Четыре дня бедного человека - Сименон Жорж (первая книга TXT) 📗
— Вы меня ждете? — удивилась м-ль Берта, увидев на тротуаре Франсуа. — Забыли ключ?
— Нет, просто увидел, как вы выходите из метро, и решил подняться вместе с вами.
По пути Франсуа взял почту. Лифт поднял их к ним на этаж. Комнаты по левую сторону коридора убирают рано утром, и как раз сейчас уборка заканчивалась. На правой же стороне, где размещается редакция «Хлыста», уборка производится вечером, после окончания работы.
Все шло как обычно. М-ль Берта сняла перед зеркалом шляпку, взбила волосы, воткнула в них несколько шпилек. Франсуа стоя просматривал почту и вдруг с недоумением услышал:
— Вы утром не поднимались сюда?
— Нет, а что такое?
— Может быть, Шартье заходил?
Имеется всего три ключа — у Франсуа, у м-ль Берты и у Шартье. Уборщицы пользуются специальным универсальным ключом.
— Было бы странно, если бы Шартье заглянул сюда ни свет ни заря, — заметил Франсуа.
Шартье сегодня утром отправился за данью к «объекту». В девять он должен быть в Отейле, попытаться застать дома одного подрядчика-строителя, которого не сумел поймать в его конторе. В кармане у него оттиск будущей первой страницы и статьи, которая, вероятнее всего, не увидит света. Дело, в общем-то, не слишком жирное: тысяч на двадцать, если не на пятнадцать.
— Шеф, взгляните! На машинке табачный пепел. Кто-то печатал на ней: резинка лежит не там, куда я ее кладу, и каретка не поставлена по центру. — М-ль Берта принялась выдвигать один за другим ящики своего стола. — Кто-то определенно рылся в моих вещах!
— Что-нибудь пропало?
— На первый взгляд нет. Точно сказать не могу, но чувствую, что кое-какие вещи лежат явно не на своих местах.
Все досье стоят в двух металлических картотеках, ключ от которых, как правило, кладут под бронзовый колокольчик, служащий пресс-папье. В горах такие колокольчики вешают коровам на шею, как ботало. Франсуа привез его из Савойи, когда отвозил дочку в санаторий, где, как ему сказали, есть небольшая надежда на то, что девочку вылечат.
— Мсье Франсуа, мне кажется, кто-то открывал картотеки. Насчет левой я просто уверена. Я закрываю ее на один оборот ключа, потому что, если повернуть два раза, замок иногда заедает. А сейчас она закрыта на два оборота.
Франсуа вдруг поймал взгляд Рауля, который неслышно вошел и теперь с любопытством уставился на брата.
— Слышал?
— Да, — ответил Рауль и невозмутимо, а может быть, со скрытой насмешкой добавил:
— Ты же сам мне вчера говорил. Они начали атаку.
— Вам что-нибудь известно? — спросила м-ль Берта у Франсуа. — Это полиция?
— Пойду попробую что-нибудь разузнать.
Возвратился Франсуа минут через пятнадцать.
— Позвонил ночному сторожу. Тот еще не лег. Утверждает, что ничего не видел и не слышал. Управляющий зданием был весьма холоден. Повидал я и женщин, которые вчера между шестью и семью убирали комнаты.
Они клянутся, что прошлись пылесосом всюду и не могли оставить пепла.
— А тем более окурок, который валяется у тебя в пепельнице, — пробурчал Рауль. — В твоей корзинке для бумаг пустая коробка спичек, а кто-то, сидя на твоем месте, точил карандаш.
— Мадмуазель Берта, соедините меня, пожалуйста, с экспедицией.
Франсуа бесило поведение брата. В Рауле было что-то от того англичанина, который всюду следовал за цирком в надежде увидеть, как лев сожрет укротителя.
— Алло! Экспедиция?.. Это Франсуа Лекуэн. Звоню вам, чтобы справиться, получили ли вы тираж «Хлыста»?.. В полдень будет в киосках?.. Нет, ничего. Просто типография вчера запаздывала, и я опасался, не будет ли каких-нибудь затруднений с доставкой. Всего хорошего. — И, повернувшись к м-ль Берте, он попросил:
— Вы не могли бы проверить, не пропало ли что-нибудь из папок?
— Могу, но это займет много времени, а я собиралась вместе с мсье Раулем заняться выплатной ведомостью.
— Ведомость потерпит.
— А вам не кажется, что если бы это была полиция, то она заявилась бы днем и с постановлением на обыск?
Внешне Франсуа выглядел спокойным, но в нем что-то произошло. Со вчерашнего вечера его что-то угнетало.
