Колокола Бесетра - Сименон Жорж (книги без сокращений .txt) 📗
— До понедельника. Я позвоню Бессону в понедельник утром.
Могра слышит удаляющиеся шаги, скрип двери, топот посетителей и голоса в коридоре.
Он приоткрывает глаза, встречая м-ль Бланш, вид у нее серьезный, озабоченный, она смотрит на него, словно жалеет, но сама толком не знает почему.
Она догадывается, что между ним и Линой что-то не так, как догадалась во время ее первого посещения, что она пьет. Задается ли она вопросом, кто из них виноват?
— Вы чем-то опечалены?
Он так энергично качает головой, что медсестра удивлена.
— Устали?
Дело не в этом. Конечно, он устал, но это все началось не сегодня и даже не в день, когда он попал в больницу.
Ему тошно? Это уже точнее, хотя тоже не выражает всего. Не стоит ей так о нем беспокоиться. И разве м-ль Бланш не знает, что, по мнению Бессона, ему лишь нужно следовать течению своей болезни, выверенному так же точно, как температурная кривая?
Он смотрит на дождь за окном, и это доставляет ему удовольствие: в палате уютно, м-ль Бланш так мило крутится туда и сюда. Они начинают узнавать друг друга. Пожалела ли и она, что их тет-а-тет был нарушен сегодня дважды?
Она, должно быть, гадает, какие у них с женой отношения, что их связывает, как и почему решили они однажды жить вместе.
Она не одна задает себе эти вопросы. Все их друзья задают или же задавали их себе, в особенности женщины, которые с любопытством наблюдают за Линой. А понаблюдав, некоторые начинают посматривать на него с сочувствием.
Это они зря. Он ни о чем не жалеет. Он любит Лину. Он нуждается в ней так же, как и она в нем, и сделает что угодно, чтобы ее не потерять.
Но лучше думать о чем-нибудь другом, не важно о чем, следя глазами за белым халатом медсестры, и Могра начинает рыться в собственных мыслях, словно ребенок, выбирающий игрушку.
Вернее, он не выбирает. Мысль приходит сама, почти всегда неожиданно, иногда даже две сразу, причем далеко не обязательно связанные между собой.
Это скорее не мысли, а вопросы. Он непрестанно задает себе вопросы и пытается найти на них ответы.
Перед мысленным взором всплывают и картины, о которых он, казалось, давным-давно позабыл. Жорж Клабо, в черной мантии и парике, с портфелем под мышкой, пробивается к ним сквозь толпу в вестибюле Дворца правосудия к залу заседаний то ли N 1, то ли N 2, где идет важный процесс.
Это еще до войны. Могра уже главный редактор газеты, но другой, не такой влиятельной, как та, которой он руководит сейчас. Публика сражается за места. Множество светских дам, включая и Мари-Анн де Кандин, с которой он еще на «вы».
Клабо где-то раздобыл для Могра стул и поставил его рядом со скамьей адвокатов, на расстоянии от публики, так что его можно принять за какое-то официальное лицо.
В какой-то момент молодой адвокат, непрерывно сосущий мятные конфеты, протягивает ему коробку и показывает, чтобы он передал ее обвиняемому.
Верит ли Клабо в правосудие? Вот Бессон д'Аргуле не верит в медицину, по крайней мере так, как верит большинство его коллег и тем более, как верят больные.
— Мы вылечиваем многих пациентов, но, как правило, не знаем, как и почему. Всякий раз, когда кажется, что мы совершили открытие, возникают новые вопросы, и открытие уже больше похоже на шаг назад, а не вперед. Лет через сто или даже пятьсот наши потомки будут говорить о нас, как мы сейчас говорим об африканских колдунах.
Не кокетство ли его скептицизм? Когда Клабо произносит защитительную речь или говорит с друзьями о своих клиентах, принимает ли он свою роль всерьез?
И вообще, играет ли он роль?..
В пятьдесят четыре года Могра занимает место, которое позволяет ему узнать людей лучше многих других, так как благодаря профессии он может видеть жизнь с изнанки.
В течение пяти дней, что он лежит в больнице, полагая, будто практически неизлечим, ему очень хочется понять себя, составить о себе какое-то мнение.
