Пассажир из Франкфурта - Кристи Агата (книги без сокращений .TXT) 📗
– Но ведь так было всегда.
– Да, да, конечно, но сейчас все немного хуже. Теперь эта ситуация – как бы мне поточнее выразиться – осложняется, становится более напряженной. Я уже давно замечаю со стороны, а ты, несомненно, чувствуешь это изнутри, что вокруг непорядок, и довольно серьезный непорядок. Но теперь возникло ощущение, что этот непорядок, возможно, как-то организован, он таит в себе опасность. Что-то происходит, что-то назревает, причем не только в одной стране, а во многих странах. Они окружили себя своими людьми, и опасность такого положения вещей состоит в том, что это молодые люди, которые поедут куда угодно, будут делать что угодно и, к сожалению, поверят во что угодно, а коль скоро они получат право ломать и крушить что попало, им будет казаться, что цель действительно благая и мир изменится к лучшему. Они ничего не созидают, вот в чем беда, они только разрушают. Творческая молодежь пишет стихи, романы, сочиняет музыку и рисует картины точно так же, как и во все времена, с ней все в порядке. Но как только у человека появляется вкус к разрушению во имя самого разрушения, вступает в действие черная сила.
– Когда вы говорите «они», кого вы имеете в виду?
– Если бы я знала! Да, хотелось бы мне это знать. Если я раскопаю что-нибудь полезное, непременно тебе сообщу. Тогда ты сможешь принять меры.
– К сожалению, мне-то некому сообщить об этом.
– Да, ты уж не рассказывай об этом кому попало, людям нынче доверять нельзя. И не говори об этом ни с кем из этих идиотов в правительстве или с теми, кто так или иначе связан с правительством или надеется туда попасть после того, как нынешние уйдут. Политикам недостает времени взглянуть на окружающий мир. Они воспринимают страну, в которой живут, исключительно как широкую избирательную платформу, этого им вполне достаточно для того, чтобы какое-то время спокойно жить. Они делают то, что, по их искреннему убеждению, улучшит положение, и очень удивляются, когда этого не происходит; а все дело в том, что людям нужно совсем не это. И невольно приходишь к выводу, что политикам кажется, будто у них есть некое Богом данное позволение лгать в борьбе за правое дело. Не так уж много времени прошло с тех пор, как мистер Болдуин произнес свою знаменитую фразу: «Если бы я говорил правду, я бы проиграл выборы». Премьер-министры до сих пор так считают. Слава богу, бывает, что нами руководят и великие люди, но это большая редкость.
– Ну и что, по вашему мнению, нужно делать?
– Ты ждешь от меня совета? От меня? Да знаешь ли ты, сколько мне лет?
– Наверное, около девяноста.
Леди Матильда была явно обескуражена:
– Ну, не совсем так. Неужели, милый мальчик, я выгляжу на девяносто?
– Ну что вы, дорогая тетушка. Вы выглядите на шестьдесят шесть.
– Так-то лучше. Неправильно, но звучит приятнее. Я непременно дам тебе знать, если получу какой-нибудь намек от кого-то из моих дорогих старых адмиралов, или от старого генерала, или даже, может быть, от маршала авиации, – у них у всех есть друзья, и они любят собраться и поболтать. И, как в былые времена, выпить виноградного вина. А виноградное вино приятно в любом возрасте. Юный Зигфрид. Нам нужен ключ к тому, что это означает: я не знаю, человек ли это, или пароль, или название клуба, или новый мессия, или поп-певец. Но за этим именем явно что-то кроется. А еще есть музыкальный мотив. Я почти забыла, когда последний раз слушала Вагнера. – Старческим, надтреснутым голосом она напела отчасти узнаваемую мелодию. – Зов рожка Зигфрида, похоже? Почему бы тебе не достать рожок? Я имею в виду то, на чем играют школьники, их специально обучают этому. На днях наш викарий об этом рассказывал. Очень интересно – знаешь, история флейты и разных других дудок, от елизаветинских времен до наших дней: маленькие дудочки, большие, и все издавали разные звуки. Очень интересно. Интересно с разных точек зрения: и сами рожки – некоторые из них прелестно звучат, – и их история. Да, так о чем я говорила?
– Насколько я понял, вы велели мне достать такой инструмент.
