Плач - Сэнсом К. Дж. (читать книги полностью без сокращений txt, fb2) 📗
— Мне бы и в голову не пришло слово «честность», когда речь заходит о нем.
Стайс пренебрежительно махнул рукой:
— Вы говорите о сделках при королевском дворе. Никто из больших людей не ведет себя честно с другими такими же. Но сэр Ричард известен тем, что его люди привязаны к нему, и он отплачивает им за это. — Он прищурился над своей кружкой. — Надеюсь, то же самое можно сказать и о королеве и ее людях. Вы на кого работаете? Сэр Ричард говорил мне, что, наверное, на лорда Парра, ее дядю.
Я не хотел втягиваться в такой разговор и потому поставил кружку и резко встал.
— Я сообщу вам, если будут какие-то новости. А вы сообщайте мне домой, на Чансери-лейн.
Одноухий шутливым жестом поднял кружку:
— Я знаю, где это.
Я решил предупредить Филипа Коулсвина о последнем повороте в деле миссис Слэннинг, но подумал, что лучше сделать это после завтрашнего обсуждения ее жалобы с казначеем Роулендом, и пошел домой. В моем распоряжении были остатки воскресенья, а у меня еще оставалось два дела.
Сначала я зашел в свой кабинет и написал письмо Хью. Я сообщил ему последние новости и рассказал о своем участии в грядущих торжествах в честь приезда адмирала д’Аннебо, а потом предупредил его, что Джон Бойл — опасный человек и что его следует избегать, и посоветовал Кёртису больше не писать мне о нем. Так, подумалось мне, я, по крайней мере, не вовлеку в это дело еще и Хью. Запечатав письмо, я положил его в сумку, чтобы отправить завтра из Линкольнс-Инн.
Затем я спустился вниз. В доме стояла тишина. Джозефина отпросилась у меня погулять со своим молодым человеком, и я охотно отпустил ее, поэтому знал, что ее нет. Никого не было и на кухне — там на столе лишь горела сальная свеча, чтобы легче было развести огонь для приготовления пищи. Я вышел и зашел в конюшню, где Тимоти энергично убирался в стойлах. У дверей уже лежала куча старой соломы и конского навоза.
— Дай вам Бог доброго дня, хозяин, — сказал он.
— И тебе, Тимоти, — кивнул я в ответ. — Не забудь оставить навоз для огорода миссис Броккет.
— Да. Она дала мне фартинг за хорошую кучу.
— Ты не подумал еще раз о том, чтобы пойти в подмастерья? Я мог бы поговорить с конюшим в Линкольнс-Инн, какие места есть у кузнецов.
По лицу подростка пробежала тень.
— Я бы предпочел остаться здесь.
— Ну, я хотел, чтобы ты подумал об этом хорошенько.
— Да, сэр, — ответил Тимоти, но без особого энтузиазма, и опустил голову.
Я вздохнул.
— Ты не знаешь, где мастер и миссис Броккет?
— Они пошли прогуляться. Миссис Броккет попросила меня присмотреть за свечкой на кухне и зажечь другую, если эта станет догорать.
— Хорошо.
Значит, дома никого. В том, что я собирался совершить, не было ничего противозаконного, и все же я не хотел, чтобы меня увидели за этим.
— Утром принесли письмо, приходил курьер, — добавил Тимоти. — Я был с ними на кухне. Не знаю, от кого письмо, но они оба встревожились. Выгнали меня с кухни, а чуть погодя сказали, что пойдут прогуляться. Мастер Броккет был мрачен, а бедная миссис Броккет, похоже, плакала.
Я нахмурился, гадая, в чем тут могло быть дело, а потом сказал:
— Тимоти, у меня есть одна важная работа. Ты не мог бы сделать так, чтобы в течение часа меня никто не беспокоил? Если кто-то придет, скажи, что меня нет.
— Хорошо, сэр.
— Спасибо.
Я поднялся наверх, отпер сундук у себя в спальне и с тяжелым сердцем посмотрел на книги внутри. Некоторые были включены в новый запретный список и должны были быть переданы городским властям в ратуше до девятого августа. После этой даты обладание любой из этих книг влекло тяжелые кары. С тяжелым сердцем я взял свой экземпляр Нового Завета в переводе Тиндейла и некоторыми старыми, двадцатилетней давности, комментариями на Лютера. Эти книги были моими друзьями в мои прежние реформаторские дни — одну из них мне подарил сам Томас Кромвель. Но, учитывая мою нынешнюю службу королеве, не говоря уже о ссоре с Изабель Слэннинг, я решил, что будет определенно лучше тайно сжечь эти фолианты, чем отдавать их, чтобы мое имя не попало в какой-нибудь список сдавших запрещенные книги.
