Аз Бога Ведаю! - Алексеев Сергей Трофимович (читать хорошую книгу .TXT) 📗
Господь дал твердости и силы и вдохновил подобного себе на суд, подав знак – над головой послышался стук, три раза ударили, будто судебным молотком по гонгу. Тогда каган встал с колен и вышел на крыльцо.
И все-таки каган-бек солгал, сказавши, что бунтарей лишь горсточка. Около сотни согбенных спин и уткнутых в землю голов было перед богоносным, расставленные, как фигурки на шахматной доске – по положению своему и достоинству, которые отменены указом. А лжец тем часом очищал огнем строптивых, махая факелом у распростертых тел.
Каган никогда не видел их лиц вблизи, однако по одеждам и месту, где они стояли, знал, кто есть кто. И спрос учинил исходя из этого по старшинству.
– Это ты, Ханох, посмел ослушаться моего повеления? – Он ткнул миртовым посохом в одну из спин в переднем ряду. – И мой покой нарушил?
– Каюсь, богоподобный! – воскликнул тот, не подымая головы. – Не ведал, что творил!
– Зато все мне ведомо. Ты слишком богат, чтобы служить богу и мне, его наместнику на земле. Твой господин и бог – золотой телец.
– О, нет, нет! – взвыл тот. – Ты мой господь!
– Но ты же усомнился во мне? Как раб жаждущий, бросился в реку, забыв, что опутан тяжелыми цепями?
– О, грешен я! Нечистый дух попутал!
– Ты посмотреть хотел на меня? Так посмотри.
– Пощади, о, превеликий! – спина приговоренного затряслась, седая борода каталась в пыли.
Испытывая мерзость, Владыка ткнул его еще раз.
– Взгляни же, я сказал!
Содержатель таможни в устье реки Итиль, как называли в Хазарии реку Ра, богатый и могущественный на земле Ханох голову поднял, но схитрил и сделал вид, что открыл глаза, но закатил их, чтобы не смотреть.
– Умри, презренный! – промолвил каган. Великий ужас исказил лицо раба. Он дернулся и завалился на бок, и вместе с ним вздрогнули все остальные спины, вжались в землю лбы. А богоносный уже подступил к другому, стоящему возле мертвого Ханоха.
– И ты, Иошуа, глотнув свободы, покусился на того, кто тебе ее даровал? – спросил он будто бы с заботой. – Я тебе имя дал, определил судьбу. Ты же, неблагодарный, вместо любви ко мне на дерзость решился? Ну так дерзни. Подними голову и открой глаза!
Иошуа поднял, закрыв руками лицо.
– Помилуй, всемогущий! Я отплачу! Я отмолю свой грех!..
– Глаза открой, – лениво бросил богоносный.
Еще один мертвец заставил сотрястись бунтарей. После того, как рухнул третий, великий каган вдруг подозвал к себе каган-бека и, указав на остальных, распорядился:
– Этих рабов повязать за шеи и под караулом доставить в Итиль. А там продать свободным гражданам для исполнений естества. Вырученное золото в Саркел доставишь, для жертвенного ритуала. Пусть они хоть так послужат Хазарии.
– Повинуюсь, премудрый владыка! – вскричал Посвященный Шад, бледнея от испуга.
Вместе с дарованием свободы невольничьи рынки были исторгнуты из пределов Хазарии, поскольку торговля человеческим товаром противоречила закону. Черную, физическую работу было кому делать: привлеченные чудесами свободы, в Хазарию ринулись беглые рабы, бродяги без роду и племени или просто мечтатели, уставшие от диких нравов своих соплеменников. За небольшую плату они строили, пахали нивы и пасли скот лучше, чем когда-то рабы, ибо жили с сознанием, что находятся в диковинной стране. Они могли скопить деньги и купить гражданство, став равноправными. Так что людей больше не продавали, но к закону существовала небольшая поправка, которая разрешала продажу преступников, приговоренных к смерти, тем свободным хазарам, которые желали исполнить естественную потребность и свое право – убить. Столетиями живя под тяжестью законов Моисея, где было сказано «не убий!» в Хазарии давно чувствовалась жажда совершить этот грех. Он тяготил бывших кочевников, которые привыкли к своим обычаям и тысячелетиями лишали жизни того, кого хотели. Нынешний закон позволял это, и свободный гражданин, купив приговоренного, мог спокойно зарезать его, задушить или бросить в реку с камнем на шее, таким образом убив трех зайцев: удовлетворить свое желание, исполнить приговор и еще заработать золота, поскольку среди хазар были такие, кто сам убивать не хотел, но жаждал посмотреть, как это делают другие.