– Да. Достань рожок и научись выдувать мелодию Зигфрида. Ты же всегда отличался музыкальностью. Надеюсь, ты с этим справишься?
– Не думаю, что это поможет в деле спасения мира, но осмелюсь предположить, что мог бы с этим справиться.
– И держи эту штуку наготове. Потому что, видишь ли, – она постучала по столу футляром для очков, – может быть, однажды она тебе понадобится, чтобы произвести впечатление на дурных людей. Они примут тебя с распростертыми объятиями, и в результате ты что-нибудь узнаешь.
– У вас и вправду есть идеи, – восхитился сэр Стэффорд.
– А что еще может у меня быть в моем возрасте? Из дому почти не выходишь, с людьми особенно не пообщаешься, в саду не поработаешь. Остается только сидеть в кресле и выдумывать идеи. Вот станешь на сорок лет старше, тогда вспомнишь мои слова.
– Меня заинтересовало одно ваше замечание.
– Только одно? – удивилась леди Матильда. – Весьма посредственная оценка, если учесть, сколько всего я наговорила. И что же это?
– Вы предположили, что мне, возможно, удастся произвести впечатление на дурных людей игрой на рожке: вы действительно имели это в виду?
– Ну, можно сказать и так. Хорошие люди значения не имеют, а вот дурные – что ж, тебе придется кое-что выяснить, не так ли? Ты должен будешь влезать в разные дела. Как жук-могильщик, – задумчиво добавила она.
– Значит, я должен издавать выразительные звуки в ночи?
– Ну да, что-то в этом роде. У нас тут в левом крыле однажды завелся жук-могильщик. Пришлось изрядно потратиться, чтобы избавиться от него. Осмелюсь сказать, что придется не меньше потратиться, чтобы привести в порядок мир.
– На самом деле гораздо больше, – сказал Стэффорд Най.
– Это не имеет значения, – продолжала леди Матильда. – Люди не задумываясь тратят большие деньги. Это доставляет им удовольствие. Если же вы озабочены тем, чтобы свести расходы до минимума, они не станут иметь с вами дело. Наш народ именно таков. Я имею в виду, в этой стране. Мы остались такими же, как прежде.
– Что вы имеете в виду?
– Мы способны на большие дела. Мы прекрасно умели управлять империей. Но не смогли ее сохранить, потому что, видишь ли, нам она больше была не нужна. И мы это признали. Робби убедительно доказал это мне.
– Робби? Имя показалось мне знакомым.
– Робби Шорхэм, мой старинный друг. У него парализована левая сторона, но он по-прежнему может говорить, и у него довольно неплохой слуховой аппарат.
– Не говоря уже о том, что он – один из виднейших в мире физиков, – добавил Стэффорд Най. – Так, значит, это один из ваших старых друзей?
– Я знаю его с мальчишеских лет. Наверное, ты удивлен, что мы дружим, что у нас много общего и мы любим поболтать?
– Ну, я бы не подумал, что…
– Что нам есть о чем поговорить? Верно, я всегда была не в ладах с математикой. К счастью, когда я была девочкой, от нас этого и не требовалось. Робби стал разбираться в математике, по-моему, лет с четырех. Теперь говорят, что это вполне естественно. У него есть о чем порассказать. Я всегда ему нравилась, потому что была легкомысленной и ему было со мной весело. Кроме того, я умею слушать. А он, надо тебе сказать, иногда рассказывает очень интересные вещи.
– Еще бы, – сухо заметил сэр Стэффорд.
– Ну, не будь столь высокомерным. Мольер женился на своей горничной и, как известно, был счастлив. На то он и Мольер. Если у мужчины блестящий ум, ему не нужна для беседы умная женщина, это было бы слишком утомительно. С гораздо большей вероятностью он предпочел бы милую пустышку, которая бы его смешила. В молодости я была не так уж страшна, – самодовольно заметила леди Матильда. – Я знаю, что у меня нет академических знаний и меня ни в коем случае нельзя назвать интеллектуалкой. Но Роберт всегда говорил, что у меня много здравого смысла и житейского ума.
– Вы – замечательная женщина. Я люблю к вам приезжать, и я запомню все, что вы говорили. Наверное, вы могли бы сказать гораздо больше, но, видимо, не хотите.
