Пристрастие к смерти - Джеймс Филлис Дороти (читаем книги онлайн бесплатно полностью txt) 📗
Дэлглиш подумал: интересно, откуда Бероуну известно о его увлечении архитектурой? Неужели он читал его стихи? Поэт может искренне не любить разговоры о своей поэзии, но мысль о том, что кто-то действительно читал его, никогда не будет ему неприятна.
И сейчас, сидя с вытянутыми ногами на стуле, слишком низком для мужчины ростом шесть футов два дюйма, вперив взгляд в язычок пламени, не колеблющийся в насыщенном запахом ладана неподвижном воздухе, он словно наяву слышал голос, звеневший от отвращения, когда Бероун объяснял ему, почему отказался от карьеры юриста.
— На редкость странные вещи оказывают влияние на то, почему и когда человек принимает подобные решения. Думаю, я убедил себя, что посылать людей в тюрьму — не то, чем бы мне хотелось заниматься до конца жизни. А всегда выступать на стороне защиты казалось слишком легким выбором. Мне никогда не удавалось притворяться, будто я действительно верю в невиновность своего клиента потому лишь, что я или мой помощник тщательно позаботились внушить ему, чтобы он ни в коем случае не признавал свою вину. Когда в третий раз видишь, как твоего подзащитного-насильника освобождают, потому что ты оказался ловчее обвинителя, теряешь вкус к подобного рода победам. Но это, пожалуй, самое простое объяснение. Думаю, ничего такого не произошло бы, не проиграй я одно важное дело, во всяком случае, для меня важное. Вы, наверное, его не помните — это дело Перси Мэтлока. Он убил любовника своей жены. Дело не было особо трудным, и мы не сомневались, что удастся переквалифицировать его в непредумышленное убийство, а это открывало массу возможностей для смягчения приговора. Но я не потрудился как следует подготовиться. Мне казалось, что в этом нет необходимости. В те времена я был весьма самонадеян. Однако дело не только в этом. В тот период я был без памяти влюблен той влюбленностью, которая представляется самым важным событием в жизни, пока она длится, зато потом оставляет в душе недоуменный вопрос: а не было ли это в некотором роде болезнью? Так или иначе, я не уделил делу должного внимания. Мэтлока признали виновным в предумышленном убийстве, и он умер в тюрьме. У него был ребенок, дочь. Приговор, вынесенный ее отцу, подорвал ту ненадежную душевную стабильность, которую ей худо-бедно удавалось поддерживать. После выхода из психиатрической клиники она связалась со мной, и я взял ее на работу. Она до сих пор служит домохозяйкой у моей матери. Не думаю, что она могла бы работать где-нибудь еще, бедная девочка. Таким образом, я живу рядом с постоянным и неотступным напоминанием о собственном безрассудстве и несостоятельности, что, поверьте, не украшает мою жизнь. Тот факт, что она искренне благодарна мне — предана, как принято говорить, — не облегчает дела.
Потом он стал рассказывать о своем брате, убитом за пять лет до того в Северной Ирландии:
— После его смерти титул перешел ко мне. Большая часть того, что я, как ожидалось, должен был ценить в жизни, досталась мне вследствие чьей-нибудь смерти.
Не «того, что я ценю», отметил про себя Дэлглиш, а «того, что я, как ожидалось, должен был ценить».
К заглушающему все остальные запахи аромату ладана начала примешиваться едкая вонь свечной гари. Поднявшись со стула, Дэлглиш оставил свечу догорать — ее бледный язычок уже чадил — и, проследовав через неф, углубился в запрестольную часть церкви.
В звоннице Феррис установил свой специальный металлический столик и аккуратно разложил на нем «трофеи», снабженные ярлычками и упакованные в пластиковые пакеты. Отступив на несколько шагов, он осматривал их с чуть озабоченным видом лоточника на церковном базаре, проверяющего, представил ли он свой товар наиболее выигрышным образом. И ведь в самом деле, горделиво выставленные напоказ и задокументированные, эти заурядные вещи обрели почти ритуальную значимость. Туфли, одна из которых с клинышком грязи, налипшим между каблуком и подошвой; замызганная кружка; промокашка с налезающими друг на друга мертвыми значками, оставленными мертвой рукой; ежедневник; остатки последней трапезы Харри Мака; закрытый бритвенный футляр и занимающая, как изюминка коллекции, центральную часть стола открытая опасная бритва с клейкими от свернувшейся крови лезвием и костяной ручкой.
