Пелагия и красный петух - Акунин Борис (читать книги бесплатно .txt) 📗
– Вы Эммаунилу с другими стражниками разговаривать не позволили, а сами с ним поговорили, да? – произнесла сестра с интонацией не вопросительной, а утвердительной. – Пустите, пожалуйста, горло. Я вам не враг.
– Поговорил. Никогда в жизни со мной никто так не говаривал. Уж на что Кинстянтин Петрович языком плести мастер, а только его слова против Мануйлиных – одна шелуха.
Пальцы Трофима Дубенко остались на шее монахини, но уже не сжимали так сильно, да и рука с ножом опустилась.
– И вы вывели арестанта из полицейского участка? Но как вам это удалось?
– А просто. По ночному времени там у дверей всего один мундирный сидел. Стукнул его кулаком по загривку, и вся недолга. А потом говорю Мануйле: на край света за тобой пойду, потому что ты постоять за себя не умеешь. Пропадешь один, а тебе жить должно, с человеками разговаривать. Только не взял он меня. Не нужно, говорит, и не положено. Один я должон. А за меня, говорит, не бойся – меня Бог обережет. Ну, не хочет – я насильно вязаться не стал. С ним не пошел, а за ним пошел.
Куды он, туды и я. Бог, он то ли обережет, то ли нет, а Трофим Дубенко точно в обиду не даст. Который месяц за Мануйлой хожу. По Расее-матушке, по морю-океану, по Святой Земле. Он человек блаженный, никакой подозрительности в нем нету. Веришь ли – чуть не полземли за ним прошел, а ему невдомек. Только на глаза ему не лезь, вот и вся хитрость. Он знаешь, как ходит? Никогда назад не оглянывается. Идет себе, палкой отмахивает. Даже под ноги не глядит. Только вперед или вверх, на небо. Еще, правда, по сторонам башкой крутить любит. Одно слово – блаженный.
В голосе Мануйлиного телохранителя звучали нежность и восхищение, а Пелагия вдруг вспомнила про «чудо Господне», о котором рассказывала Малке.
– Скажите, а это вы в Иудейских горах разбойника-бедуина убили?
– С саблей-то который? Я. Вот, карабин у меня, в городе Яффе сменял. Часы у меня были именные, Кинстянтин Петровичем за службу даренные. Тьфу и на ту службу, и на него, кощея, и на часы его поганые. Да что разбойник! Мануйла что ни день беду на себя накликает. Если б не Трофим Дубенко, давно бы уж лихие люди его в землю зарыли, – похвастался бородач и вдруг осекся. – Ах ты, ловкая какая! Ишь, язык мне развязала. Давно по-нашему не говорил, вот и прорвало меня. Говори: ты от Победина или нет?
И снова взмахнул ножом.
– Нет, я сама по себе. И зла Эммануилу… Мануйле не желаю. Напротив, хочу его предостеречь.
Трофим Дубенко посмотрел на нее в упор. Сказал:
– Дай-ка.
И всю обшарил лапищами – искал, нет ли спрятанного оружия. Пелагия подняла руки кверху, терпела.
– Ладно, – разрешил он. – Иди. Только одна. Этот твой пускай тут останется. Но уговор: про меня молчок. Не то прогонит он меня, а ему без охранителя нельзя.
– Обещаю, – кивнула сестра.
В первую минуту показалось, что внутри ограды опять пусто.
Монахиня прошла, озираясь, из конца в конец, но никого не увидела. А когда в недоумении остановилась, из самой середины сада донесся голос, мягко спросивший что-то на неизвестном Пелагии наречии.
Лишь теперь она разглядела фигуру, сидевшую в траве у старого колодца.
– Что? – вздрогнула инокиня, остановившись.
– Ты 'усская? – произнес голос, по-детски картавя на букве «р». – Я сп'осил, что ты ищешь? Или кого?
– Что это вы делаете? – пролепетала она.
Человек сидел на земле совершенно неподвижно, весь залитый белым лунным светом. От этой самой неподвижности она его и не заметила, хоть давеча прошла совсем рядом.
Нерешительно приблизившись, Пелагия увидела худое лицо с широко раскрытыми глазами, клочковатую бороду (кажется, с проседью), выпирающий кадык и высоко поднятые брови, словно пребывающие в постоянной готовности к радостному изумлению. Стрижен пророк был по-мужичьи, в кружок, но давно, не менее полугода назад, так что волосы отросли и свисали почти до плеч.
