Хрустальная пробка - Леблан Морис (читать книги txt) 📗
— Вы не хотите? Не хотите? А завтра утром… через несколько часов Жильбер…
Она страшно побледнела, лицо ее исказилось, в глазах застыл ужас.
Люпен из боязни, чтобы она не сказала чего-нибудь лишнего, схватил ее за плечи. Но она оттолкнула его с силой, которой в ней нельзя было предположить, сделала еще два-три шага, закачалась, как будто вот-вот упадет, и вдруг с энергией отчаяния схватила Прасвилля и громко произнесла:
— Вы пойдете туда, сейчас же пойдете… Надо… надо спасти Жильбера…
— Дорогой друг, прошу вас, успокойтесь…
Она резко засмеялась.
— Успокоиться… когда Жильбер завтра утром… Ах нет, нет, я боюсь… это ужасно… Да, бегите же, несчастный… Спасите его… Вы не понимаете разве? Жильбер… Жильбер, ведь это сын мой, мой сын, мой сын.
Прасвилль вскрикнул. Лезвие ножа блеснуло в руке Клариссы. Она замахнулась, чтобы нанести себе удар, но не успела. Люпен схватил ее за руку, обезоружил и горячо выкрикнул:
— Вы безумная, ведь я вам поклялся спасти его. Живите же для него. Жильбер не умрет. Возможно ли, чтобы он умер, когда я поклялся…
— Жильбер… сын мой… — стонала Кларисса.
Он сильно сжал ее, повернул к себе и закрыл ей рукой рот.
— Довольно, замолчите. Умоляю вас молчать… Жильбер не погибнет…
Наконец ему удалось увести ее, как внезапно утихнувшего ребенка. В дверях Люпен обернулся к Прасвиллю:
— Подождите меня, сударь, — властным тоном сказал он. — Если вам нужен список 27-ми, настоящий, подождите меня. Через час, самое большее через два, я буду здесь, и мы поговорим.
Затем он решительно обратился к Клариссе:
— Бодрее, сударыня. Приказываю вам это во имя Жильбера.
Держа Клариссу, как манекен, за руки, поддерживая ее, чуть не неся ее, Люпен спустился по коридорам и по лестницам, вышел во двор, затем в другой и наконец очутился на улице.
Между тем Прасвилль, вначале как будто оглушенный событиями, мало-помалу пришел в себя и приобрел способность рассуждать. Он размышлял о роли Николя, который в начале сцены был простым статистом, советником Клариссы, человеком, за которого ухватываются в тяжелые минуты жизни, и который в последнюю минуту проявил себя решительным, авторитетным, полным энергии, даже дерзости, готовым опрокинуть все препятствия на своем пути.
Кто мог так держать себя?
Прасвилль вздрогнул. Ответ напрашивался сам собой с полной очевидностью. Доказательства так и посыпались, одно убедительнее другого. Оставалось лишь одно обстоятельство, смущавшее Прасвилля. Внешность Николя не имела сходства даже отдаленного с известными фотографиями Арсена Люпена: совершенно другой овал и цвет лица, форма рта, выражение лица, волосы, словом, ни одной приметы, подходящей к описанию авантюриста. Но разве он забыл, что вся сила Люпена заключалась именно в этом необычайном уменье превращаться в другое существо. Итак, сомнений не было.
Прасвилль поспешно вышел из конторы. Встретив военного агента охраны, он живо спросил:
— Вы только что пришли, бригадир?
— Да, господин секретарь.
— Вам попались навстречу господин с дамой?
— Да, во дворе.
— Вы узнали бы этого субъекта?
— Думаю, что да.
— В таком случае нельзя терять ни минуты. Захватите с собой шесть надзирателей и отправляйтесь на площадь Клини. Разузнайте о господине Николе и наблюдайте за домом. Он должен придти туда.
— А если он не войдет к себе?
— Арестуйте его. Мандат готов. — Он подошел к конторке, сел и на особом листке написал имя.
— Вот бумага, бригадир, я предупрежу начальника охраны.
