Я, Мона Лиза - Калогридис Джинн (полные книги TXT) 📗
Я бросила взгляд в окно и ничего не ответила.
Отец ждал меня в большом зале, где когда-то приветствовал Джулиано, пришедшего просить моей руки, в том самом зале, где мама встречалась с астрологом. Время перевалило за полдень, и шторы были раздвинуты, чтобы впустить солнце. Отец сидел в полоске яркого света. При моем появлении он поднялся. Слуг с ним не было, и я отослала Дзалумму в соседнюю комнату присмотреть за Маттео.
На лице отца была печать заботы. Точно не знаю, какими словами Дзалумма передала мою просьбу или что ожидал услышать отец, но, во всяком случае, то, что я сказала, для него явилось неожиданностью.
Как только Дзалумма закрыла за собой дверь, я напряженно выпрямилась и заговорила, даже не удосужившись поздороваться.
— Я знаю, что ты и Франческо манипулируете Савонаролой. — Мой голос звучал поразительно спокойно. — Я знаю про Пико.
От изумления отец открыл рот. Он собирался шагнуть вперед, чтобы обнять меня, но отступил назад и снова уселся на стул.
— Пресвятой Боже, — прошептал он, проводя рукой по лицу, а потом, пораженный, взглянул на меня. — Кто… кто тебе рассказал? Дзалумма?
— Она ничего не знает.
— Тогда кто-то из слуг Франческо? — Я покачала головой.
— Я знаю, ты ходишь к Савонароле. Я знаю, тебе поручено внушать ему, чтобы он проповедовал против Медичи, а Папу Александра оставил в покое. Но, видимо, ты не очень хорошо справляешься с заданием.
— Как? Откуда тебе все это известно? — Но я не проронила ни слова, и он ударился в панику. — Ты шпионка. Моя дочь шпионка Медичи… — Он меня не обвинял, просто ужаснулся от этой мысли и обхватил голову руками.
— Я не шпионка, — возразила я. — И с Пьеро не поддерживаю связь после смерти Джулиано. Я знаю только то, что сказала. А узнала об этом совершенно случайно.
Отец застонал. Мне показалось, что он сейчас разрыдается.
— Знаю… знаю, что ты так поступил только из желания защитить меня, — продолжала я. — Я здесь не для того, чтобы обвинять тебя, а потому, что хочу помочь.
Он взял мою руку и крепко сжал.
— Как жаль, — проговорил он со вздохом, — как жаль, что тебе пришлось узнать об этом. И все же я… Фра Джироламо искренний человек. Хороший человек. Он хочет делать то, что велит Господь. Я действительно в него верил. Связывал с ним такие надежды… Но он окружен злыми людьми. И его очень легко переманить на свою сторону. Когда-то я пользовался его доверием, но сейчас уже ни в чем не уверен.
Я с силой сжала его руку.
— Не важно. Важно только то, что твои хозяева тобой недовольны. Ты в опасности. Нам придется уехать. Ты, я и Маттео… Нам придется покинуть Флоренцию. Оставаться здесь больше нет причин.
— Ты никогда не была в безопасности. — Отец взглянул на меня снизу вверх глубоко запавшими глазами.
— Я знаю. Но теперь и над тобой сгустились тучи. — Я опустилась на колени рядом с ним, не выпуская его руки.
— Ты думаешь, я не хотел уехать? Много лет тому назад, после смерти твоей матери, я подумывал отвезти тебя к моему брату Джованни в деревню. Я думал, там нас ждет покой. Но они обо всем узнали. Подослали в дом к брату головореза, пригрозившего ему ножом, точно так же поступили и со мной. Они следят за нами. Даже сейчас, когда я провожу тебя к карете, Клаудио будет вглядываться в твое лицо и если заметит, что ты расстроена, то обо всем донесет своему хозяину, Франческо. — Он прерывисто вздохнул. — Есть вещи, о которых я не могу тебе рассказать, понимаешь? Вещи, о которых тебе нельзя знать, потому что Клаудио и Франческо сразу все поймут по твоим глазам. Потому что ты можешь поступить опрометчиво и подвергнуть опасности всех нас. Даже Маттео.
Я засомневалась.
— Не думаю, что Франческо позволил бы кому-то причинить вред Маттео.
Мой муж проявлял искреннюю любовь к малышу. Я должна была в это верить, чтобы не сойти с ума.
— Взгляни на него, — сказал отец, и я в первую секунду не поняла, о ком он говорит. — Он все еще малыш, но даже я способен увидеть в его личике черты настоящего отца Маттео!