Я отнес книги вниз, зажег новую свечу от той, что горела на кухне, и пошел в ухоженный Агнессин огород за домом. Там была большая железная жаровня, на которой сжигали сорняки и прочий огородный мусор. Она была наполовину заполнена побуревшей, высохшей на недавнем солнце травой и ветками. Я взял сухую веточку, зажег ее от свечки и бросил на жаровню. Быстро вспыхнуло и затрещало пламя. Со вздохом взяв первую книгу, я стал вырывать из нее листы и бросать их в огонь, глядя, как черные готические буквы, которые я когда-то так внимательно читал, чернеют и сворачиваются. Мне вспомнилась Анна Эскью, ее высушенная огнем кожа, и я содрогнулся.
На следующее утро, в понедельник, я пришел в контору рано: мне нужно было кое-что наверстать. Когда явился Барак, я рассказал ему о своем разговоре с Николасом и о встрече со Стайсом. Сказав, что пока нам не надо ничего делать — только ждать известий от Сесила, — я спросил:
— Как Тамасин?
— Только и делает, что говорит о завтрашнем дне рождения. Придут все соседи. Вы знаете, какие эти женщины. — Джек пристально посмотрел на меня: — Думаю, она забыла о своих подозрениях насчет моей деятельности. Надеюсь, она будет и дальше забывать, а? — Он поднял руку, и я увидел, что повязки на ней нет и швы сняты. — Я готов к действиям.
Позже в это же утро я перешел залитый солнцем Гейтхауз-Корт и зашел к казначею Роуленду. Старик, как всегда, сидел за столом; ставни на его окне были прикрыты. Он поздоровался со мной коротким кивком.
— В субботу я ждал вас на похоронах Билкнапа. Не знал, придете ли.
— На самом деле я просто забыл, — признался я.
— Как и все прочие. Были только я и проповедник. Что ж, брат Билкнап лежит теперь под плитой в часовне, как и многие другие, лишь с датами рождения и смерти на ней. Он не заслужил мавзолея.
— Бедный Билкнап.
— О нет! — возразил Роуленд. — Богатый Билкнап. Много же ему дало под конец его богатство… — Я промолчал, и он обратился к кипе документов у себя на столе. — Люди секретаря Пэджета прислали мне новые подробности визита французского адмирала в следующем месяце. Событие будет еще значительнее, чем я думал. Я покажу вам переписку. Но сначала, — казначей понизил голос, — мне придется потратить время на этот нонсенс. — Он вытащил из кипы на столе письмо и пододвинул его мне — это была жалоба Изабель, две страницы, исписанные ее аккуратным мелким почерком. Как я и ожидал, она обвиняла меня в сговоре против нее с Филипом Коулсвином, ее братом и архитектором Адамом — «из порочной злобы», поскольку она принадлежит истинной религии, а мы еретики.
— Это совершенный вздор, — сказал я. — Она сама выбрала эксперта.
— Он радикал?
— Нет. Обвинение в ереси, которое она сочинила во время инспекции, перепугало его до смерти. Как я и сказал, это совершенный вздор.
Роуленд издал свой обычный смешок, напоминавший скрип ржавых петель, как будто у него в горле открывались и закрывались двери.
— Я верю вам, брат Шардлейк. Прошло много лет с тех пор, как вы якшались с радикалами, и не так давно мы говорили, как вы стали осмотрительны. Хотя вчера вас не было на мессе.
— Неотложное дело. На следующей неделе я буду.
Казначей откинулся на спинку кресла и внимательно посмотрел на меня, поглаживая свою длинную белую бороду черными, как и у меня, от многолетней работы с чернилами пальцами.
— Вы словно притягиваете к себе неприятности, сержант Шардлейк, сами того не зная. Как вы закончили дело с этой сумасшедшей?
— Не повезло. У всех барристеров случаются такие клиенты.
— Это верно. Я рад, что не участвую в этом вздоре. А что Коулсвин — он радикал?
— У него репутация реформатора.