Кровавое дело - де Монтепен Ксавье (лучшие книги без регистрации TXT) 📗
— Боже мой, Боже мой, дорогое мое дитя! — воскликнула Анжель, обнимая Эмму-Розу. — Все, все против меня! Этой девчонке верят, а мне отказываются верить… Я погибла!
В эту минуту в кабинет вошел рассыльный и подал судебному следователю визитную карточку.
— Введите господина Мегрэ! — произнес следователь, бросив взгляд на карточку.
Почти тотчас же парижский нотариус, хранитель завещания, переступил порог.
— Я вас попросил, сударь, к себе… — произнес следователь, кланяясь. — У вас хранится важная бумага, и я желал бы, чтобы она была прочитана в моем присутствии.
— Я это знаю, — ответил нотариус, — и к вашим услугам…
— Вот mademoiselle Сесиль Бернье, — продолжал следователь. — Вот Анжель Бернье и ее дочь, mademoiselle Эмма-Роза.
Нотариус поместился рядом со следователем, вынул из портфеля лист гербовой бумаги и принялся читать завещание.
Анжель, сначала удивленная, потом взволнованная, казалась уничтоженной, когда закончилось чтение. Внезапно она подняла голову.
— И это отец мой, Жак Бернье, писал? — спросила она дрожащим голосом.
— Это он.
— Он… подумал о моем ребенке, об Эмме-Розе?
— О ней и о вас, в ущерб интересам законной дочери. Понимаете вы теперь весь ужас вашего преступления? Вы, в порыве ненависти, в безумной жажде мщения предаете в руки убийцы человека, которого наивысшие желания заключались в том, чтобы обеспечить будущность вашу и вашей дочери. Откройте глаза, отцеубийца! Сознайтесь и покайтесь!
— Я невиновна! Клянусь вам, что я невиновна!
— Ложь! — произнес следователь.
— Так я проклята! — безумно вскрикнула Анжель, бросаясь на колени. — Так я проклята, потому что мой голос, мои взгляды, даже моя поза… все во мне кажется ложным!! А между тем, клянусь могилой моей матери, я невиновна! Если у вас нет сострадания ко мне, то имейте по крайней мере сострадание к моей дочери! Не убивайте ее, разлучая нас!!
Господин де Жеврэ сделал знак.
Два сторожа увели ее, несмотря на сопротивление и крики.
Дверь закрылась.
И тогда Эмма-Роза вдруг впала в страшный гнев.
Она приблизилась к Сесиль и, глядя в упор, обжигая горячим дыханием, произнесла:
— Вы умышленно клевещете на мою мать, я чувствую к вам омерзение, проклинаю вас и буду молить Бога наказать вас! И Бог меня услышит!…
— Вы видите, сударь, вы видите, каким я подвергаюсь оскорблениям! — воскликнула Сесиль. — Сперва мать, а теперь дочь! Но я прощаю все этому ребенку! Ее положение ужасно, и я вполне понимаю это!
— Вот почему я и не чувствую к ней ничего, кроме жалости и снисхождения, — ответил судебный следователь и, обращаясь к Казневу, прибавил: — Потрудитесь проводить mademoiselle обратно в Батиньоль.
Агент повиновался и вышел из кабинета, поддерживая Эмму-Розу. Несчастная девушка потеряла последние силы.
Нотариус также вышел, потрясенный до глубины души ужасной сценой.
— Я вам больше не нужна, сударь? — спросила Сесиль, лицо которой носило следы только что пережитых потрясений.
— Нет, mademoiselle, идите с Богом.
Следователь позвонил и спросил у вошедшего слуги, не приходил ли кто-нибудь.
— Да, сударь, какой-то военный с повесткой, вызванный в качестве свидетеля.
— Введите его и скажите, чтобы привели Оскара Риго.
В кабинет вошел больничный сторож Мишо. Он в полнейшем смущении вертел в руках свое кепи.
— Подойдите поближе, мой друг, и не волнуйтесь. К чему такое смущение? Вы ведь ни в чем не замешаны, и, следовательно, вам бояться нечего.
Мишо неловко отдал честь.
— Слушаю-с, ваше благородие.
— Вы были в Марселе 11-го числа этого месяца?
— Был-с, ваше благородие, и раньше точно так же. Я был сторожем при больнице, но случилось, что марсельский климат не подошел моему темпераменту. Вот тогда-то я попросился перевестись в Париж, что мне и разрешили благосклонно.