Утром за завтраком он почти не разговаривал с Бобом, в чем теперь раскаивался. У г-жи Годишон было плохое настроение. Из дома он вышел как в воду опущенный и по пути даже не обратил внимания на погоду.
— Послушай, — обратился он к Раулю, — ты хоть установил, кто передал тебе эту заметку?
Франсуа редко разговаривал с братом в таком тоне, и Рауль сделал вид, будто ничего не заметил. Он как раз извлек бутылку из очередного тайника и хлебнул прямо из горлышка, что всегда вызывало отвращение у м-ль Берты.
— Прости, Франсуа, что не ответил. Я думал о другом. Голову могу прозакладывать, что эти свиньи пили из моей бутылки. Что ты спросил? Нет, мой мальчик, я так и не вспомнил. Сам знаешь, сколько их нам приносят!
— И не узнал ни почерк, ни бумагу?
— Готов поспорить, что это пришло по почте. От постоянных сотрудников я требую, чтобы заметки и статьи были отпечатаны на машинке, за исключением разве что нескольких строк, написанных прямо тут, в редакции. Слушай, а ты не подумал, что, если Фердинан прав и у нас ночью действительно шарили, сегодняшний визит Шартье может скверно кончиться?
— Его не отменить — слишком поздно. Сейчас Шартье уже, наверное, там.
— В таком случае дай Бог, чтобы клиент его не принял.
— Чего ты, собственно, боишься?
— Не знаю. Просто какая-то неуверенность.
Да, утро выдалось неприятное: ощущение такое, словно с нетерпением ждешь грозы, а она все никак не разразится, или словно все тело у тебя облепили мухи.
И такой вот мухой в данном случае стал Рауль, которому оказалось нечего делать: м-ль Берта занята, а она нужна ему, чтобы подсчитать гонорары за последний номер.
Поэтому он, насвистывая, слонялся из комнаты в комнату, иногда останавливался перед братом и, почесывая голову, изучающе смотрел на него. Франсуа, чтобы скрыть беспокойство, разбирал почту, прочитывая каждое письмо от слова до слова и делая на полях бессмысленные пометки.
Буссу никогда не приходил в редакцию с утра, а уж в день после верстки и подавно. Утро выхода газеты всегда было пустым, и даже посетители, как сговорившись, почти не заглядывали. Зазвонил телефон.
— Мсье Франсуа, вас Пресбурская улица.
Видимо, Вивиана только что позавтракала в постели.
После этого она любит поболтать по телефону с Франсуа.
— Как ты? Как сын?
— Благодарю, хорошо.
— Ты обязательно должен сходить на этой неделе в «Марбеф». Там идет потрясающий фильм. Возможно, я даже посмотрю его вместе с тобой второй раз.
— Ладно.
— Что с тобой?
— Ничего. Совершенно ничего.
— У тебя кто-то сидит в кабинете? Перезвонить потом?
— Нет.
— Пообедаем вместе?
— Боюсь, что нет. Сегодня утром у меня куча дел.
— Ты позвонишь мне?
Ему не в чем упрекнуть Вивиану. Напротив. Она славная, ничуть не обременительная. Не вводит его в расходы, более того, удерживает от них. Целые дни проводит, ожидая его, и никогда не выказывает неудовольствия, даже если он в последний момент отменяет назначенное свидание. И все-таки, может быть, Рене была права?
Пьебеф поставил одним из условий своего сотрудничества, чтобы с ним не пытались связываться: увидеть его можно было только на встречах, о которых он извещал разными окольными путями. А до Буссу, который все еще не пришел, вообще невозможно добраться — ни по телефону, ни любым другим способом. Этот человек, который может болтать с первым встречным о самых интимных сторонах своей жизни, молчал как каменный, когда речь заходила о том, где он квартирует. Даже спустя три года Франсуа не представляет, в каком квартале живет его главный редактор.
Но почему он подумал о Рене? Франсуа попытался восстановить ход мыслей, наведших его во время звонка Вивианы на невестку.
Началось с адвоката. Франсуа решил, что осторожности ради надо бы посоветоваться с ним. Его адвокат такой же неудачник, как Буссу, Рауль, Шартье и экс-инспектор Пьебеф. В пятьдесят пять лет он в засаленной мантии бродит по коридорам Дворца правосудия в поисках какого-нибудь двадцатифранкового дела. Как у них всех, у него, должно быть, тоже есть какой-нибудь порок. Но не пьянство. И, в отличие от Франсуа, не слабость к женскому полу.