По новому закону о свободе творить можно было все: что им не запрещено, однако за все следовало платить, и особенно налоги и пошлины, которые шли в казну для создания тайного войска. Сметливый казна-каган обложил ими все: от доходов, получаемых за счет сборов на тысяче хазарских таможен, до колодцев с водой и потрав скотом степной травы. А мытари неумолимые брали налог за камень у дороги, если путник присел отдохнуть за тень от деревьев, за солнечный и лунный свет, за дождь, который поливал нивы, за дым костра – куда бы ни упал человеческий взгляд, все подлежало налогообложению. И если кто не заплатил, закон карал сурово, и будь ты белый, черный или вообще инородец – всякий подлежал суду и чаще всего приговаривался к казни, и тогда исправный налогоплательщик мог купить обреченного на смерть и справить естество.
«Плати и потребляй!» – так было начертано в законе.
И платили, иногда с охотой: за столетия сиденья на устьях рек и берегах морей, на перекрестье торговых и иных путей стеклось столько сокровищ, что было чем отдавать налоги, и кроме того, стиснутым старыми законами хазарам хотелось испробовать прежде запретных плодов, а кто испробовал, тот уж не мог отказать себе в будущем. Белым по нраву были черные хазарки, черным – белые; бывшим же невольникам – те и другие. Кто хотел, за один золотой в казну мог воспользоваться таким правом. За два – поесть не кошерного мяса, а мусульманину свинины или христианину в постный день зажаренного над огнем барана. За три же позволялось мужчине ходить с непокрытой головой, а женщине без чадры, и за пять, если есть желание, вообще снять все одежды и постоять на площади. А уж за десять, подойдя к дворцу каган-бека, крикнуть все, что думаешь о нем.
Плати и потребляй...
Живя на озере Вршан, богоподобный не знал, свершается ли то, что предначертано его подданным, впрочем, не хотел и знать, поскольку единственный ведал истину, что через год все это прекратится очередным указом и войдет в прежнее русло, как вода весной в Итиле: скопившись от тающих снегов где-то в русских землях, она стечет в реку и вдруг станет мутной, понесет грязь и мусор, выплеснется из берегов, но минет срок, и снова тишь и благодать. Однако после бунта белых хазар Великий каган решил проехать по главным городам – Итилю, Семендеру и Саркелу, чтобы там вознести жертвы подзвездному владыке. И скоро караван богоподобного, охраняемый конными разъездами, тронулся в путь.
На сей раз он скакал не один, как обычно (гарем, слуги и стража раньше ехала в отдалении), а с мальчиком Иосифом, и потому дорога была нескучной. В столицу умчались гонцы, чтоб предупредить народ, и когда сакральный царь въехал в город, граждане Итиля ждали его на площади, стоя на коленях и уткнувшись в землю. А у крепостных ворот встречал каган-бек.
Но что это?! Ходили люди взад-вперед, открыты были лавки, базары уличные и зазывалы кричали, словно в обычный день. Иные же лежали на мостовой, а возле них в каких-то утлых чашах курился сладковатый дым, который люди в грудь свою вдыхали и с поволокой на глазах валились, ровно трупы. И видя кагана, никто не падал ниц – напротив, кто-то спешил перебежать дорогу, будто он не небесный покровитель этой страны, а путешественник иноземный, до которого дела никому нет.
Давно не видел богоносный подобной городской суеты, с тех самых пор как перестал торговать хлебом в своей лавчонке, и потому в первый момент недоуменно остановился, словно и впрямь был чужестранцем, впервые увидевшим на морском берегу колосс Митры с горящим факелом.
– Что это значит? – спросил он Приобщенного Шада, наконец опомнившись. – Гонцы предупредили, что я въезжаю?
– Да, повелитель! – подобострастно воскликнул тот и поклонился: после казни бунтарей он приобрел первоначальный облик.