— Не случилось ли чего-нибудь необыкновенного в том поезде, который привез вас из Марселя в Париж?
— Точно так-с, ваше благородие. Вышло немного неладно с одним штафиркой, которого заставили сделать налево кругом марш!
— Убийство?
— Да, нечто вроде, ваше благородие!
— Вы сидели в вагоне второго класса?
— Сбиты, как сельди в бочонке, не говоря худого слова, ваше благородие.
— Помните вы ваших спутников?
— Ну, еще бы, еще как отлично помню! Я сидел, три особы прекрасного пола, страшные хари, ну, и еще четыре человека, из которых один расчудесный малый! О, чтоб его черти побрали! Вот-то уж он посмешил меня! Просто я себе все животики надорвал, чуть кушак не лопнул! Ну, весельчак! Да он, впрочем, и говорил, что его зовут Весельчаком на родине! А она, родина-то, приходится у него в Париже.
— Вы с ним разговаривали?
— Как есть все время, ваше благородие! Я, как больничный сторож, никогда ночью глаз закрыть не могу. Вот он все время и рассказывал мне такие штуки, что я просто по полу катался. В Лионе мы выпили рюмочку в буфете, и я пригласил его к себе в Валь-де-Грас, чтобы в компании пропустить и другую.
— Этот человек не переходил в другой вагон за всю дорогу из Марселя до Парижа?
— И не думал! Да я и не пустил бы его, а непременно увязался бы вслед.
— Узнали бы вы теперь этого человека?
— Узнал ли бы я его?! Еще бы мне его не узнать! Он угощал меня такой толстой колбасой, которую купил в Марселе. Последний кусок мы слопали с ним в Лароше.
— А, вы ели в Лароше?
— Точно так-с, ваше благородие!
— Когда этот весельчак, как вы его называете, ел колбасу, он, вероятно, разрезал ее ножом?
— И еще каким чудесным ножом-то! Он мне рассказывал, что купил его в Марселе, а нож-то, он толковал, сработан в Париже.
Господин де Жеврэ взял со своего письменного стола нож, вырванный из раны Жака Бернье.
— Вот такой нож? — спросил он, обращаясь к сторожу.
— Именно такой. Мне так и кажется, что я вижу перед глазами его ножик. Да это его ножик и есть.
Как раз в то время, когда солдат говорил эти слова, в дверях кабинета показался Оскар в сопровождении двух конвойных.
Увидев его, Мишо вскочил со стула и побежал навстречу с радостным восклицанием:
— А вот и он, мой милый весельчак!
Он хотел было уже схватить его за руку, но его поразил вид конвойных, и он отступил на шаг с самым озадаченным видом.
— Позволь, позволь, это что такое? — заговорил он. — Да что же ты такое сделал?
— Ровно ничего, мой старый Мишо! — ответил Оскар Риго. — А дело-то вот в чем: меня обвиняют, что я будто бы убил одного пассажира в вагоне между Марселем и Парижем в ночь с 11 на 12 декабря! Ну, что ты на это скажешь, старина?
— Я скажу, что это совсем невозможно, потому что мы с тобой ни на минуту не расставались! — изумленно, но твердо отвечал служивый. — Уж коли у человека нет на совести другого греха, кроме этого, — обратился он к следователю, — то верьте мне, что он невиновен, как я сам! Честное слово военного человека, служащего в Валь-де-Грасе и состоящего на отличном счету у начальства!
Господин де Жеврэ казался убежденным.
— Хорошо, мой друг, вы можете идти, — сказал он.
— Слушаю-с, ваше благородие, и все-таки клянусь еще раз, что мы с ним ни на минутку не расставались!… Ну, до свидания, мой старый весельчак! Увидишь, что тебя скоро выпустят, и тогда, смотри не забудь, навести меня в Валь-де-Грасе. Мы с тобой опрокинем рюмашечку.
Луиджи нанял карету и велел ехать на улицу Монт-рейль, на свою старую квартиру.
Утром он уложил чемоданы и заплатил за комнату, которую занимал раньше недалеко от Пти-Полон.
Таким образом, он был совершенно готов к переезду и, погрузив чемоданы в карету, дал кучеру адрес своей новой резиденции.
Когда Сесиль вернулась из суда, доктора Пароли еще не было дома. Она заперлась у себя, попросив слугу доложить, как только он вернется.
