Исповедальня - Сименон Жорж (читать книги полные .TXT) 📗
Голод заставил Андре встать. Он открыл ставни: высоко в голубом небе светило солнце, мистраль раскачивал ветви деревьев.
Отец, в фиолетовом халате, словно совершая моцион, расхаживал по главное аллее и, увидев сына на балконе, крикнул:
— Как спалось?
— Прекрасно.
— Мама уже встала?
— Я еще не выходил из комнаты.
— Вечером хорошо поработал?
— Так себе.
Комната его находилась в юго-восточной части дома и освещалась с двух сторон, а балкон выходил в сад в пандан со спальней родителей, расположенной в юго-западном углу здания. Комнаты разделялись будуаром и гостевой. Ванные выходили на север, как и вторая комната для гостей, которой никогда не пользовались, и ее заняла Ноэми вместо маленькой комнатки на задворках.
Растрепанный, он спустился вниз, открыл холодильник, налил стакан молока.
— Ветчины больше нет?
— Есть, но она мне нужна для омлета на вечер.
— Ну, кусочек, Ноэми!
— Может, вам яйца сварить?
— Нет, уже поздно.
— Ладно, но только один кусочек.
Он взял ветчину руками, съел без хлеба.
— А что на обед?
— Холодные лангусты.
Наверху заходили. Встала мать. Ему не хотелось встречаться с ней, и он на цыпочках вернулся к себе.
Здесь у него тоже был проигрыватель и пластинки, но он сбегал на чердак за Моцартом, которого слушал накануне целый вечер.
Его ванная находилась в другом конце коридора, как раз напротив. Он открыл настежь обе двери и вскоре уже лежал в ванне, расслабив свое большое тело, не выражая ни радости, ни печали.
Начиналось воскресенье.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Глава 1
Шел дождь. Не яростный и короткий или шквальный, а настоящий тропический ливень, который обрушивается на Лазурный берег два-три раза в год, забивая водостоки, заливая подвалы, превращая дороги в реки.
На равнине Био мопед с трудом двигался сквозь толщу воды, а машины с огромными желтыми фарами-усами ползли как черепахи.
В черном непромокаемом плаще, в резиновых сапогах, но с непокрытой головой, с прилипшими ко лбу волосами-Андре никогда не носил шапку, — он ждал, застыв, словно промокшая птица на телеграфном проводе. Когда Франсина с толпой парней и девушек вышла из лицея, она не удержалась от смеха.
— Какой ты мокрый, Андре! Что же ты не укрылся от дождя?
Поверх юбки и кофты на ней был прозрачный плащ, на голове такой же прозрачный капюшон.
Не встретив ответной веселости, она удивилась, потом встревожилась.
— Что с тобой? Сердишься?
— Нет.
— Давно ждешь?
— Несколько минут.
— Ты на мопеде?
— Да. Я поставил его в гараж.
В голосе его не чувствовалось радости.
— Пойдем в наш бар?
— Нет. Мне надо поговорить с тобой. Пойдем лучше в кафе, где нас никто не услышит.
Он повел ее на площадь Массены, выбрал столик на террасе под оранжевым тентом, провисшим под тяжестью скопившейся воды.
— Хочешь остаться здесь?
— Так ведь не холодно.
— Но ты весь мокрый.
— Не впервой.
На террасе они были не одни. За соседним с голиком сидела пара белокурых скандинавов, явно совершающих свадебное путешествие: все на них, от шляп до обуви, было новенькое.
Другие посетители, в большинстве люди пожилые, выходили из автобуса с бельгийским номерным знаком. Они много лет ждали пенсии, чтобы приехать на Лазурный берег, а через час-другой их снова посадят в автобус и отвезут в Монте-Карло под столь же яростный нескончаемый дождь.
— Что будешь пить?
— А ты?
— Фруктовый сок.
— Не коктейль?
— Здесь его не делают.
Официант быстро, не глядя, обслужил их, вытирая на ходу столики мокрым полотенцем.
— Что-нибудь случилось, Андре? Ты не такой как всегда. Она уже говорила «как всегда», хотя виделись они всего лишь в пятый раз, считая два семейных обеда.
— Скажи честно, — голос его звучал неприветливо, твой отец звонил моему?
