Петерс Латыш - Сименон Жорж (книги без регистрации txt) 📗

Латыш обладал нервной, утонченной внешностью: порода чувствовалась скорее в нем, чем в Мортимере, но порода эта была особой, характерной для выходцев с севера Европы.

Мегрэ знавал несколько человек такого склада, все они были интеллектуалами. И те, кого он встречал в Латинском квартале, когда еще не бросил изучать медицину, всегда оставались загадкой для его латинского ума. Ему припомнился один из них, тощий белобрысый поляк, который начал лысеть уже в двадцать два года; у него на родине мать работала прислугой, а он в течение всех семи лет обучения ходил в башмаках на босу ногу и довольствовался на все про все куском хлеба и одним яйцом вместо ежедневного завтрака, обеда и ужина.

Он не мог покупать печатные конспекты и вынужден был заниматься в публичных библиотеках.

Париж, женщины, французы – ничто для него не существовало. Но едва он закончил курс обучения, как ему предложили занять крупную кафедру в Варшаве. Пять лет спустя Мегрэ снова увидел его в Париже в составе делегации иностранных ученых; он был так же сух, холоден, но обедал в Елисейском дворце. [9]

Знавал комиссар и других. Людьми они были разными, но почти все поражали его количеством и разнообразием вещей, которые они хотели познать и познавали.

Учиться, чтобы учиться! Как тот профессор из какого-то бельгийского университета, который знал все языки Дальнего Востока (около сорока), но, поскольку его нога ни разу не ступала на землю Азии, жизнь народов, до анализа языков которых он был большой охотник, его совершенно не интересовала.

В серо-зеленых глазах Петерса Латыша читался волевой характер людей подобного склада. Но стоило только Мегрэ отнести его именно к этой категории интеллектуалов, как в Петерсе Латыше начинали появляться совершенно противоположные черты, которые никак не вязались с первым впечатлением.

На безукоризненную фигуру постояльца отеля «Мажестик» как бы накладывалась неясная тень Федора Юровича, бродяги в макинтоше, который явился во Францию из России.

В том, что это был один и тот же человек, Мегрэ уже почти не сомневался и располагал материальными подтверждениями этого.

Вечером, в день своего приезда, Петерс исчезает. На следующее утро Мегрэ находит его в Фекане, но это уже не он, а Федор Юрович.

Он возвращается в гостиницу на улице Сицилийского короля. Спустя несколько часов в ту же гостиницу приходит и Мортимер. Потом оттуда выходит несколько человек, среди которых какой-то бородатый старик. А наутро Петерс Латыш вновь оказывается у себя в номере в отеле «Мажестик».

Самое удивительное, что, если не обращать внимания на их просто удивительное физическое сходство, между двумя этими людьми не было ничего общего.

Федор Юрович представлял собой законченный тип бродяги-славянина – одержимый, опустившийся человек, тоскующий по прошлому. Ни одной фальшивой ноты. Ошибка исключена: достаточно вспомнить, как он облокачивался о стойку в феканском кабаке.

С другой стороны – Петерс Латыш, тип безупречного интеллектуала, само воплощение аристократизма, что бы он ни делал: просил у портье огня, надевал шикарную английскую шляпу из серого фетра или небрежно прогуливался по солнечной стороне Енисейских полей, принимая воздушные ванны и разглядывая витрины.

Само совершенство, не имеющее ничего общего с показным лоском! Мегрэ тоже приходилось порой перевоплощаться. Вообще-то полицейские гримируются и переодеваются гораздо реже, чем это принято считать, но, случается, этого настоятельно требуют обстоятельства.

Так вот, какое бы обличив ни принимал Мегрэ, он оставался самим собой – его выдавал взгляд, дрожание век.

Приняв, например, облик крупного скототорговца (ему пришлось однажды выступать в этой роли, и весьма успешно), Мегрэ «играл» этого скототорговца. Но он не перевоплотился в него. Это была лишь маска.

Петерс Латыш же, становясь то Петерсом, то Федором, полностью перевоплощался.

