Исповедальня - Сименон Жорж (читать книги полные .TXT) 📗
Андре не хватило духу увидеть его, услышать, заговорить с ним сегодня. Он в раздражении погасил лампу, чтобы из-под двери не пробивался свет: так отец подумает, что он уже спит.
Хитрость оказалась излишней. Шаги стихли. Может быть, и у Люсьена Бара не хватило духу. Или застенчивость не позволила ему заходить к сыну два вечера подряд. Он повернулся и пошел в свою комнату, потом в ванную, откуда вскоре послышался плеск воды. Сегодня был трудный день.
Прошло добрых четверть часа, прежде чем Андре протянул руку и снова зажег свет.
Глава 4
В субботу настал черед мужчин обедать с глазу на глаз в столовой с тремя приборами. Оба чувствовали себя смущенно и старались не смотреть друг на друга.
— Мама еще не спускалась?
— Не знаю. Я только что пришел.
— Пойду проверю.
Встревоженный, отец направился к лестнице, а Андре поплелся на кухню, где для виду стал поднимать крышки кастрюль.
— Фаршированная капуста, Ноэми?
— Вы же сами просили ее позавчера.
— Мама будет обедать?
— Похоже, она и днем-то не спустится. Все утро ее тошнило, а к одиннадцати ей стало так плохо, что я — даже вызвала бы врача, если бы не знала причину недомогания.
Он строго взглянул на служанку. О своих родителях он может думать все, что угодно, но не потерпит ничьих замечаний по их адресу. Грубый цинизм Ноэми приводил его в ярость.
Он вышел из кухни, прогулялся по саду; на лужайке, в метре от него, прыгали два ее завсегдатая-скворца. Дверь он оставил открытой, и когда услышал на лестнице шаги отца, быстро возвратился в дом.
— Сегодня она вернулась поздно и очень устала. Отец был бледен, прятал глаза. Когда с матерью случалось такое, она не церемонилась в выражениях.
— К столу, сын.
Они молча передавали друг другу тарелки с закусками, но Люсьен Бар, казалось, все время порывался что-то сказать.
— Как подготовка к экзаменам? Волнуешься?
— Я, видишь ли, никогда не переживаю по этому поводу.
Порой отец мельком, чуть ли не украдкой поглядывал на него. — Не сердись на маму, Андре. — Я и не сержусь.
— Я знаю, некоторые ее поступки раздражают тебя.
— Это даже не раздражение. Мне не нравится, когда она, словно разыгрывая спектакль, начинает говорить о чем угодно. А уж эту Наташу я просто ненавижу.
— Постарайся понять, что жизнь твоей матери не всегда была легкой.
— Понимаю.
Ему хотелось сменить тему разговора, но он не решался. Отец редко переходил на доверительный тон, обычно предпочитая нейтральный, даже безразличный.
— У меня много работы и совсем не остается времени для нее. Раньше, когда ей хотелось куда-нибудь ходить, развлекаться, у нас не хватало денег. Да еще ты маленький, хозяйство.
— Знаю.
— А теперь она вбила себе в голову, что стареет и скоро будет поздно.
Период нелегкий и для мужчины.
Конец фразы удивил его: он никогда не думал, что отец чувствует приближение старости и может от этого страдать.
— Я тоже не люблю Наташу, но…
Он не закончил. Вероятно, удержался, чтобы не добавить:
— Но это единственное, что она нашла и за что держится.
Он нажал под столом кнопку звонка, и пока Ноэми меняла приборы и подавала фаршированную капусту, оба молчали.
— Не знаю, уместно ли говорить об этом сейчас, когда ты готовишься к экзаменам, однако, поверь, нет никаких причин для беспокойства. Сегодня утром мне на работу звонил доктор Пелегрен.
— Бабушка заболела?
— Она не хотела, чтобы мне сообщали. Ты же знаешь ее. Она терпеть не может, когда пекутся о ней, а уж тем более о ее здоровье.
И если она согласилась пойти на осмотр к Пелегрену, то лишь потому, что тот лет сорок живет этажом ниже. Они почти одного возраста и, должно быть, самые старые жильцы в доме.
Андре представил себе старый дом на улице Фоссе Сен-Бернар, возле Винного рынка, и даже почувствовал специфический запах квартиры с низким потолком. — Вполне вероятно, что у нее камни в желчном пузыре. В понедельник будет рентген, и, видимо, придется делать операцию.