– Жду, – ответил Мануйла-Эммануил. – Луна еще не совсем в се'едине неба. Это называется «в зените». Нужно немножко подождать.
– А… а что будет, когда луна окажется в зените?
– Я встану и пойду вон туда. – Он показал в дальний угол сада.
– Но там же забор.
Пророк оглянулся, словно их кто-то мог подслушать, и заговорщическим шепотом сообщил:
– Я п'оделал в нем ды'ку. Когда был здесь 'аньше. Одна доска отодвигается, и тогда че'ез монастый можно подняться на го'у.
– Но почему нельзя подняться по улице? Она тоже ведет в гору, – тоже понизила голос Пелагия.
Он вздохнул.
– Не знаю. Я п'обовал, не получается. Наве'но, всё должно быть в точности, как тогда. Но главное, конечно, полнолуние. Я совсем п'о него забыл, а тепей вспомнил, 'аньше-то Пасха всегда в полнолуние, это тепей евъеи всё пе'епутали.
– Что перепутали? – наморщила лоб сестра, тщетно пытаясь найти в его словах смысл. – Зачем вам полнолуние?
– Я вижу, ты п'ишла сюда, чтобы погово'ить со мной, – сказал вдруг Эммануил. – Гово'и.
Пелагия вздрогнула. Откуда он знает?
А пророк поднялся на ноги, оказавшись на целую голову выше монахини, и заглянул ей в лицо. В его глазах поблескивали лунные искорки.
– Ты хочешь меня о чем-то п'евенти'овать, – произнес картавый щурясь, словно читал вслух в полутьме и от этого ему приходилось напрягать зрение.
– Что?
– Ты долго искала меня, потому что хочешь п'евенти'овать о чем-то плохом. Или о том, что тебе кажется плохим. Мне будет инте'есно гово'ить с тобой. Но тепей уже по'а. Если хочешь, пойдем со мной. Погово'им до'огой.
Он поманил ее рукой и направился к изгороди.
Одна из досок и в самом деле оказалась прибитой лишь на верхний гвоздь. Эммануил отогнул ее и протиснулся в щель.
Пребывающая в странном онемении Пелагия поступила так же.
Они прошли темным двором какого-то монастыря, потом через калитку вышли в переулок, всё время поднимаясь в гору.
По обеим сторонам были арабские лачуги, свет ни в одной из них не горел. Один раз, на повороте, монахиня оглянулась и увидела напротив Храмовую гору, увенчанную круглой нашлепкой Омаровой мечети. Освещенный луной Иерусалим казался таким же мертвым, как расположенное напротив еврейское кладбище.
Спохватившись, что так и не назвала себя, инокиня сказала:
– Я Пелагия, монахиня…
– А, Х'истова невеста, – засмеялся Эммануил. – У Божьего сына столько невест! Больше, чем у ту'ецкого султана. И хоть бы одна сп'осила, хочет ли он на ней жениться.
Богохульная шутка покоробила Пелагию, сбила особенное, полумистическое настроение, возникшее под влиянием луны и Гефсиманского сада.
Какое-то время они поднимались молча. Пора всё ему объяснить, подумала сестра и начала – сдержанно и сухо, еще не забыв остроту насчет Христовых невест:
– У меня плохая весть. Вам угрожает смертельная опасность. У вас есть могущественные враги, которые хотят вас убить и ни перед чем не остановятся. То, что вы уехали из России, ваших врагов не…
– В'ажда – субстанция обоюдная, – легкомысленно перебил ее предводитель «найденышей». – 'аз я никому не в'аг, то и у меня не может быть в'агов. По-моему, 'езонно. Люди, о кото'ых ты гово'ишь, ошибаются, думая, что я могу п'ичинить им зло. Мне бы нужно с ними погово'ить, и всё 'азъяснится. Я с ними обязательно погово'ю – если сегодня опять не удастся. А если удастся, меня здесь больше не будет, и тогда они успокоятся.
– Что удастся? – спросила сбитая с толку Пелагия.
– Я бы тебе объяснил, но ты все 'явно не пове'ишь.
– Ах, да не станут они с вами разговаривать! Они хотят вашей смерти. Ваши враги легко, без малейших колебаний, убивают всякого, кто оказывается у них на пути! Это означает, что уничтожить вас для них очень-очень важно.
Здесь пророк покосился на Пелагию, но не с испугом, а как-то озадаченно, словно не очень понимая, из-за чего она так разволновалась.
– Тс-с-с! – зашептал он, прикладывая палец к губам. – Мы п'ишли. И луна как 'аз в самом-самом зените.
