, вместо политики консолидации, в Оргкомитете начинает вестись политика развертывания борьбы, начинает торжествовать курс, взятый тов. Фадеевым, курс на отсечение ряда товарищей от общей работы во фракции.

С коммунистическим приветом В. Киршон

31.5.1933».

В следующем году – новый удар. В «Литературной газете» выходит статья Святополк-Мирского «Замысел и выполнение» с резко отрицательной оценкой «Удэге».

Исследовательница Наталья Громова в своей знаменитой книге «Узел. Поэты. Дружбы. Разрывы. Из литературного быта конца 20-х–30‑х годов» пишет об этом так: «Теперь он в своеобразной опале. У него окончательно портятся отношения с Горьким, который не простил ему скорый разрыв с РАППом, с Авербахом. Нелюбовь Алексея Максимовича доходит до того, что в начале 1936‑го он закажет недавно приехавшему в Союз Святополку-Мирскому ругательную статью на «Последнего из удэге».

Горький действительно поддержал мнение «красного князя» Мирского о романе Фадеева в статье «Литературные забавы», но вот «заказ», на мой взгляд, ему здесь инкриминируют зря.

Как известно, в показаниях на следствии Святополк-Мирский признался, что «по заданию авербаховцев Ясинского и Карабальникова я написал статью о «Последнем из удэге» Фадеева, которая заключала в себе грубо несправедливую оценку», а в материалах дела вообще будет написано, что подследственный критик громил новый роман Фадеева по прямому указанию Троцкого. Горький в деле никак не фигурировал.

Но это не значит, что Алексей Максимович простил Фадеева.

Не простил.

Хотя бы потому, что Сталину про Фадеева писал не только Киршон. Сначала Алексей Максимович обходился без фамилий и только сетовал: «Крайне огорчен тем, как распалась, раздробилась группа рапповцев. Все-таки они, несмотря на их ошибки, хорошие, даровитые ребята. Но вот оказалось, что ни идеологического, ни личного единства не было у них и что они – индивидуалисты. Печально. Распутная область – область литературы!».

Потом и даровитость Фадеева, которым Горький недавно восхищался, куда-то делась:

«Состав правления Союза намечается из лиц, указанных в статье Юдина, тоже прилагаемой мною. Серафимович, Бахметьев и да и Гладков, – на мой взгляд, – «отработанный пар», люди интеллектуально дряхлые. Двое последних относятся к Фадееву враждебно, а он, остановившись в своем развитии, видимо, переживает это как драму, что, впрочем, не мешает его стремлению играть роль лит. вождя, хотя для него и литературы было бы лучше, чтобы он учился. Оценку Мирским «Последнего из Удэге» я считаю совершенно правильной, но, – судя по Юдину, – Фадеев только обиделся на нее».