— Это опасно?
— Довольно опасно, но не страшно. Бабушка никогда не болела да и сложения крепкого. Ей ведь только шестьдесят семь, нет, уже шестьдесят восемь.
— Ты поедешь в Париж?
— Пелегрен не советует. Во-первых, он позвонил без ведома бабушки, которая разозлится, если узнает. А во-вторых, мой внезапный приезд наведет ее на мысль, что болезнь серьезнее, чем кажется. Она ведь женщина со странностями.
Андре очень любил бабушку, хотя, в общем, толком не знал. Три раза вместе с родителями он ездил к ней в ту самую квартиру, которую она занимала со дня свадьбы и где после смерти ее мужа ничего не изменилось.
Она приезжала к ним в Канн дважды. Первый раз, когда еще был жив дедушка, и Андре запомнил главным образом его рыжеватую бороду и взгляд, печальный и исполненный достоинства. Они предпочли остановиться в семейном пансионе, и их почти не видели.
Во второй ее приезд ему было двенадцать. Дедушка умер. Они уже переехали на виллу, и две комнаты всегда оставались свободными. Одну отвели бабушке, которая собиралась провести у них целый месяц. В то время Андре смотрел на бабушку с восхищением, поскольку она была самой удивительной личностью в семье.
Родилась она в бельгийской Фландрии, в Сгенкерке, возле Фюрна, и когда на каникулах дедушка встретил ее в Мало-ле-Бен, она работала в ресторане официанткой и еле-еле говорила по-французски.
Рыжеволосая, пухленькая, но крепко сбитая, она смеялась кстати и некстати и не стеснялась говорить правду в глаза.
Эмиль Бар только что закончил юридический факультет. Он женился на ней, и несколько месяцев спустя они обосновались на улице Фоссе-Сен-Бер-Нар, где так и остались.
Бабушка — ее звали Анной — сохранила акцент, который становился еще сильнее, когда она сердилась; когда она начинала всем «тыкать».
Вместо месяца она провела у них всего неделю.
— Каждый человек, дети мои, устраивает свою жизнь гак, как хочет.
Здесь я не чувствую себя дома и постоянно сдерживаюсь, чтобы кого-нибудь не отчитать. Тем не менее она не упускала случая все критиковать, особенно слова и поступки невестки, ее манеру разговаривать, одеваться, краситься, содержать дом.
Было ясно: она ненавидит невестку и будет злиться на нее всю жизнь за то, что та отобрала у нее сына. Не меньше сердилась она и на него — по ее мнению, он сделал ужасно неудачный выбор; поэтому на быт их она смотрела осуждающе и саркастически.
В то время один-два раза в неделю в доме бывали гости. Приходили друзья, допоздна танцевали. С шести утра она бродила по дому, подсчитывая пустые бутылки и разбитые бокалы.
Дедушка умер от цирроза печени. Почему и когда он начал пить? Во всяком случае, не раньше тридцати пяти лет, насколько мог заключить Андре из подслушанных разговоров.
До этого он был стажером у весьма известного адвоката — ныне члена Французской Академии, потом стал его компаньоном. Затем, все там же, на улице Фосее Сен-Бернар, открыл свою собственную контору.
В присутствии Андре никто и никогда не намекал на то, как все началось. Сам же Андре вопросов не задавал.
— Бедняга пьет, — шептали вокруг, словно речь шла о постыдной болезни или семейном пороке.
Андре очень тревожился. Как-то, еще в шестом или пятом классе, преподаватель естествознания схематично изложил им проблему генов и наследственности. Примерно тогда же, по воле случая, он прочитал в одном журнале статью о наследственности алкоголизма.
— Мама, дедушка был алкоголиком?
— Да, он много пил.
— Но ведь папа не пьет. И даже в вино добавляет воду.
Видимо, у Андре появилось отвращение к спиртному. Он боялся.
— У дедушки были неприятности, и он запил.
— Какие неприятности?
— Дело весьма запутанное, а подробностей я не знаю. Чтобы спасти одного клиента, он, кажется, применил методы, которые не одобряли ни старшина сословия адвокатов, ни совет корпорации. Что за методы? Наверно, ошибочные, если его на два года отстранили от практики.