— Не знаю. А почему он должен звонить? Их мысли были далеко друг от друга. Она не понимала его.
— Ты хорошо знаешь, что я хочу сказать.
— Ах вот ты о чем! Разумеется, мой отец ничего не сказал и говорить об этом не собирается.
— Не уверен.
— Почему?
— Мой отец знает.
— Что знает?
— Что мне все известно о матери.
— И ты считаешь, что мои родители…
— А кто же еще?
— Так-то ты им доверяешь!
— Я больше никому не доверяю — ни твоим родителям, ни своим.
— А мне?
— Именно об этом я и думаю.
Он не лгал. Глядя на нее, он пытался представить, какой она будет в сорок лет. На какую из двух матерей станет похожа? А может быть, на Наташу?
Вид у него был усталый, взгляд измученный, но жесткий.
— Не могу поверить, чтобы мой отец позвонил твоему и рассказал, что мы видели твою мать выходящей из дома на улице Вольтера.
Глаза Франсины вдруг потускнели, и она нервно разорвала картонный кружок-подставку под пивные кружки.
— Я не узнаю тебя, Андре.
— Прости.
— Что же все-таки произошло?
— Теперь я ничего не знаю. Они словно сговорились и ни на минуту не оставляют меня в покое. Я уже дошел до того, что начинаю бояться экзаменов.
— Что они говорят?
— Трудно объяснить. Иногда это что-то неопределенное: мелкие, на первый взгляд безобидные замечания. Иногда настоящие обвинения — либо против самих себя, либо друг против друга. В субботу мать поджидала меня в саду, и мне пришлось выслушать все, что она думает об отце. Удручающий портрет!
— Она была пьяна?
— Откуда ты знаешь? Она не ответила.
— Да, репутация у нее порочная. Нет, в тот день она не пила.
— В чем же она упрекает твоего отца?
— Она делает это так, что я становлюсь сам не свой. Во всем и ни в чем.
— Он изменяет ей?
— Нет, этого она не говорила. А что, он изменял?
— Не знаю, Андре.
— Ты что-нибудь слышала?
— Нет, клянусь. Я просто пытаюсь понять.
— Никогда еще у меня не было такого мрачного воскресенья. За обедом они не обменялись ни словом, обращаясь лишь ко мне или Ноэми. Я чувствовал, что они, каждый по-своему, наблюдают за мной. Они видели во мне судью, чей приговор пытались угадать.
— Ты уверен? Тебе не кажется?
— Сразу видно, что ты не живешь в нашем доме.
Мать вышла из-за стола первой и поднялась к себе, посмотрев на нас так, словно хотела сказать: «Ну и ладно! Говорите все, что хотите».
Она думает, что отец откровенничает со мной и собирается рассказать что-то еще, бросить на нее тень, как делает она сама.
— А отец тебе ничего не говорил?
— По-моему, у него было такое желание. Мы остались вдвоем, друг на друга не смотрели, уставились на яблочную кожуру в наших тарелках. Вопреки привычке обычно он курит только у себя на антресолях, он закурил длинную тонкую сигару; я, кажется, и сейчас еще чувствую этот запах.
— Не суди маму слишком строго, Андре, что бы тебе ни сказали, что бы ты ни узнал.
Он словно стыдился своих слов и сделал вид, что закашлялся от дыма, а потом вышел из комнаты.
Я попытался работать, с грехом пополам настроился. В доме стояла тишина. Ноэми отправилась к дочери — та вышла замуж и живет в Муан-Сартру.
Нас было трое. Я думал, что отец у себя в мастерской.
— Тебе удалось позаниматься? — Я никак не мог войти в работу. Мне было страшно. Казалось, с минуты на минуту что-то произойдет. Свистел мистраль, нервы мои напряглись до предела.
Андре украдкой посматривал на девушку, словно проверяя, можно ли ей доверять, не выглядит ли он наивным в ее глазах.
Он уже знал, как важны слова, как они возникают из прошлого, искаженные, ядовитые, и задавался вопросом, почему Франсина так непохожа на других.
— Около четырех мне захотелось есть, и я пошел на кухню. Проходя мимо комнаты родителей, я услышал какой-то рокот, похожий скорее на бесконечный монолог, а не на разговор Говорил отец, тихо, твердо, не давая прервать себя.
