Кровавое дело - де Монтепен Ксавье (лучшие книги без регистрации TXT) 📗
— И помните, — продолжал Оскар, — что если этот человек попадется вам еще когда-либо, то вам ни под каким видом не следует упускать его!
— Уж насчет этого будьте благонадежны! Не выпущу!
Посыльный раскланялся, пожал руку Оскару и ушел, унося честно заработанные двести франков.
— Что же вы теперь намерены делать? — обратилась Анжель к следователю.
— Он не убежит от нас, сударыня, на этот счет вы можете быть совершенно спокойны. Я прикажу удвоить надзор, — ответил Ришар де Жеврэ.
— К чему привели все эти полицейские надзоры? — с горечью спросила Анжель.
— Теперь мы должны прежде всего заняться Эммой-Розой, — сказал барон де Родиль. — Она поселится с вами в той квартире, где вы теперь живете.
— Я поеду куда угодно, только бы не разлучаться с мамой! — воскликнула Эмма-Роза.
— Вы и не расстанетесь с нею! Она будет около вас, так же, как и все те, кто вас любит и кого любите вы!
— И я буду в их числе, mademoiselle, — радостно воскликнул Оскар. — Мы с вами хоть и недавние знакомые, но я чувствую, что мне уже теперь вас никогда в жизни не забыть, и я готов за вас в огонь и в воду, на ваш выбор!
— Благодарю, мой друг, — проговорила Эмма-Роза, — дайте мне вашу руку!
Бывший носильщик взял в свою мохнатую лапу нежную ручку Эммы-Розы и бережно поднес ее к губам.
— Господин барон, — обратился к Фернану Леон Леройе, — позвольте мне высказать мое мнение.
— Говорите!
— Мне кажется невозможным, чтобы слепота, так ужасно и почти внезапно поразившая mademoiselle, была неизлечима. В Париже немало светил науки, специалистов, успевших прославиться на весь мир.
— Я совершенно согласен с вашим мнением, мой милый друг, с сегодняшнего же дня отправляюсь отыскивать окулиста, который бы мог вылечить бедненькую девочку.
Ришар де Жеврэ обратился к Оскару Риго и сказал:
— Оскар, вы положительно славный малый! Дайте мне вашу руку!
— Ах, черт возьми, да с превеликим удовольствием! Это очень недурно, что вы наконец изменили свое мнение обо мне!
— Позвольте и вам также, mademoiselle, выразить мое глубочайшее уважение, — продолжал следователь, обращаясь к Софи. — Вы доказали своей преданностью, что у вас прекрасное сердце. Я этого не забуду.
Сестра Оскара поклонилась следователю с нескрываемой иронией.
«Ишь ты, какого Лазаря запел, — думала она, кусая губы, чтобы не расхохотаться. — Ловкий комедиант, нечего сказать!»
Следователь удалился.
Анжель снова поблагодарила спасителей дочери и, расцеловав их от всей души, вышла из дома, поддерживая под руку Эмму-Розу.
Товарищ прокурора шел за ними с Леоном и Рене.
Последний, уходя, успел шепнуть Софи:
— До вечера, не так ли?
Она ответила пожатием руки и многообещающим взглядом своих прелестных глаз.
— Поедемте со мной, друзья, — сказал барон, обращаясь к молодым людям, — ваше присутствие мне необходимо.
Приехав на улицу Бонапарт, барон помог выйти из кареты дамам и повел их не в квартиру Анжель, а в свою собственную, пригласив туда и обоих друзей.
— Садитесь, — обратился он к молодым людям, заботливо усаживая Эмму-Розу на диван, около Анжель.
Леон и Рене сели. Фернан де Родиль остался стоять.
Он был страшно бледен, и на его расстроенном лице отражалось сильнейшее волнение.
— Вы, вероятно, спрашиваете себя, — начал он голосом, сильно дрожавшим от волнения, — почему я просил вас приехать? А вот почему! Вы, я думаю, поняли и угадали, что меня и Анжель Бернье связывают тайные узы.
— Барон… — начал Леон.