Визит Лины еще раз доказал: он еще очень далек от истины и находится примерно на том же уровне, как в детстве, когда слова аббата Винажа наполняли его трепетом:
— Наши поступки, слова и мысли следуют за нами Ничто не теряется…
В зале заседаний, где Клабо у всех на виду, человека судят день, два, может, три, и толпа зрителей для него примерно то же, что для Бессона или Одуара свита учеников, когда они торжественно обходят больных.
— Я был его учителем… Уже лет в одиннадцать он был расположен к…
— Я их семейный врач. Присутствовал при его рождении. Когда ему было года три…
Потом привратник, начальник конторы или кто-нибудь еще вносит свою лепту — кто истины, кто ошибочных суждений.
Человек сидит между двумя жандармами, уперев подбородок в ладонь, взгляд у него либо блуждающий, либо слишком пристальный.
У Могра нет рядом жандармов. Но у него есть старшая медсестра, которая не преминет зайти на него посмотреть и может сыграть эту роль.
Одуар — председательствующий, уверенный в себе, бесстрастный, неприступный.
А Бессон? Один из заседателей. Среди них всегда найдется хоть один такой-с серебристой шевелюрой, розовощекий, только что плотно позавтракавший и благосклонно улыбающийся.
Лины в зале нет. Друзья решили, что это испытание не для ее нервов. Она ждет, когда ей позвонят и сообщат, что новенького произошло в зале заседаний.
— Нет, он не выглядит удрученным. Такое впечатление, что все происходящее ему неинтересно.
А м-ль Бланш? Может, она — молодой адвокат, который передает обвиняемому мятные конфетки?..
— Вот таким вы мне нравитесь — спокойный, с легкой улыбкой. Пора ставить градусник.
Им хорошо вдвоем. Посетители покинули палаты и коридоры. Смеркается. Небо все еще пасмурное. Медсестра с удовлетворением смотрит на градусник.
— Профессор был прав. Температура почти нормальная. Будь он здесь, он разрешил бы вам съесть немного пюре, но на себя я такую ответственность не возьму. Оставим это до завтра. Вы голодны?
Нет, он не голоден, он спокоен и пытается сейчас подсчитать, сколько времени осталось провести с м-ль Бланш, прежде чем ее сменит Жозефа. Но это не означает, что ему неприятно знать, что Жозефа спит рядом, а утром смотреть на ее мирно вздымающуюся грудь.
А за окном все шумят и шумят машины, парижане разъезжаются из города как Бессон, как Лина, как почти все их друзья.
А вот он остается.
Могра проворонил утренние полчаса и пробуждение Жозефы, хотя колокола звонят во всю мочь. Раскладушка уже заняла свое место в стенном шкафу, а из сна, который он будет тщетно пытаться вспомнить весь день, его вырвал стук резко распахнувшейся двери и жизнерадостный женский голос:
— Добрый день, мсье! Меня зовут Анжель, я сегодня буду рядом с вами вместо мадемуазель Бланш.
За окном уже почти совсем светло. Женщина низенькая и кругленькая, ее тело буквально распирает халат. Своей жизнерадостностью она захлестнула всю комнату, обычно такую спокойную и тихую. Судя по лицу, она из простонародья, добродушная; нетрудно представить, как она цветисто бранится с молочницей или торговкой рыбой.
Могра смотрит на нее, и у него щемит в груди: м-ль Бланш как бы предала его, не предупредив накануне о подмене. Она не осмелилась сказать, что не придет, что тоже будет в воскресенье отдыхать.
Но ведь вчера она была с ним так внимательна, как славно они провели вместе вторую половину дня!
Не побоялась ли она, что он станет возражать и попытается ее переубедить?
Или что разволнуется и плохо проведет ночь? А может, постеснялась говорить о своей личной жизни в стенах больницы?
— Она уехала за город, как и все вокруг!
Могра не отвечает. Но мысленно отпускает горькую реплику. Из-за того, что сегодня воскресенье, м-ль Бланш его бросила, оставила на попечение незнакомой женщины.
Анжель не теряет времени даром и сует под одеяло судно.
— Не хотите? Ладно, я не настаиваю. А вот некоторые лишь проснутся, как сразу требуют судно.
Она говорит, говорит и не переставая двигается по палате с добродушным выражением лица.
