Час расплаты - Пенни Луиза (читаем книги онлайн бесплатно полностью .TXT) 📗
– Нет, не думаю.
– Тогда почему?.. – Она показала на папку.
До своей преждевременной отставки Гамаш нередко обсуждал с женой дела, по которым работал. Ему еще не исполнилось шестидесяти, и его уход из полиции скорее напоминал бегство. В тихую деревню, чтобы прийти в себя, отдохнуть от того, что находилось за этой грядой холмов.
Гамаш наблюдал за женой поверх чашки с крепким ароматным кофе, которую сжимал в руках. Они больше не дрожали, отметила Рейн-Мари. По крайней мере, часто. Она то и дело поглядывала на них – на всякий случай.
И глубокий шрам у виска тоже затянулся. А может быть, его заполнили любовь и чувство облегчения.
Гамаш все еще прихрамывал иногда, если уставал. Но, кроме хромоты и шрама, прошлое не оставило на нем видимых следов. Хотя Рейн-Мари никакие следы не требовались. Она никогда не забудет того, что произошло.
Она чуть не потеряла его.
Но в конечном счете они оказались здесь. В деревне, которая оставалась гостеприимной и в самые мрачные дни.
Они купили дом, обустроились, но Рейн-Мари знала, что наступит время, когда ее муж захочет и почувствует потребность вернуться к работе. Единственный вопрос, который возникал: а что потом? Что станет делать старший инспектор Арман Гамаш, глава самого успешного в стране отдела по расследованию убийств?
Ему поступало немало предложений. Его кабинет был завален конвертами с надписью «Секретно». К нему приезжало множество посетителей. Их направляли главы крупных корпораций, политические партии, предлагавшие ему избираться, полицейские организации, канадские и международные. К крыльцу обшитого белой вагонкой дома Гамашей подъезжали неприметные машины, из них выходили неброско одетые мужчины и женщины и стучались в дверь. Они садились в гостиной и заводили разговор о том, «что потом».
Арман вежливо выслушивал их, нередко предлагал ланч, или обед, или ночлег, если дело затягивалось допоздна. Но никогда не раскрывал свои карты.
Сама Рейн-Мари, оставив должность одного из главных библиотекарей в Национальном архиве Квебека, нашла работу своей мечты. Она устроилась волонтером в региональное историческое общество – разбирать многолетние завалы пожертвований.
Подобную работу ее прежние коллеги, без сомнения, сочли бы значительным шагом назад. Но Рейн-Мари это не интересовало. Она оказалась там, где хотела быть. Больше никаких шагов. Она остановилась. Рейн-Мари нашла дом в Трех Соснах. Она нашла дом в Армане. А теперь нашла и интеллектуальный приют, занявшись исследованием богатой несистематизированной коллекции документов, мебели, одежды и диковинок, оставленных историческому обществу по завещаниям.
Для Рейн-Мари Гамаш каждый день стал как Рождество – она разбирала коробки за коробками, коробки за коробками.
А потом, после долгих обсуждений с женой, Арман решил сделать свой следующий шаг.
В течение нескольких недель после этого, пока она корпела над стопками писем и старых документов, он просматривал папки, изучал секретные доклады, схемы, автобиографии. Сидя друг против друга в своей удобной гостиной, они исследовали каждый свою коробку, в то время как в камине потрескивал огонь, закипал кофе, а поздняя осень переходила в раннюю зиму.
Но если Рейн-Мари открывала мир, то Арман во многих отношениях делал противоположное. Он сокращал, обтачивал, сбривал, удалял омертвевшее, ненужное, нежелательное. Гниль. До тех пор, пока то, что оставалось у него в руках, не приобретало остроту. Копье, созданное им самим. И необходимое ему. Не должно быть никаких сомнений в том, кто стоит у штурвала и в чьих руках власть. И в том, что он готов воспользоваться ею.
Рейн-Мари знала, что он почти подошел к концу. Оставалось одно небольшое препятствие.
И они смотрели сейчас на это препятствие, невинно лежащее на столе среди крошек от круассана.
Арман открыл рот, чтобы заговорить, потом закрыл его и резко выдохнул.
– Меня что-то беспокоит в этом досье, но не могу понять что.
