Восемь ударов стенных часов - Леблан Морис (лучшие книги .txt) 📗
Старик был ошеломлен. Он пробормотал:
— Вы могли бы?.. Моя бедная девочка была бы спасена!.. Она была бы так счастлива!
И он добавил тихим голосом, в котором чувствовался стыд:
— О! Умоляю, действуйте скорее. Поведение моей дочери заставляет меня предполагать, что она нарушила свою девичью честь…
— Молчите, — прервал его Ренин, — есть слова, которые не следует говорить.
…В тот же вечер Ренин и Гортензия поездом отправились в Бретань.
В десять часов утра они прибыли в Кархэ, откуда отправились дальше автомобилем, который им одолжил один из местных жителей.
— Вы несколько бледны, дорогой друг, — сказал со смехом Ренин Гортензии, когда они остановились перед парком д'Эльсевена.
— Признаться, — проговорила она, — эта история и меня сильно взволновала. Девушка, которая два раза покушается на самоубийство… Какая храбрость!.. Я боюсь…
— Чего вы боитесь?
— Я боюсь, что вам это дело не удастся. Разве вы не беспокоитесь за его исход?
— Дорогой друг, — ответил он, — я вас, вероятно, удивлю, если скажу, что мне страшно весело.
— Почему?
— Я и сам не знаю. По-моему, вся эта история, которая вас так волнует, имеет комический характер. Д'Ормиваль… Вобуа!.. Пахнет стариной. Будьте покойны.
Они прошли через главный вход. Там стояли две башенки, одна с инициалами госпожи д'Ормиваль, а другая — госпожи Вобуа. От каждой из них шли дорожки направо и налево среди кустарников и буковых деревьев.
Главная же аллея вела к низкому некрасивому тяжелому зданию. Это здание было снабжено двумя уродливыми флигелями, к которым вели каждая из упомянутых дорожек. Налево жила, очевидно, госпожа д'Ормиваль, а правое крыло занимала госпожа Вобуа.
Звук голосов остановил Гортензию и Ренина. Они стали прислушиваться. Из окна нижнего этажа, по стенам которого вились дикий виноград и розы, доносились резкие, неприятные крики спорящих.
— Нам идти дальше нельзя, — сказала Гортензия, — это будет неловко.
— Напротив, — прошептал Ренин, — в подобных случаях нескромность является обязанностью. Мы же ведь явились сюда, чтобы кое-что узнать. Пойдемте прямо, тогда спорящие нас не заметят.
Спор разгорался. Когда они приблизились к окну, они увидели двух старых дам, которые, грозя кулаком, кричали одна на другую.
Они находились в обширной столовой, где стоял накрытый обеденный стол. За столом сидел с газетой и трубкой в зубах молодой человек, вероятно, Жан-Луи, не обращавший внимания на мегер.
Одна из них, худая и высокая, была одета в зеленоватое шелковое платье. Ее белокурые локоны не соответствовали старому и увядшему лицу. Другая, еще более тощая, но совсем маленькая, была в пестром ситцевом халате. Ее накрашенное лицо дышало злобой.
— Тварь вы, вот что! — кричала она. — Вы злюка и еще воровка!
— Я — воровка? — завопила другая.
— А история с уткой в десять франков? Это разве не воровство?
— Молчите, негодяйка! Кто у меня слямзил пятьдесят франков? Господи, и жить с такой мерзавкой!
Тогда другая вскочила как ужаленная и бросилась к молодому человеку:
— И ты, Жан, позволяешь этой сволочи д'Ормиваль меня оскорблять?
На это высокая со злобой возразила:
— «Сволочь»! Ты слышишь, Луи? Вот тебе твоя Вобуа с лицом и манерами старой кокотки! Да заставь же ее замолчать.
Вдруг Жан-Луи ударил кулаком по столу и закричал:
— Оставьте меня в покое, старые дуры!
Тогда они повернулись к нему и вдвоем принялись осыпать его бранью:
— Подлец… лицемер… лгун!.. Негодный сын… сын прохвоста и сам прохвост!..
Оскорбления так и сыпались на молодого человека. Он заткнул пальцами уши и стал обнаруживать признаки явного нетерпения, как человек, доведенный до белого каления.
Ренин прошептал:
— Что я вам говорил? В Париже — драма, а здесь — комедия. Войдем.
— В разгар ссоры? — запротестовала молодая женщина.
— Именно.