— Дайте мне сказать, — продолжал Фернан. — Оба вы в душе, вероятно, строго осудили меня. Я обольстил молодую девушку, повторяя ей вечные обещания и клятвы, на которые так щедры мужчины, а затем бессовестно бросил ее, зная, что у нее будет ребенок и что ребенок — мой. В этом я не мог сомневаться, да никогда и не сомневался.
Я все сказал вам о прошлом, теперь будем говорить о будущем. Вы осудили меня и должны видеть, как я искуплю свою вину. Я, в вашем присутствии, становлюсь на колени перед матерью и дочерью и молю их о прощении и забвении.
Барон вынужден был остановиться. Страшные рыдания душили его.
— Фернан, Фернан, — воскликнула Анжель, — я простила вас с того самого дня, когда поняла, что отныне вы решили жить только ради нашего ребенка.
Она тоже не могла выговорить больше ни слова, потому что слезы душили ее и потоками струились по красивому, изможденному лицу.
Барон взглянул на нее с неизъяснимой благодарностью. Потом упал на колени перед Эммой-Розой и, покрывая ее руки слезами и поцелуями, проговорил:
— Ты слышишь, дорогая дочь, что твоя мать прощает меня? Неужели ты не последуешь ее примеру? Неужели ты также не простишь меня?
— Я бы от всей души сделала это, отец, если бы мне было за что прощать вас! Но я могу только любить вас и буду любить от всего сердца!
За этими словами наступило глубокое молчание. В течение нескольких минут слышались только рыдания.
— А теперь, господа, — проговорил барон, садясь между Анжель и Эммой-Розой, — запомните хорошенько, что я вам скажу. В настоящее время Анжель Бернье — моя жена перед Богом, но, как только суд признает ее невиновность, она станет моей женой и перед людьми! Monsieur Леройе! Вы любите мою дочь?
— Люблю ли я ее! — воскликнул Леон, сердце которого готово было выпрыгнуть из груди.
— А ты, дитя мое, — продолжал барон, — любишь господина Леройе?
— О да, папа, я его люблю всей душой, — просто ответила девушка.
Барон соединил руки молодых людей.
— Обещаю вам, что вы женитесь на моей дочери! Когда ты будешь законной дочерью барона де Родиля, отец Леона первый попросит у меня твоей руки для своего сына.
И барон снова крепко прижал к сердцу дочь.
Леон и Рене остались обедать у товарища прокурора. За обедом все время толковали о визите к окулисту.
На другой день Луиджи и Пароли сидели вдвоем в кабинете последнего. Закончив утренний обход, Пароли позвал к себе Луиджи, который в этот день отпросился из мастерской. Доктор не счел нужным рассказывать своему соотечественнику о встрече с Оскаром Риго, так как ни минуты не сомневался в смерти бывшего носильщика.
— Итак, — говорил Пароли, — несчастный случай в театре Батиньоль не дал повода ни к каким подозрениям, ни к каким комментариям?
— Ни к каким! Дарнала ведь найденыш. Он вырос в воспитательном доме, и поэтому родных у него нет никаких — ни дальних, ни близких. Директриса взяла на себя заботы о похоронах, которые состоятся сегодня, говорят, в грандиозных размерах.
— А что Жанна Дортиль?
— Тут совсем другая история. Молодая особа, очевидно, советовалась с весьма ловким дельцом и теперь заводит процесс с директрисой, возлагая на нее гражданскую ответственность за ранение, так как виной этому — плохой револьвер, принадлежащий администрации. Директриса, со своей стороны, взваливает всю вину на оружейника; но она-то свой процесс проиграет, потому что мой хозяин имеет возможность доказать, что именно этот револьвер был куплен не у него; что же касается Жанны Дортиль, то можно с достоверностью сказать, что эта бойкая особа выиграет свою тяжбу.
— А что она требует?
— Пятьдесят тысяч франков.
— У нее оторвало два пальца?
— Да. Выходит, что она ценит каждый свой палец в двадцать пять тысяч франков.
— А что будет с неигранной пьесой, которую должны были поставить на днях?
— «Преступление на Лионской железной дороге»? Ну, разумеется, кануло в воду. Во-первых, два последних акта еще не написаны, а во-вторых, так как Дарнала не может больше ни написать, ни участвовать в пьесе, то директриса и слышать о ней не хочет.
