Лунный камень(ил. В.Высоцкого) - Коллинз Уильям Уилки (книги полные версии бесплатно без регистрации .TXT) 📗
— Я никогда не получал этого письма.
— Знаю, что вы никогда его не получали. Подождите немного, и вы услышите — почему. Письмо мое ничего не сказало бы вам ясно. Оно не погубило бы вас на всю жизнь, если бы попало в руки кому-нибудь другому. В нем только говорилось (но так, что вы не могли ошибиться), что у меня есть основание думать, что вы в долгу и что мне и матери моей известно, до какой степени вы неразборчивы и нещепетильны в средствах, какими достаете деньги, когда они вам нужны. Вы при этом вспомнили бы визит французского стряпчего и догадались бы, на что я намекаю. Если б вы продолжали читать с интересом и после того, вы дошли бы до предложения, которое я хотела вам сделать, — предложения тайного (с тем, чтобы ни слова не было сказано вслух об этом между нами): дать вам взаймы такую большую сумму денег, какую я только могу получить. И я достала бы ее! — воскликнула Рэчель.
Румянец на щеках ее опять сгустился, она взглянула на меня. — Я сама заложила бы алмаз, если б не смогла достать денег другим путем. Вот о чем написала я вам. Подождите! Я сделала больше. Я условилась с Пенелопой, чтобы она отдала вам письмо с глазу на глаз. Я хотела запереться в своей спальне и оставить свою гостиную открытой и пустой все утро. И я надеялась — надеялась всем сердцем и душой, — что вы воспользуетесь этим случаем и тайно положите алмаз обратно в шкапчик.
Я попытался заговорить. Она нетерпеливым жестом остановила меня. Ее настроение то и дело менялось, и гнев ее снова начал разгораться. Она встала со стула и подошла ко мне.
— Я знаю, что вы скажете, — продолжала она. — Вы хотите опять напомнить мне, что не получили письма. Я могу сказать вам, почему: я его порвала.
— По какой причине?
— По самой основательной. Я предпочла скорее порвать его, чем отдать такому человеку, как вы! Какие первые известия дошли до меня утром? Как только я составила свой план, о чем я услышала? Я услышала, что вы — вы!!! — прежде всех в доме пригласили полицию. Вы были деятельнее всех, вы были главным действующим лицом, вы трудились прилежнее всех, чтобы отыскать алмаз! Вы даже довели вашу смелость до того, что хотели говорить со мною о пропаже алмаза, который украли сами же, алмаза, который все время находился у вас в руках! После этого доказательства ужасной вашей лживости и хитрости я разорвала свое письмо. Но даже тогда, когда меня с ума сводили допытывания и расспросы полицейского, которого пригласили вы, — даже тогда какое-то ослепление души моей не допустило меня совершенно отказаться от вас. Я говорила себе: “Он играет свой гнусный фарс перед всеми другими в доме. Попробуем, сможет ли он разыгрывать его передо мной”. Кто-то сказал мне, что вы на террасе. Я принудила себя взглянуть на вас. Я принудила себя заговорить с вами. Вы забыли, что я сказала вам?
Я мог бы ответить, что помню каждое ее слово. Но какую пользу в эту минуту принес бы мне мой ответ?
Как я мог сказать ей, что сказанное ею тогда удивило и огорчило меня, заставило думать, что она находится в состоянии самого опасного нервного возбуждения, вызвало в душе моей даже сомнение, составляет ли для нее пропажа алмаза такую же тайну, как и для всех нас, — но не показало мне и проблеска истины. Не имея ни малейшего доказательства в свое оправдание, как я мог убедить ее, что знал не более самого постороннего слушателя о том, что было в ее мыслях, когда она говорила со мною на террасе?
— Может быть, в ваших интересах забыть это, по в моих интересах это помнить, — продолжала она. — Я знаю, что я сказала, потому что обдумала свои слова, прежде чем произнести их. Я дала вам один за другим несколько случаев признаться в истине. Я высказала все, что могла, — кроме того, что мне известно, что вы совершили воровство. А вы ответили только тем, что посмотрели на меня с притворным изумлением, и с ложным видом невинности, точь-в-точь как смотрите на меня теперь! Я ушла от вас в то утро, узнав наконец, каков вы есть — самый низкий негодяй, когда-либо существовавший на свете!
