В тупике - Сименон Жорж (книга регистрации txt) 📗

Настала Пасха. С шести часов утра, под торжествующими, как фанфары, солнечными лучами, машины привозили из Тулона и Марселя рыболовов-любителей, которые перекусывали на террасе «У Полита», а затем отправлялись на захват всех скал, какие только имелись на мысе Антиб. За ними тащились женщины и детишки в соломенных шляпах. Трезвонили колокола. Всевозможные лодочки, ялики, плоскодонки, парусники, величиной в несколько метров, похожие на игрушки, которые почти что весь год стоят в порту без хозяина, теперь этого хозяина дождались, а то даже нескольких. Тарахтя, заводились моторы. В неподвижный воздух поднимались паруса. Небо и море сливались в едином сиянии, и два самолета, Бог знает почему, без конца описывали круги над заливом и то снижались, гремя моторами, чуть не до самой воды, то снова взлетали и снова кружили над заливом.

Владимир, усевшись в привычный уголок, угрюмо ел анчоусы со сливками, запивая розовым вином, в то время как Полит деловито сновал туда-сюда, а Лили украдкой поглядывала на Владимира. На ней, как всегда, было черное платье с белым передником, но Владимир обратил внимание, что в это утро она, впервые в этом году, была без чулок. Он даже заметил, что кожа у нее на ногах очень гладкая, тонкая и чистая.

Заметил — и все тут. И уже отвел глаза. Лили было семнадцать — восемнадцать лет, у нее было забавное личико и соблазнительное тело. Все посетители заигрывали с ней. А она вздыхала по Владимиру, хотя он был единственный, кто, казалось, вообще не воспринимал ее как женщину.

Какая-то марсельская семья завладела соседним с ним столиком. Сперва он рассматривал этих людей, как рассматривают некий странный феномен, — огромную женщину в розовом шелку, ее мужа, которого Владимир почему-то счел слесарем-водопроводчиком, зятя, малышек, — потом, словно не выдержав, молча встал и направился к яхте своей обычной ленивой походкой.

А колокола все звонили да звонили. Даже голубой свод небесный казался колоколом, под которым с неистовым жужжанием носились два самолета. Владимир мимоходом увидел, что Элен уже встала и готовит кофе на плитке, поставленной на столик в салоне. Она была полностью одета. Он вообще ни разу не видел ее в домашнем платье или в халате, хоть и жила она на борту яхты.

Она не взглянула в его сторону. Владимир два или три раза обошел палубу. На носу было солнечно и жарко, валялась надувная подушка.

Какое-то время он еще вертелся, как собака, которой хочется устроиться поудобнее, а потом растянулся на тиковых досках палубы, поджав колени, положив руку под щеку, и закрыл глаза. Еще раз он пошевелился — накрыл лицо американским морским беретом, чтобы солнце не так обжигало. Он не спал. И ни о чем не думал. Лениво прислушивался ко всему, что звучало вокруг, — к голосам рыбаков, садившихся в лодки, к гулу автобусов, идущих отовсюду, даже из Лиона и Парижа, и делавших недолгую остановку перед бистро «У Полита».

Ничто не изменилось! Вот что смутно тревожило его. Начиная с того памятного дня в него вселилось беспокойство, неясное и болезненное. Нигде он не мог найти себе места, потому-то и взял привычку растянуться вот так на палубе, погрузиться в сонное сияние, спрятать мысли под покров дремоты, переходившей мало-помалу в неясные мечты.

Никто даже не дрогнул тогда. Разве это не странно? Он вспоминал, что вернулся на яхту в тот первый вечер, охваченный каким-то сладострастным чувством. Элен спала! Она была здесь, в темноте, за открытым иллюминатором. Она, должно быть, слышала, как он поднимается по трапу. И знала, что на яхте их только двое!

А он у себя в кубрике заснул очень поздно и проснулся еще до рассвета, ожидая первой встречи с девушкой.

В то утро вид у него был сентиментальный, чуть ли не романтический. Это не было притворством. Его волновали какие-то неясные ощущения, в нем бродили наивные мысли, как у семнадцатилетнего.

Их было только двое на борту яхты! Иначе говоря, их было только двое во всей его жизни! Теперь он заменит Блини, он сейчас приготовит кофе для Элен, будет играть с ней в карты, усадит ее в моторку…

Ему были слышны малейшие звуки на яхте, он слышал, как она проснулась, оделась… Когда она была совсем готова, он уже ждал ее в салоне к завтраку.

— Доброе утро!

Она ела, не глядя на него. Так как он продолжал стоять, она спросила:

— Что вы тут делаете?

И больше ничего? Неужели ей не хочется расспросить его, узнать, действительно ли Блини украл кольцо, излить свое раздражение, спросить хоть что-нибудь? Она была бледна, всегда спокойна.

— Вам не нужна моторка?

— Спасибо, нет.

— Не могу ли я что-нибудь для вас сделать?

— Нет.

В бистро «У Полита» тоже все было без изменений. Впрочем, Полит, никогда не упускавший возможности выгодной сделки, подсел к нему, когда тот завтракал.

— Это правда, что Блини уже не вернется? В таком случае у меня есть зять, он пять лет проплавал стюардом. Сейчас-то он в Бордо, но я могу его сюда вызвать. Он отлично стряпает…

— Забудь про своего зятя, — вмешался вице-мэр. — У Тони есть другой вариант.

Завсегдатаи бистро «У Полита» уже нашли пять-шесть вариантов и отбивали друг у друга место, оставшееся после Блини. Вице-мэр опекал Тони и теперь ходатайствовал за него. Он уселся со своим стаканом за столик Владимира.

— Раз вы в море не выходите, вам совсем не нужен лишний человек на борту. Тони рыбачит по ночам, вместе с немым. Они вдвоем отлично могут взять на себя яхту…

— А кухня? — возразил Полит. — По-твоему, Тони будет готовить?

Вот к чему все свелось! То же самое произошло и с Жанной Папелье, когда она, часов в одиннадцать, приехала на машине с Жожо, — ведь больше никого теперь при ней не оставалось. Пока Владимир и Жожо стояли на палубе, Жанна спустилась, чтобы поговорить с дочерью, и обе долго о чем-то шептались.

Потом позвали Владимира. Мать и дочь сидели по обе стороны стола.

— Слушайте, Владимир…

Жанна Папелье редко говорила ему «ты» при дочери.

— Она и слышать не хочет о том, чтобы жить на вилле. И не желает, чтобы я наняла кого-нибудь для стряпни на борту…

Жанна была хорошо настроена. Трезвая, отлично выспалась. В такие минуты она становилась настоящей деловой женщиной.