Я окаменела от пронзившей меня боли.
— А когда ты смотришь на меня, то чье лицо ты видишь?
Он посмотрел на меня с любовью и мукой.
— Я вижу лицо гораздо более красивое, чем мое… — Он притянул мою руку к губам и поцеловал, потом поднялся и увлек меня за собой. — Наплевать, если они станут угрожать мне. Другое дело — ты и ребенок… Но я что-нибудь придумаю. У них повсюду шпионы — во Флоренции, Милане, Риме… Но я найду для нас где-нибудь безопасное место. А пока ни с кем не говори об этом. Ни слова. Мы обсудим все еще раз при первой возможности. — Он задумался на секунду, а потом спросил: — Кто-нибудь видел, как Дзалумма приходила поговорить со мной? — Я покачала головой.
— Клаудио был дома. Мы всем сказали, что она идет в аптеку по моему поручению.
Объяснение выглядело вполне правдоподобным, аптекарская лавка находилась на той же самой улице, что и магазинчик отца.
Он кивнул, обдумывая мой ответ.
— Хорошо. Тогда скажешь всем, что Дзалумма, проходя мимо, узнала, что я заболел и ушел домой — и тогда ты приехала меня навестить. Убедись, чтобы Дзалумма ничего не перепутала, а говорила точно так. А теперь изобрази радость, что повидалась со мной и узнала, что ничего опасного нет.
Неожиданно он сжал меня в крепком объятии. Я тоже его обняла. Пусть я не родня ему по крови, но он был моим отцом в большей степени, чем любой другой мужчина.
Потом отец отстранился и, сделав усилие над собой, заговорил беспечным тоном:
— А теперь улыбнись. Улыбнись и радуйся ради Маттео, ради меня. Улыбнись и будь веселой, когда Клаудио посмотрит на тебя и когда ты поедешь домой, потому что в том доме нет никого, кому бы ты могла доверять.
Я кивнула, поцеловала его в щеку и позвала Дзалумму. Когда она пришла, подгоняя малыша Маттео, я сообщила ей, что оставаться с Франческо нам придется совсем недолго, но пока мы должны изображать радость.
Вот так мы и направились к карете, Дзалумма и я, а рядом перебирал ножками маленький Маттео. Я широко улыбнулась Клаудио.
У меня не было другого выхода, как оставить книгу на ночном столике, где ее увидела бы Изабелла. Я опасалась встречи с Салаи, но сведения, которые я узнала из письма, были слишком важны, чтобы не поделиться ими: наши враги теряли влияние на Папу и монаха, а самое важное, они намеревались предпринять действия против «серых».
Но я не собиралась сообщать всю правду. Той ночью я лежала без сна, молча повторяя про себя письмо, но выпустив из него любое упоминание об Антонио, дочери и внуке. Особого вреда это принести не могло — Леонардо и Пьеро все равно узнали бы самое важное.
А Салаи, беспечный малый, не заметил бы разницы.
Утром, встав с тяжелой головой, я сказала Дзалумме, что мне понадобится Клаудио для поездки в церковь Пресвятой Аннунциаты. Рабыня ничего не ответила, но по ее мрачному виду я поняла: она догадалась, зачем я туда еду.
Шла первая неделя мая. Сидя в карете, я щурилась от солнечного света.
Салаи показался в дверях придела, я на безопасном расстоянии последовала за ним по коридору, вверх по винтовой лестнице и подождала, пока он стучал в деревянную панель в стене.
Как только мы вошли, я хотела быстро сообщить содержание письма, ни о чем другом не говорить и, сославшись на усталость, поскорее вернуться домой.
Но Салаи нарушил ставшую привычной процедуру: обычно он сразу усаживался за маленький столик Леонардо, где не было теперь никаких принадлежностей художника, а осталась лишь чернильница, перо и бумага. Под мою диктовку он записывал все, что мне удавалось узнать предыдущей ночью.
Сегодня же он жестом пригласил меня сесть на мой стульчик с низкой спинкой и немного взволнованно, хотя и с улыбкой, произнес:
— Прошу вас, монна Лиза… Он придет через минуту.
«Он». Я испуганно охнула и огляделась по сторонам. Мой портрет снова занял место на мольберте, а рядом стоял маленький столик, уставленный новыми кистями и оловянными плошками с раздавленным шариком красной охры, которой обычно рисуют лица, плошкой с краской землистого цвета и плошкой с краской теплого коричневого оттенка.
