Шерлок Холмс из 8 «б» класса (СИ) - Майская Анна (книги бесплатно без txt) 📗
Утром он сам попросился к следователю и признался, что сорвался с места, приехал домой и убил жену из-за телефонного звонка, от ревности, а когда опомнился, было поздно. От любых рассказов и подробностях и вообще показаний категорически отказался, сказал, что мало что помнит, подписал протокол признания… Были и неясности, кто звонил ему, а также, по странному выводу судмедэксперта, написавшему в своем заключении, что, по его мнению, Наташа по времени умерла чуть раньше, чем можно было полагать, но эта была не особо важная погрешность, если убийца признался сам.
Все, все сходилось на нем. И даже Дмитрий Алексеевич молча вздыхал, с неохотой воспринимая эту «правду». Гортензия честила Диму на чем свет стоит, а в городе люди требовали ему высшей меры наказания.
Владимир ни так, ни этак не мог согласиться с этим ужасом. «Тоже Наташа» примкнула к тем, кто был убежден, что иногда и очень порядочные люди из ревности совершают дикие поступки, не сообразующиеся с человеческим разумом.
До суда отец с новой семьей уезжал домой. Дмитрий Алексеевич оставил ключи от дома Володе.
— Поживи здесь, за домом присмотреть нужно.
Гортензия Петровна взъярилась:
— Продать нужно его немедленно, и завещанием француженки нужно заняться! Давай я останусь пока тут, займусь продажей, а потом приеду? — начала было она, и показала Дмитрию Алексеевичу свернутые бумаги, но он только поморщился и махнул рукой. Гортензии оставалось только бессильно злиться. Все ее увещевания о продаже дома не помогли. Дмитрий Алексеевич и слушать не хотел про недвижимость, а настоял на немедленном отъезде.
Вечером Володя, «тоже Наташа» и Шерли сидели за столом, пили чай, думая каждый о счастливых днях, проведенных в этом доме. Шерли изменился, замкнулся, часто стал прогуливать занятия и где-то пропадал, чего раньше никогда не бывало. Его ругала мать, вразумлял отец, уговаривал брат — все было напрасно. Он дерзил, или уходил в больницу к Лене, который перенес операцию на черепе и теперь лежал беззащитный, в бинтах, худой, кожа да кости. Иногда Шерли вообще оставался ночевать в больнице, несмотря на протесты родителей. Он сворачивался калачиком на кушетке, отданной ему сердобольной сестрой. Леня еще был в тяжелом состоянии и пока не понимал окружающих. Шерли, как настоящая сиделка, ухаживал за другом.
Приходила директриса детского дома, ребята, приносили Лене фрукты, соки, но он был безучастным. Врач опасался, что Леня может стать инвалидом. Долгое, неумолимое время еле тащилось, как сломанная машина на прицепе…
Володя сошел бы с ума от горя, если бы не «тоже Наташа», которая старалась отвлечь его от мрачных мыслей. Работала она секретарем у нотариуса, там платили больше, чем в больнице, училась в юридическом, ей нравилась работа юриста, посетители и она с воодушевлением рассказывала своему другу о прошедшем дне.
Дело Димы было передано в суд. И вот этот день наступил. Зал заседания был полон. Ввели ссутулившегося человека, молодого, но с серебрящимися сединой висками, отсутствующим, потухшим взглядом, сломленного, как будто неживого.
Шерли подбежал к Диме, пожал его вялую руку. Его сопровождал Сергей, и поэтому Шерли разрешили поговорить с ним.
— Я не верю, что это сделал ты, Дима, — серьезно глядя в угасшие глаза, сказал Шерли. — Ты просто хочешь умереть. Но ты должен жить, потому, что нужно найти настоящего убийцу. Слышишь, Дима! Настоящего!
Дима посмотрел на него вполне живым взглядом, помолчал.
— Спасибо тебе. Но не мешай мне, Борис. Я просто не хочу и не могу дальше жить без нее… — ровным голосом ответил он и отвернулся.
Начался суд. Шерли с ужасом слушал, как Дима отказался давать показания и просто сидел, ссутулившись, погруженный в свои мысли, и, казалось, даже не слушал.
После совещания, судьи огласили приговор. С учетом всех смягчающих обстоятельств, Одинцову, жестоко убившему жену, присудили пятнадцать лет в колонии строгого режима.
Приговор подействовал на Шерли, как бомба. Он закричал на весь зал:
— Неправда! Он не убийца! — но его возгласы потонули в общем шуме противоречивых мнений.