— Нашли что-нибудь интересное? — спросил Дэлглиш.
— Ежедневник, сэр. — Феррис сделал движение, словно хотел достать что-то из кармана.
— Не нужно, — перебил его Дэлглиш. — Просто расскажите.
— Дело в последней странице. Похоже, он вырвал записи, касающиеся последних двух месяцев, и сжег эти странички отдельно, а потом просто бросил ежедневник сверху. Обложка лишь слегка подкоптилась. На последней странице — сводный календарь на этот и следующий годы. Она нисколько не опалена, но верхней половины недостает. Кто-то оторвал ее. Думаю, он мог использовать ее как жгут, чтобы перенести огонь от фитиля газовой колонки.
Дэлглиш поднял пакет с туфлями.
— Возможно, — согласился он, но мысленно добавил: «Хотя и маловероятно. Для убийцы, который спешит — а этот убийца спешил, — слишком ненадежный и медленный способ добыть огонь. Если он не имел при себе ни зажигалки, ни спичек, ему, разумеется, удобнее всего было взять коробок из держателя, прицепленного к колонке». Дэлглиш повертел в руках туфли и сказал: — Ручная работа. Есть причуды, от которых трудно избавиться. Мысы начищены, бока и каблуки потускнели и немного запачканы. Похоже, их пытались оттереть. Но следы грязи сохранились вот здесь по бокам и под левым каблуком. В лаборатории, возможно, обнаружат царапины.
Едва ли так выглядят туфли человека, проведшего день в Лондоне, если, конечно, он не ходил по паркам или по тропе вдоль канала. Но Бероун вряд ли мог прийти в церковь Святого Матфея по этой тропе; к тому же в церкви нигде нет следов того, что он чистил здесь обувь. Но это опять-таки теоретизирование в обгон фактов. Надо надеяться, что удастся выяснить, где провел Бероун свой последний день на этой земле.
В дверях появилась Кейт Мискин.
— Док Кинастон закончил свою работу, сэр, — сказала она. — Все готово, чтобы увезти тела.
10
Массингем ожидал, что Даррен живет в одном из многоэтажных жилых зданий, принадлежащих местному муниципалитету. Вместо этого, когда удалось-таки вытянуть из мальчика его настоящий адрес, оказалось, что его дом расположен на короткой и узкой Эдгвайр-роуд в окружении дешевых неопрятных кафе, которые держали преимущественно греки и выходцы из Гоа. Когда машина свернула на нее, Массингем вспомнил, что бывал здесь прежде. Именно тут они со стариной Джорджем Персивалем, когда еще оба служили «на земле» сержантами, купили как-то два отличных вегетарианских обеда навынос. Даже имена владельцев того кафе, экзотические и давно забытые, вспомнились теперь: Алу Гоби и Саг Бхаджи. С тех пор здесь мало что изменилось; это по-прежнему была улица владельцев мелких ресторанных заведений, кормивших таких же, как они сами, небогатых людей вкусно и дешево. Хотя было утро, самое тихое время суток, в воздухе уже витали ароматы карри и специй, напомнившие Массингему, что после завтрака прошло несколько часов, а пообедать в ближайшее время особой надежды нет.
На улице имелся только один паб, располагавшийся в высоком и узком викторианском здании, зажатом между китайской домовой кухней и индийским кафе в стиле тандури, — мрачно-непривлекательный, с приклеенным на окне небрежно нацарапанным меню, извещавшим на ломаном английском: «Сасиски с пурэ», «Сасиски и жаркое из капусты и кортошки с мясой», «Мяса печеная в тесте». Между пабом и кафе имелась маленькая дверь с единственным звонком и табличкой, на которой значилось только имя: «Арлин». Даррен наклонился, достал ключ, как оказалось, спрятанный у него в кроссовке, встал на цыпочки и сунул его в замочную скважину. Массингем последовал за ним по узкой голой лестнице. Когда они добрались до верха, он спросил:
— Где твоя мама?
Все так же молча мальчик указал на дверь слева. Массингем деликатно постучал и, не получив ответа, открыл ее.
