Колокола Бесетра - Сименон Жорж (книги без сокращений .txt) 📗
Он уже неделю что-то ищет. Не для того, чтобы оправдаться, как это может показаться, просто готов признать свою вину. Но в чем он виноват?
Поначалу ему нравилось это медленное движение, оставлявшее в мозгу след.
Но потом все слишком быстро переменилось. И он подозревает, что его ждут дальнейшие перемены.
— Когда вы пойдете домой, если вам попадется открытый канцелярский магазин, то не будете ли вы любезны купить мне записную книжку?
Старая книжка, которая лежит сейчас в отеле «Георг V» и в которой множество записей, вовсе ему сейчас не интересна. Лучше начать новую.
— Вы хотите взяться за работу?
— Нет.
И это она тоже, конечно же, понимает.
— Вам книжку потолще?
— Это не важно.
Могра не собирается писать много — по несколько слов за один прием, которые он потом сможет разобрать, тем более что писать левой рукой утомительно.
— А вы знаете, что профессор Бессон д'Аргуле восхищается вами? Он мне расхваливал вашу энергию, от которой, по его словам, он всегда был в восторге, и утверждает, что вы невероятно работоспособны.
Не более, чем сам Бессон, у которого хватает сил вести одновременно несколько жизней.
— Он еще сказал, что вы доводите своих сотрудников до изнеможения, но они не сердятся, потому что очень вас любят. Это правда?
— Не мне судить…
— Он считает, что неподвижность для вас мучительнее, чем для кого-либо другого.
Могра лишь бормочет:
— Вы тоже так считаете?
Он почувствовал, что м-ль Бланш сказала это не без задней мысли. Но если она намекает на паралич, не означает ли это… Что? Он этого не знает.
Улыбка сестры тревожит его.
Еще раз ему хочется признаться ей, что он не стремится поправиться и что ему страшно. Но это было бы неблагородно по отношению ко всем, кто за ним ухаживает, а Могра просто не способен умышленно обидеть кого-нибудь.
Это нечто вроде физического недостатка. Он не может видеть, как люди страдают. Такое свойство характера доводит порой Могра до трусости. Когда ему нужно уволить какого-нибудь сотрудника, он поручает это Колеру.
Унижение, растерянность действуют на него даже сильнее, чем истинная боль или отчаяние.
Это не единственная причина, по которой он отказывается от долгой беседы с медсестрой. Хотя еще и не освоился с мыслью о выздоровлении, он внимательно следит за малейшими его признаками и время от времени пытается украдкой шевелить под одеялом пальцами на руках и ногах.
— Если вам понадобится что-нибудь в городе, просите меня, не стесняйтесь.
— Благодарю…
Но это на всякий случай, потому что он еще ничего не знает о грядущих переменах. Рождественская история, которая недавно вспомнилась, быть может, и не мрачная, но как бы пронизана резким, неприятным светом.
Наверное, из-за яркого солнца, залившего комнату, две другие истории, которые вспоминает Могра в этот понедельник, полны приятного света и тепла.
Первая, так же как и история с Пилар, относится к тем временам, когда он жил на улице Дам, и произошла на год-полтора позже. Вернее, года на два позже, потому что к тому времени он уже несколько недель как был женат.
Рене тогда регулярно сотрудничал с «Бульваром», поставляя в газету больше половины всей хроники. Марселла еще не была беременна и ходила на актерские курсы к Дюллену в театр «Ателье».
Однажды вечером, когда они под ручку возвращались домой, он предложил:
— А что если завтра нам съездить за город?
Почему ему вдруг захотелось в деревню? Этого Рене не помнит. Может, увидел по дороге какой-нибудь рекламный плакат? Он тогда не знал деревни, поскольку привык к галечным пляжам и скалам Нормандии.
Даже сейчас, несмотря на то, что у него есть дом в Арневиле, он относится к деревне безразлично, даже с некоторой враждебностью, исключая, впрочем, огород, в котором любит повозиться в воскресенье утром вместе с садовником.
Как и в той рождественской истории, Могра и здесь не может отыскать каких-либо «до» или «после — только Париж, пропахший пылью и аперитивами.
