Подвиги Геракла - Кристи Агата (серия книг .TXT) 📗

— Но ведь это же Гюстав, официант, — воскликнул ошарашенный Шварц, — то бишь инспектор Друэ.

— Да, Гюстав — но не Друэ. Друэ был предыдущим официантом, Робером. Его держали в нежилом крыле гостиницы, и Марраско убил его в ту самую ночь, когда напали на меня.

— Понимаете, — снисходительно объяснял за завтраком Пуаро вконец запутавшемуся американцу, — есть вещи, которые профессионал видит сразу: например, разницу между сыщиком и преступником. Гюстав не был официантом — это я понял сразу, — но и полицейским он не был. Я всю жизнь имею дело с полицией и знаю, что к чему. Он мог бы сойти за полицейского перед кем угодно, только не перед тем, кто сам служил в полиции.

Это сразу навело меня на подозрения. В тот вечер, вместо того чтобы выпить кофе, я его вылил — и оказался прав. Ночью меня навестили, причем человек этот явно был уверен, что я не проснусь, одурманенный снотворным. Он порылся в моих вещах и нашел в бумажнике письмо, которое я там специально оставил. На следующее утро Гюстав принес мне утренний кофе. Он обратился ко мне по имени и держался как ни в чем не бывало. Но он был озабочен, очень озабочен, потому что узнал, что полиция напала на его след. То, что они прознали, где он находится, было для него страшным ударом. Это нарушало все его планы — он оказался в мышеловке.

— Глупо было приезжать сюда, — сказал Шварц. — Зачем ему это понадобилось?

— Не так глупо, как может показаться. Ему было необходимо оказаться в уединенном месте, отрезанном от всего мира, чтобы встретить некую особу и кое-что провернуть.

— Какую особу?

— Доктора Лютца.

— Доктора Лютца? Он что же, тоже жулик?

— Нет, доктор Лютц действительно врач, но не психиатр, а хирург, друг мой, специалист по пластической хирургии, но сейчас он оказался на чужбине без средств к существованию. Ему предложили большие деньги за то, чтобы он приехал сюда и сделал одному человеку пластическую операцию. Возможно, он догадывался, что этот человек — преступник, но предпочел закрыть на это глаза. Поймите, они не могли позволить себе остановиться в каком-нибудь санатории. Нет, безопаснее всего им было здесь, где до начала сезона никого не бывает, а управляющего легко подкупить.

Но, как я уже сказал, планы их были нарушены.

Марраско кто-то выдал. Трое его телохранителей, которые должны были находиться рядом с ним, еще не прибыли, но он начал действовать немедленно. Он связал сотрудника полиции, выдававшего себя за официанта, запер его в нежилом крыле гостиницы, а сам занял его место. Сообщники же его тем временем испортили фуникулер. Это было сделано, чтобы выиграть время. На следующий вечер они убили Друэ, изуродовали ему до неузнаваемости лицо и прикололи на грудь записку. Они надеялись, что к тому времени как сообщение будет восстановлено, Друэ будет похоронен как Марраско. Доктор Лютц без промедления сделал ему операцию. Все. Им оставалось заставить замолчать еще одного человека — Эркюля Пуаро, — и дело в шляпе. Телохранители Марраско ворвались ко мне в комнату, и если бы не вы, друг мой…

С этими словами Пуаро отвесил Шварцу церемонный поклон.

— Так вы и в самом деле Пуаро? — спросил тот.

— В самом деле.

— И вас ни на секунду не ввела в заблуждение записка на трупе? Вы все время знали, что это не Марраско?

— Разумеется, знал.

— Но почему же вы ничего не сказали?

Тон Пуаро вдруг стал очень торжественным.

— Потому что хотел быть уверенным в том, что передам Марраско живым в руки полиции.

«Что схвачу живьем Эримантского вепря», — добавил он про себя.

Авгиевы конюшни

— Положение создалось чрезвычайно щекотливое, мосье Пуаро.

По губам Пуаро скользнула улыбка. Он едва не ответил:

«А иначе не бывает!»

Сдержавшись, он изобразил на лице скорбь, которая сделала бы честь священнику у постели умирающего.

