Кровавое дело - де Монтепен Ксавье (лучшие книги без регистрации TXT) 📗
— О чем это о многом? Что ты хочешь сказать?
— Выслушай, старый дружище, — проговорил Леройе, подняв наконец голову и глядя старому другу прямо в глаза. — Сесиль — твоя законная дочь.
При этом он сделал сильное ударение на слово «законная».
— Ну да, без всякого сомнения!
— Видишь, я всегда, как тебе известно, привык говорить не только откровенно, но иногда даже грубо. Ты никогда не обижался на мою грубость и откровенность. Надеюсь, не обидишься и сегодня. Не впервые нам быть разных мнений, спорить и не соглашаться друг с другом. Это никогда не мешало нам быть лучшими друзьями. Если бы ты чаще слушался меня, слушал мои советы, которые мне диктовала только привязанность, в твоей жизни не было бы дурных, тяжелых воспоминаний. По-видимому, они совершенно улетучились из твоей памяти, но моя совесть велит мне несколько освежить их. Догадываешься, что я хочу сказать? Понимаешь, на что я намекаю?
— Ровно ничего не понимаю!
— Правда ли?
— Неужели же ты сомневаешься в моем слове? — воскликнул Жак.
— Нет, я не сомневаюсь в твоем слове, но, признаюсь, с удивлением вижу, что твоя память оказывается гораздо короче, чем я думал. Выслушай же меня! Надеюсь, что ты меня не только поймешь, но и согласишься.
Жак сделал нетерпеливое движение.
— Ты должен покориться, — не дал ему выговорить ни слова нотариус. — Как хочешь, а я выскажу то, что у меня лежит на душе. Мы слишком близки, слишком давно связаны тесной дружбой, для того чтобы я мог остановиться перед твоим гневом, который, я в этом уверен, не продлится долго.
Жак нехотя улыбнулся и приготовился слушать.
— Когда ты был богат и все твое состояние было целиком вложено в различные предприятия, так что ты не мог отнять от него и самой ничтожной части, поверь, мне бы и в голову не пришло задать тебе вопрос подобного рода.
Затем, когда неудачи и непредвиденные катастрофы, недоверие и недоброжелательство морских страховых обществ лишили тебя почти всего, оставив только маленькую ренту, разумеется, для меня тогда тоже было не время говорить о том, о чем я намерен теперь серьезно потолковать с тобой.
Положение твое изменилось радикально. Дело, которое ты выиграл сверх всяких своих ожиданий — помни, это твое собственное выражение, — принесло тебе крупную сумму. При этом еще, к твоему счастью, ты не должен никому ни сантима.
Ты уже немолодой человек, и я надеюсь, что горький опыт давно послужил тебе на пользу: у тебя не было недостатка в горьком опыте!
Я уверен, что в твои годы ты уже не будешь настолько неосторожен и наивен, чтобы рисковать трудно доставшимся состоянием.
— О, конечно, нет! — воскликнул Жак Бернье. — Если бы я поступил таким образом, это было бы уже не неосторожностью и наивностью, а чистейшим безумием! У меня пока еще сумасшедших в роду не было!
Нотариус продолжал:
— Значит, твоя будущность упрочена, и, несмотря на предчувствия, о которых ты мне только что говорил, но в которых нет ни капли здравого смысла, ты будешь жить долго и наслаждаться всеми земными благами, думая о том только, чтобы счастье Сесиль было полно… Жак, мой старый друг! Неужели твоя совесть умерла окончательно? Или же она только спит? Неужели ты совершенно забыл прошлое?
Голос Вениамина Леройе звучал теперь торжественно.
Жак Бернье нахмурился, и у него вырвалось резкое, нетерпеливое движение.
— Я знаю, ты будешь говорить мне об Анжель, — мрачно сказал он.
— Да, и если только ты меня хорошо понял, то и сам подумаешь о несчастной девушке! Она имеет право носить твое имя: ведь ты признал ее своей дочерью, она носит его, а между тем ты отверг ее и не дал ни малейшей частицы той отеческой любви, которой она была вправе ожидать.
Бывший купец порывисто вскочил и хотел прервать своего друга, но последний не дал ему на это времени.