— Однако…
— Дорогой друг, мы здесь не для того, чтобы шпионить, но для того, чтобы действовать. Мы сбросим с них маски и лучше узнаем их.
Решительными шагами он прошел к двери, открыл ее и вошел в комнату в сопровождении Гортензии.
Их появление произвело целый переполох. Обе женщины замолчали, красные от бешенства. Жан-Луи побледнел и встал.
Пользуясь общей суматохой, Ренин заговорил:
— Позвольте представиться: князь Ренин… Госпожа Даниель… мы друзья мадемуазель Женевьевы Эймар и прибыли сюда с поручением от нее… Вот письмо, которое вам адресовано.
Жан-Луи окончательно смутился, как только было произнесено имя Женевьевы. Не зная, что делать, и желая быть любезным по примеру Ренина, он забормотал:
— Госпожа д'Ормиваль, моя мать… Госпожа Вобуа, моя мать…
Последовало довольно продолжительное молчание. Ренин поклонился. Гортензия не знала, которой из матерей протянуть сначала руку. Но обе старухи одновременно попытались схватить письмо, которое держал князь, с возгласами:
— Мадемуазель Эймар!.. Какая наглая!.. Какая дерзкая!
Тогда Жан-Луи, к которому вернулось самообладание, схватил одну старуху и выставил ее в левую дверь, а другую — в правую. Потом он вернулся к посетителям, распечатал письмо и вполголоса прочитал: «Жан-Луи, я вас прошу принять подателя этого письма. Имейте к нему доверие. Я люблю вас. Женевьева».
Это был довольно неуклюжий молодой человек с загорелым лицом, худым и костистым. На этом лице, как отметил отец Женевьевы, действительно отражалось какое-то сильное душевное страдание и отчаяние. Это страдание отражалось в каждой черточке, а особенно в глазах, полных безысходной грусти.
Он несколько раз повторил имя Женевьевы, рассеянно оглядываясь кругом. Казалось, он не знал, как держать себя. Было видно, что он готов объясниться, но не находил нужных слов. Он был совершенно смущен и выбит, так сказать, из седла.
Ренин понял, что противник его легко сдается. Он так упорно боролся в течение нескольких месяцев и так, видимо, устал, что неспособен был защищаться. Особенно теперь, когда проникли в его ужасную домашнюю обстановку.
Ренин с места повел атаку:
— Уже два раза после вашей размолвки Женевьева Эймар покушалась на самоубийство. Я приехал вас спросить, будет ли ее неизбежная смерть в ближайшем будущем развязкой вашей любви?
Жан-Луи упал на стул и закрыл лицо руками.
— О, — воскликнул он, — она хотела покончить с собой… О, возможно ли это!..
Ренин не дал ему вздохнуть. Ударив его слегка по плечу, он проговорил:
— Верьте, что в ваших же интересах довериться нам. Мы друзья Женевьевы Эймар. Мы обещали ей нашу помощь. Откройте нам всю правду…
Молодой человек поднял голову.
— Вы же сами видите, — сказал он с угнетенным видом, — вы же слышали! Вы уже догадываетесь о том, как я живу. Что же мне еще сказать, чтобы вы мою тайну могли сообщить Женевьеве?.. Ведь жестоко и смешно объяснять ей, почему я не мог к ней вернуться, почему я не имею права это сделать.
Ренин взглянул на Гортензию. Через двадцать четыре часа после признания отца Женевьевы он получил также признание Жана-Луи.
Жан-Луи подал стул Гортензии. Все сели, и молодой человек, точно чувствуя потребность высказаться, стал рассказывать:
— Не удивляйтесь, если свою историю я вам передал в несколько юмористическом виде. Она, право, настолько смешна, что заставит вас смеяться. Часто судьба устраивает нам в жизни совершенно невероятные штуки, точно эти шутки изобрел мозг сумасшедшего или пьяного. Судите сами.
Двадцать семь лет назад эта усадьба, дом которой состоял из одной центральной части, принадлежала старому врачу, который, чтобы увеличить свои скромные доходы, пускал двух-трех жильцов. Случилось так, что одно лето здесь провела госпожа д'Ормиваль, а госпожа Вобуа — следующее. Эти особы одна другую не знали. Одна из них была замужем за капитаном дальнего плавания, а другая за коммерсантом. Мужья их умерли почти одновременно, и обе женщины оказались в интересном положении, как говорят. Обе они написали доктору, что для родов приедут к нему.