Сэр Джордж Конвэй между тем продолжал вещать весомо и гладко. С губ его слетали одна фраза за другой: крайне щекотливое положение правительства — интересы общества — единство партии — необходимость выступить единым фронтом — возможности прессы — благосостояние нации…

Все это звучало замечательно, но ровным счетом ничего не означало. Пуаро почувствовал знакомую ломоту в челюсти, когда невыносимо хочется зевнуть, да воспитание не позволяет. То же самое он время от времени ощущал при чтении отчетов о парламентских дебатах, но тогда не было нужды сдерживать зевоту.

Он напряг все силы, чтобы дотерпеть до конца. При этом он даже немного сочувствовал сэру Джорджу. Тот явно хотел ему что-то рассказать, но его заносило все дальше и дальше от сути дела. За всеми этими словесами никак не следовали факты, точно он хотел скрыть их от аудитории. Он был мастером пустых фраз, очень приятных на слух, но лишенных какого бы то ни было содержания.

Слова лились и лились, а бедный сэр Джордж наливался кровью Он бросил отчаянный взгляд на человека, сидевшего во главе стола, и тот пришел ему на помощь.

— Ладно, Джордж, — сказал Эдвард Ферриер. — Я сам все объясню Пуаро перевел взгляд с министра внутренних дел на премьер-министра. Он чувствовал острый интерес к Эдварду Ферриеру — интерес, пробужденный случайной фразой восьмидесятидвухлетнего старика. Профессор Фергюс Маклаод, разобравшись с химической проблемой, что помогло осудить убийцу, на момент снизошел до политики.

Тогда как раз — после ухода в отставку всеми любимого Джона Хэмметта, ныне лорда Корнуорти, — сформировать кабинет было поручено его зятю, Эдварду Ферриеру. Для политика он был молод — ему еще не исполнилось и пятидесяти. Так вот, профессор Маклаод сказал тогда: «Ферриер когда-то у меня учился. Он человек надежный».

Вот и все, но для Эркюля Пуаро этого было достаточно. Если уж Маклаод считал кого-то надежным, то перед этой рекомендацией меркли все восторги избирателей и прессы.

Впрочем, в данном случае и Маклаод, и общественное мнение были единодушны. Эдвард Ферриер был надежным — не блестящим оратором или интеллектуалом, а именно надежным, разумным человеком, впитавшим лучшие британские традиции. Он женился на дочери Хэмметта и долгие годы был его правой рукой. Кому же, как не ему, вести страну по пути, намеченному Джоном Хэмметтом.

А Джон Хэмметт был любим народом и прессой. Он олицетворял все столь ценимые англичанами добродетели.

О нем говорили: «Хэмметт малый честный, сразу видать».

О его простоте и любви к садоводству ходили анекдоты Поношенный плащ Хэмметта, с которым он не расставался, был сравним с трубкой Болдуина [33] и зонтиком Чемберлена [34]. Он был символом английской погоды, английской предусмотрительности, английской привязанности к старым пожиткам Кроме того, Хэмметт был неплохим оратором, немного грубоватым — как раз в британском вкусе.

Его речи были построены на простых и сентиментальных истинах, глубоко укорененных в сердце каждого англичанина. Иностранцы иногда критикуют эти истины за то, что они чересчур благородны, до лицемерия… Но Джон Хэмметт действительно был благороден — ему было свойственно то ненавязчивое скромное благородство, которому учатся на спортивных площадках частных школ.

Кроме того, он был видным мужчиной: высоким, крепким, светловолосым, с ясными синими глазами. Поскольку мать Хэмметта была датчанкой, а сам он много лет был Первым лордом Адмиралтейства [35], ему дали прозвище «Викинг». Когда ему по состоянию здоровья пришлось оставить свой пост, все с трепетом ждали, кто придет ему на смену. Блестящий лорд Чарлз Делафилд? Чересчур блестящ — Англии это ни к чему. Эвен Уитлер? Умен — но, пожалуй, несколько неразборчив в средствах. Джон Поттер? Грешит диктаторскими замашками, а тиранов нам тут совсем не надо, благодарим покорно. Одним словом, все вздохнули с облегчением, когда в должность вступил скромняга Эдвард Ферриер. Отличная кандидатура. Натаскан Стариком, женат на его дочери — в общем, достойный продолжатель его дела.