Рейн-Мари открыла папку и прочитала ее содержимое. Много времени на это не понадобилось. Через несколько минут она закрыла папку и мягко положила на нее ладонь – так мать кладет руку на грудь заболевшего ребенка. Чтобы убедиться, что сердце бьется.
– Девушка странная, этого у нее не отнимешь. – Она посмотрела на красную точку в уголке. – Я вижу, ты ей отказываешь.
Арман неопределенно взмахнул руками.
– Неужели ты собираешься ее взять? – спросила Рейн-Мари. – Даже если она и в самом деле читает на древнегреческом и латыни, для работы от ее чтения мало толку. Это мертвые языки. К тому же она вполне может врать.
– Верно, – согласился он. – Но если ты хочешь соврать, то зачем врать вот так? Странная выдумка.
– У нее нет подготовки, – сказала Рейн-Мари. – И ужасные выпускные отметки в школе. Я знаю, выбирать нелегко, однако есть и другие заявители, которые больше заслуживают получить это место.
Принесли завтрак, и Арман положил папку на сосновый пол рядом с Анри.
– Даже не могу тебе сказать, сколько раз я менял эту точку, – с улыбкой проговорил он. – Красная – зеленая. Зеленая – красная.
Рейн-Мари подцепила на вилку кусочек нежного омлета. Длинная ниточка сыра бри прилипла к тарелке, и Рейн-Мари ради забавы подняла вилку выше головы, проверяя, насколько вытянется ниточка, прежде чем порвется.
Оказалось, длины ее руки не хватает.
Арман улыбнулся, покачал головой и разорвал ниточку пальцами.
– Вот, мадам, я вас освободил.
– От сырных уз, – сказала она. – Спасибо, добрый господин. Но боюсь, наша связь гораздо прочнее.
Он рассмеялся.
– Ты думаешь, это ее настоящее имя? – спросила Рейн-Мари.
Ее муж редко бывал таким нерешительным, но она знала, насколько серьезен он в принятии решений. Ведь они влияли на всю оставшуюся жизнь людей, относительно которых принимались.
– Амелия? – спросил Гамаш и нахмурился. – Я задавал себе тот же вопрос. Похоже, я слишком сильно реагирую, тебе не кажется? Моей матери нет вот уже почти полвека. Я встречал и других Амелий…
– Не так уж и много.
– Non, c’est vrai [3]. Но все же встречал. И хотя это имя всегда будет напоминать мне о матери, я никогда не думал о ней как об Амелии. Она была maman.
Конечно, он был прав. И его вовсе не смущало то, что он, взрослый мужчина, говорит о «мамочке». Рейн-Мари понимала, что он просто вспоминает последний раз, когда видел отца и мать. Когда ему было девять. Когда они были не Амелия и Оноре, а мамочка и папочка. Они уехали на ужин к друзьям. И должны были вернуться и поцеловать его на ночь.
– Вполне вероятно, что это ее настоящее имя, – сказал Арман.
– Но ты сомневаешься. Тебе кажется, тут что-то другое.
– О господи, – пробормотал Оливье, подошедший проверить, как у них дела. Его взор был устремлен в окно. – По-моему, я еще не готов к этому.
– И мы тоже, – призналась Рейн-Мари, полагая, что он смотрит на припорошенный снегом деревенский луг. – Думаешь, что готов, но это всегда происходит так неожиданно.
– И приходит все раньше и раньше, – подхватил Арман.
– Точно. И кажется все злее и злее, – добавил Оливье.
– Но все же в ней есть какая-то красота, – сказал Арман и получил в ответ строгий взгляд Оливье.
– Красота? Вы шутите, да? – спросил тот.
– Нет, не шучу. Конечно, бывает, что она задерживается слишком надолго, – сказал Арман.
– И это вы говорите мне? – с горечью заметил Оливье.
– Она стареет и надоедает, – сказала Рейн-Мари.
– Стареет? – переспросил Оливье.
– Но если у вас правильные покрышки, то все в порядке, – закончила она.
Оливье поставил пустую корзиночку из-под круассанов обратно на стол:
– О чем это вы?
– О зиме, конечно, – ответила Рейн-Мари. – О первом снеге.
– А вы о чем? – спросил Арман.
– О Рут, – ответил Оливье, показывая в окно на приближающуюся к бистро пожилую женщину с тростью и уткой. Старую, холодную, злую.