Комиссар мог бы так сформулировать свои впечатления: это был одновременно и тот и другой человек, и не только внешне, но и внутренне. Вероятно, уже давно, а может быть, и всегда, этот человек вел попеременно эти два, столь разных образа жизни.

Но комиссару пока не удалось собрать свои мысли воедино – может быть, слишком соблазнительно легка была та атмосфера, которая окружала его во время неторопливой прогулки по Елисейским полям. Однако неожиданно в образе Латыша появилась трещина.

Обстоятельства, предшествовавшие этому событию, заслуживали внимания. Петерс остановился напротив ресторана «Фуке» и уже начал было переходить проспект, явно намереваясь выпить аперитив в баре этого роскошного заведения.

Но тут он изменил свое решение, вновь двинулся вперед по тротуару, постоянно ускоряя шаги, и неожиданно резко свернул на Вашингтонскую улицу.

Там находилось бистро, одно из тех заведений, которые встречаются в самых шикарных кварталах и предназначаются для шоферов такси и прислуги.

Петерс вошел. Комиссар последовал за ним и оказался в бистро как раз тогда, когда тот заказывал себе некое подобие абсента.

Он стоял перед подковообразной стойкой, по которой время от времени проводил грязной тряпкой официант в синем фартуке. Слева от него расположилось несколько каменщиков в пропыленной одежде. Справа оказался инкассатор газовой компании.

Окружающие были шокированы безупречным обликом Латыша, изысканной роскошью мельчайших деталей его туалета.

Видно было, как блестят его слишком светлые, подстриженные щеточкой усики, редкие брови. Латыш взглянул на Мегрэ, вернее, на его отражение в зеркале, в котором они и встретились глазами.

И комиссар уловил подрагивание губ, чуть заметное трепетание ноздрей.

Чувствовалось, что Петерс вынужден следить за собой.

Вначале он пил медленно, но затем залпом проглотил то, что еще оставалось в стакане, указав пальцем:

– Повторите.

Мегрэ заказал себе вермут. В тесном баре он выглядел еще крупнее, еще массивнее. На Латыша он смотрел неотрывно.

Действие перед комиссаром разворачивалось, словно на двух сценах одновременно. Как это уже было с ним недавно, образы накладывались друг на друга. Из-за нынешней декорации проглядывало убранство грязного бистро в Фекане.

Петерс раздваивался. Мегрэ видел его одновременно в двух обличиях: в светло-коричневом костюме и поношенном макинтоше.

– Самому мне что ли себя обслуживать? – шумел один из каменщиков, стуча стаканом о стойку.

Петерс принялся за третий аперитив; комиссар со своего места чувствовал, как отдает анисом эта опаловая жидкость.

Служащий газовой компании передвинулся так, что Мегрэ и Петерс оказались совсем рядом, почти касаясь друг друга локтями.

Мегрэ был на две головы выше его. Они стояли напротив зеркала, поглядывали друг на друга из его серой мути.

Лицо Петерса стало меняться, сперва помутнели глаза.

Он сухо щелкнул пальцами, указывая на свой стакан, провел рукой по лбу.

И этот жест как бы послужил сигналом к началу сражения, которое развернулось на его лице. На Мегрэ смотрел в зеркале то постоялец отеля «Мажестик», то борющийся с душевной мукой любовник Анны Горскиной.

Однако это выражение ни разу не задержалось на его лице надолго. Отчаянным усилием воли Петерсу Латышу удалось вернуться к прежнему образу. Только глаза оставались глазами русского бродяги.

Он вцепился левой рукой в стойку. Его качало.

Мегрэ решил поставить опыт. В кармане у него была фотография г-жи Сванн, которую он вытащил из альбома фотографа в Фекане.

– Сколько я должен? – обратился он к официанту.

– Сорок пять су.

Комиссар сделал вид, что роется в бумажнике, и как бы невзначай выронил фотографию, которая угодила в лужу на стойке.

Не обращая внимания, Мегрэ протянул пятифранковую бумажку. Но взгляд его был неотрывно устремлен в зеркало.

Официант, который подобрал фотографию со стойки, с расстроенным видом вытер ее углом фартука.