Маму Димы провожали домой Володя с Шерли и «тоже Наташа». В гостинице Володя остался с несчастной, не помнящей себя от горя матерью, которую он знал с детства, они разговаривали до утра. Шерли и «тоже Наташа» ушли.
Вечером Шерли объявил отцу, что не согласен с решением суда и попросил совета, как его отменить. Отец серьезно отнесся к вопросу сына. Он понимал, что психическое состояние Бориса, очень близко принявшего к сердцу принявшего трагедию в семье Одинцовых, как это свойственно подросткам, сейчас на грани срыва, и тактично объяснил, что маме Димы помогут написать кассацию о помиловании. Борис взорвался.
— Какое помилование, если Дмитрий не виновен? — кричал он, — Он специально наговаривает на себя, и слушать ничего не хочет!
Брат Сергей, следователь прокуратуры, вмешался а разговор.
— Видишь ли, твои эмоции не могут быть причиной влияния на судей. Необходимы факты, а все таковые говорят против Димы. Да он и не возражает, еще и показания давать отказался. Нет другой версии.
Борис ушел к себе и лег на кровать. Спать он не мог. Без конца перебирал мысли, искал хоть малейшую зацепку, самую ничтожную, чтобы найти хоть какой-то след, но ничего не мог вспомнить. Вот если бы Дима хоть что-то рассказал… Некая неправильность, неясная мелкая деталь крутилась у него в голове, но ускользала, когда он пытался нащупать ее и понять, что именно ему не нравится.
Теперь каждый день он после школы шел в больницу, потому что Лёня наконец пришел в себя, узнавал его и мог разговаривать. Он быстро поправлялся, уже жаловался, что не хочет все время лежать. Вставать врачи не разрешали, но обещали скоро разрешить читать книжки.
На его тумбочке у кровати Борис обнаруживал много разной вкуснятины.
— Кто-то опережает меня? — ревниво спросил он у Лёни.
— Приходят, навещают, — ответил друг, — Наши, и из школы, и даже взрослые, которых я и не знаю. Вот бы никогда не подумал, что про меня помнят столько разных людей!
Они говорили о разных делах. Но никогда о том, что Лёня будет жить в их семье, эта тема была закрытой.
Дома, за столом, на традиционный вопрос, где он сегодня был, Борис отвечал как всегда уклончиво, хотя никто особо и не расспрашивал, и никто не заговаривал о его друге, находящемся в больнице.
Раз позвонила «тоже Наташа», ее попросила Алиса. Куда-то исчезла шкатулка с Дюймовочкой, и та самая брошь, может, ему известно, кому ее подарили и что-то там о семейных драгоценностях? Но Шерли ничего не знал о судьбе шкатулки и прочего, после смерти Наташи он их больше не разу не видел и не вспоминал. Но в том, что Наташа никому ее не дарила, он был уверен. Просто думал, что она у Алисы.
Вспомнив все обстоятельства, ему стало ясно, что шкатулка исчезла. Гортензия Петровна и Алиса не могли знать всех драгоценностей Наташи, и поэтому вопрос о том, что еще исчезло, кроме этой шкатулки, остался открытым.
Дмитрий Алексеевич, приехав с ними за некоторыми вещами, упорно не желал и слышать о презренном золоте, хотя Гортензия Петровна была в истерике. Фамильные драгоценности! Такая дорогая вещь!
— Сколько их было? Что исчезло! Когда? — допытывалась она.
— Может, сама Наталья Дмитриевна отдала что-то? — спросил Шерли.
— Может, может! — прокричала мачеха. — Это безалаберность и филантропия довели ее до могилы!
Дмитрий Алексеевич грохнул кулаком по столу.
— Замолчи, женщина! Ты омерзительна в своей алчности! — прорычал он, глядя на нее тяжелым взглядом, — Моя дочь умерла, а ты только и говоришь, что о каких-то там побрякушках!
Гортензия, благоразумно промолчав и приняв нейтральный вид, примирительно выставила вперед ладони, и тихонько вышла из комнаты, но Борис заметил, как злобно перекосилось ее лицо, когда она отворачивалась.
Шерли, по просьбе Гортензии, позвонил Алисе, уточнил, что и где она нашла. Выяснилось, что из золотых вещей — ничего, одни простенькие безделушки. Все, что было ценного, они не нашли, в том числе ту самую старинную брошь.