Как они выбрали место для прогулки? Встав очень рано, на заре, сели на поезд до Орлеана — их притягивала Луара, где так много связано с историей Франции. Ничего еще не было решено. Выйдя на перрон, они увидели пригородный поезд и поинтересовались, куда он следует.
— В Клери…
Они сели в него. Утром было прохладно, поэтому они оделись потеплее, и теперь, в этом тряском вагоне, стало жарко.
В Клери осмотрели прохладную базилику, сложенную из серого камня. Поели в ресторанчике, где на столах не было скатертей, особенно им понравился сухой козий сыр, которого раньше не пробовали.
— А до Луары отсюда далеко?
— Километра два, по дороге на Божанси.
— А каких-нибудь тропинок нету?
— Сколько угодно, но по ним дольше…
Почему он, человек почти непьющий, купил бутылку местного вина, которая оттягивала карман и била на ходу по ноге?
Дорога не запомнилась. Они заблудились. У Марселлы устали ноги. Забрели в какие-то тростники, под ногами хлюпало, оба раздражались, что никак не могут выйти к Луаре.
И вдруг она оказалась перед ними, прохладная и сверкающая, песчаный берег был усыпан мелкими камешками. Со своего места им была видна лишь река и очень далеко — плоскодонка, в которой на складном стульчике сидел мужчина в соломенной шляпе и удил рыбу.
Очень хотелось пить. Пришлось глотнуть теплого вина из бутылки. В кабачке, куда заходили перекусить, они тоже пили вино. Разомлев от жары, они улеглись на песке, среди шуршащих тростников.
У Могра перед глазами картинка: бутылка стоит у берега в воде, торчит только горлышко. Он снял пиджак и галстук, Марселла — туфли и чулки.
Пошлепав по воде и ополоснув туфли от пыли, она легла рядом с ним.
Имеет ли все это какое-либо значение? Достойна ли эта картинка того, чтобы он хранил ее в памяти?
От его кожи пахло потом, но приятно, как это обычно бывает в деревне. Все казалось ароматным — тростники, земля, река. У охлажденного в воде вина тоже появился удивительный вкус — такого вина он больше никогда не пробовал.
Положив руки под голову и покусывая травинку, Рене лежал на спине и смотрел в голубое небо, по которому изредка пролетали птицы.
Задремал ли он? Вряд ли, просто все тело словно пропиталось наслаждением и покоем. Вряд ли они и говорили о чем-нибудь. Могра лишь помнит, как в какой-то момент начал шарить рукой по песку, пока не наткнулся на бедро Марселлы. Его охватила такая лень, что он долго собирался с духом, прежде чем наконец лечь на жену.
Он не любил Марселлу по-настоящему. Женился на ней, просто чтобы не быть одному и, возможно, чтобы у него был человек, о котором он мог бы заботиться. Но это уже другой вопрос, в нем следует разобраться не спеша.
Они долго лежали неподвижно, словно какие-то спаривающиеся насекомые.
Могра чувствовал, как солнце жжет спину, слышал плеск воды и шорох тростника.
Он не был пьян, но выпил достаточно, чтобы ощутить, как все тело с головы до ног вдруг обрело повышенную чувствительность. Запах слюны и секса смешался с другими.
Вот и все. Потом они допили бутылку. Попробовали снова вытянуться на песке, вновь обрести недавнее ощущение благодати, но безуспешно.
Очарование исчезло. Стало свежо. Солнце скрылось за облаками, и они опять заблудились, возвращаясь в Клери. Усталая Марселла брюзжала, что он выбрал не ту тропинку.
Когда родилась дочь, Могра принялся за расчеты. Ему было бы приятно, если бы она была зачата в тот день на берегу Луары. Но его вычисления это не подтвердили.
И осталась лишь яркая картинка, один час — даже меньше — того, что ему хочется назвать безупречным, даровым счастьем, которое человек получает и испытывает, даже о том не подозревая.
Если порыться в памяти, ему, возможно, удастся отыскать похожие воспоминания. Он ведь прожил одинаковое количество лет и зим, примерно столько же солнечных дней, сколько и ненастных. Но главное тут даже не в свете, а в гармонии с этим светом и всей вселенной, даже в слиянии с ними.