— О, я вполне понимаю, что этим напоминанием растравляю полузажившую рану, — сказал он кротко, — но ты знаешь меня и, следовательно, знаешь, что для меня узы крови священны.
Когда ты полюбил мать Анжель и добился ее взаимности, я старался предостеречь тебя, описывая последствия так, как они представлялись мне самому. При твоем положении в свете ты не мог жениться на ней — по крайней мере ты так считал, — не мог, потому что она, хотя и честная, была очень бедна и принадлежала совершенно к другому кругу. Вот почему ты не должен был соблазнять ее. Это было преступлением. Все это я говорил тебе тогда же. Но, как это и всегда бывает в подобных случаях, ты меня, разумеется, не послушался. Родилась Анжель. Я принудил тебя признать ее своей дочерью — ты помнишь это? Я надеялся, что, став отцом ребенка, ты постепенно придешь к мысли о женитьбе на матери, но этого не случилось. Ты удовольствовался тем, что выдавал несчастной нечто вроде милостыни на воспитание твоего же собственного ребенка. Вследствие вполне понятной и законной гордости она отказалась от помощи и после короткой жизни, полной нищеты и труда, умерла и была похоронена за общественный счет.
— Вениамин, — проговорил Жак Бернье глухим голосом, — к чему ты напоминаешь мне? Ведь это положительно жестоко с твоей стороны!
— А между тем я договорю все до конца. В один прекрасный день несчастная одинокая девушка, носившая твое имя, пришла к тебе просить помощи и защиты. И ты… ты велел выгнать ее!
— Ты хорошо знаешь, что я был женат! Разве я мог принять в дом потерянную женщину?
— Потерянную! Погубленную точно так же, как ее мать была погублена тобой! Анжель позволила соблазнить себя! Но кто же виноват в этом несчастье, как не ты?
— Я?!
— Да, ты, и тысячу раз ты! Анжель жила со своей больной матерью в страшной нищете, без поддержки, без руководителя. А между тем она твоя дочь, точно такая же, как и Сесиль, которую ты воспитывал в роскоши, окружал нежнейшими заботами! Как могла она устоять против человека, который первый заговорил с ней о любви? А ты грубо оттолкнул ее! У Анжель родился ребенок. Она воспитала его под своим именем, потому что соблазнитель отказался признать девочку. Ради этого ребенка она работала день и ночь, не щадя себя. Ты и сам должен знать об этом, потому что несколько лет назад ты совершенно случайно имел о ней известия.
А ведь она могла пойти по дурной дороге! Она писаная красавица и имела тысячу шансов против одного пойти на содержание и благодаря своей дивной красоте заблистать звездой первой величины на горизонте полусвета. Она могла прогреметь, прославиться, иметь дом, лошадей, бриллианты, вести беззаботную, роскошную жизнь.
Но Анжель — исключение: за первой ошибкой не последовало второй. Несмотря на падение, она вела трудовую и честную жизнь. Она вовсе не заслуживала, чтобы ты оттолкнул ее, Жак, хотя бы потому, что она твоя дочь и ты любил ее мать!
Теперь ты богат и чувствуешь приближение старости, как сам говоришь. Наступила минута если не исправить, то хотя бы смягчить прошлые ошибки. Ты получил миллион пятьсот пятьдесят тысяч франков — деньги немалые. Какую часть уделишь ты из них своей незаконной дочери?
Жак Бернье сухо ответил:
— Да никакую!
— Как! Ты ли это говоришь?
— Я! Ничего я не дам падшей дочери!
— Даже через шестнадцать лет ты не простил ее?
— Если бы Анжель вела себя честно, я бы вспомнил, что я отец, но ее позор порвал узы, связывавшие нас. Я отказываюсь от нее!
— Это гнусно и несправедливо! Анжель, признанная тобой, могла бы законным путем требовать с тебя пособия; она могла бы смутить твой домашний очаг, что и сделали бы другие на ее месте. Но она так не поступила!
— Я готов был ее полюбить, если бы после смерти матери нашел ее достойной моей привязанности.
— Жак, ты приводишь меня в ужас! Можно подумать, что у тебя вместо сердца камень.
— Пожалуйста, бросим этот разговор! — воскликнул Бернье с гневом.