— Если бы вы полностью высказались в то время, вы могли бы уйти от меня, Рэчель, с сознанием, что жестоко оскорбили человека невинного.
— Если бы я высказалась при других, — возразила она с новой вспышкой негодования, — вы были бы опозорены навсегда! Если б я высказалась только вам одному, вы отперлись бы, как отпираетесь теперь! Неужели вы думаете, я поверила бы вам? Остановится ли перед ложью человек, который сделал то, что, как я сама видела, сделали вы, и вел себя после этого так, как вели себя вы? Повторяю вам, я боюсь услышать от вас ложь, после того как видела вас во время кражи. Вы говорите об этом, словно это недоразумение, которое можно исправить несколькими словами. Так вот, недоразумение разъяснилось.
Исправлено ли дело? Нет, оно осталось в прежнем положении. Я вам не верю сейчас! Я не верю, что вы нашли ночную рубашку; не верю, что Розанна Спирман написала вам письмо; не верю ни одному вашему слову. Вы украли алмаз, — я видела сама! Вы притворялись, будто помогаете полиции, — я видела сама! Вы заложили алмаз лондонскому ростовщику, — я уверена в этом!
Вы навлекли подозрение в бесчестии (из-за моего низкого молчания) на невинного человека! Вы бежали на континент со своей добычей! После всех этих гадостей вы смогли сделать только одно. Вы пришли сюда с этой последней ложью на устах, — вы пришли сюда и сказали мне, что я оскорбила вас!
Если бы я остался минуту долее, у меня могли вырваться слова, о которых я вспоминал бы потом с напрасным раскаянием и сожалением. Я прошел мимо Рэчель и снова отворил дверь. И снова, с неистовой женской злобой, она схватила меня за руку и загородила мне путь.
— Пустите меня, Рэчель, — сказал я, — это будет лучше для обоих нас.
Пустите меня!
Грудь ее поднималась от истерического гнева, ускоренное, судорожное дыхание почти касалось моего лица, когда она удерживала меня у двери.
— Зачем вы пришли сюда? — настаивала она с отчаянием. — Спрашиваю вас опять — зачем вы пришли сюда? Вы боитесь, что я выдам вас? Теперь вы богаты, теперь вы заняли место в свете, теперь вы можете жениться на лучшей невесте во всей Англии, — или вы боитесь, что я скажу другим слова, которых не говорила никому на свете, кроме вас? Я не могу сказать этих слов! Я не могу выдать вас! Я еще хуже, если только это возможно, чем вы.
У нее вырвались рыдания. Она отчаянно боролась с ними; она все крепче и крепче держала меня.
— Я не могу вырвать чувство к вам из своего сердца, — крикнула она, — даже теперь! Вы можете положиться на постыдную, постыдную слабость, которая может бороться с вами только таким образом!
Она вдруг отпустила меня, подняла кверху руки и неистово заломила их.
— Всякая другая женщина в мире считала бы позором дотронуться до него! — воскликнула она. — О боже! Я презираю себя еще сильнее, чем презираю его.
Слезы против воли выступили на глазах моих, я не мог более вынести такой ужасной сцепы.
— Вы узнаете, что напрасно оскорбили меня, — сказал я, — или никогда не увидите меня больше!
С этими словами я покинул ее. Она вскочила со стула, на который опустилась за минуту перед тем, — она вскочила — благородное создание! — и проводила меня через всю соседнюю комнату с последним сострадательным словом на прощанье.
— Фрэнклин! — сказала она. — Я прощаю вас! О Фрэнклин, Фрэнклин! Мы больше никогда не встретимся. Скажите, что вы прощаете меня.
Я повернулся, чтобы она прочла у меня на лице, что я не в силах был сказать, — я повернулся, махнул рукой и увидел ее смутно, как видение, сквозь слезы, наконец одолевшие меня.
Через минуту все кончилось. Я опять вышел в сад. Я не видел и не слышал ее более.
Глава VIII
В этот вечер мистер Брефф неожиданно заехал ко мне.
В обращении стряпчего появилась заметная перемена. Он лишился обычной своей самоуверенности и энергии. Он пожал мне руку — первый раз в жизни — молча.
— Вы возвращаетесь в Хэмпстед? — спросил я, чтобы сказать что-нибудь.