Бригадир казался ошеломленным.
— Господин секретарь говорил, кажется, о господине Николе?
— Ну да.
— А мандат на имя Арсена Люпена.
— Арсен Люпен и господин Николь одно и то же лицо.
Эшафот
— Я его спасу, я спасу, — неустанно повторял Люпен, сидя в автомобиле, увозившем его и Клариссу. — Клянусь, что я спасу его.
Кларисса, отупевшая от страха, от муки, не слушала его. Люпен развивал вслух свои планы, больше, впрочем, для себя, чем для того, чтобы убедить Клариссу.
— Нет, партия еще не проиграна. У нас еще есть козырь — и крупный козырь: письма и документы, которые бывший депутат Воранглад предлагает Добреку и о которых Добрек упоминал вчера в Ницце. Я куплю эти письма у Воранглада за какую угодно цену. Потом мы возвращаемся в префектуру и я говорю Прасвиллю: «Отправляйтесь к президенту. Выдайте список за подлинный и спасите Жильбера от казни, и завтра вы можете признать бумагу подложной. Идите. Живо. Иначе… Ну да, иначе завтра утром в газетах появятся разоблачения Воранглада. Депутата арестуют. В тот же день заключают под стражу Прасвилля».
Люпен потер руки.
— Он пойдет… Пойдет… Я это почувствовал сразу, как только увидел его. Дело верное, без проигрыша. Благо, в портфеле Добрека я нашел адрес Воранглада. Шофер, бульвар Распаль.
Они прибыли по указанному адресу. Люпен стремительно взбежал по лестнице на третий этаж.
Прислуга ответила ему, что господин Воранглад уехал и вернется только завтра к обеду.
— Не знаете ли, где он?
— Господин уехал в Лондон.
Сев в автомобиль, Люпен не произнес ни слова. Со своей стороны Кларисса и не расспрашивала его, все еще находясь в состоянии полного безразличия, понимая, что смерть ее сына — дело лишь недалекого будущего.
Они приехали на площадь Клини. Когда Люпен входил к себе, из помещения привратницы проскользнули двое каких-то людей. Он был так занят своими мыслями, что не заметил надзирателей Прасвилля, круживших вокруг дома.
— Телеграммы нет? — спросил он у своего слуги.
— Нет, патрон.
— Есть ли сведения о Балу и Гроньяре?
— Нет, никаких, патрон.
— Вполне естественно, — сказал он, непринужденно обращаясь к Клариссе. — Еще только семь часов, а они могут быть не раньше восьми-девяти. Прасвилль подождет. Только и всего. Я сейчас позвоню, чтобы не ждал.
Вешая трубку, он услышал позади себя какой-то стон. Кларисса, читавшая газету, схватилась за сердце, зашаталась и упала.
— Ахил, Ахил, — закричал Люпен слуге. — Помоги мне положить ее на кровать. Потом принеси из аптечного шкафчика пузырек номер четвертый с усыпляющим средством.
Он разжал зубы Клариссы концом ножа и заставил ее проглотить половину содержимого флакончика.
— Хорошо, — проговорил он. — Теперь несчастная проснется не раньше завтрашнего утра… уже после…
Он пробежал глазами газету, которую читала Кларисса и которую она еще держала своей рукой, и прочел следующее:
«Ввиду казни Жильбера и Вошери и возможных попыток со стороны Арсена Люпена освобождения своих товарищей, приняты самые серьезные меры предосторожности. Улицы, прилегающие к тюрьме, будут охраняться военными отрядами. Известно уже, что казнь будет совершена перед тюрьмой на площадке у бульвара Араго. Нам удалось узнать, как чувствуют себя оба приговоренные: Вошери, по обыкновению, циничен, ожидает рокового исхода очень бодро. „Ну, что ж, — говорит он, — меня это, конечно, не восхищает, но раз надо пережить, будем мужественны“. И прибавляет: „Смерть-то мне не страшна, неприятно, что отрежут голову. Ах, если б патрон придумал фокус переправить меня на тот свет так, чтобы я ахнуть не успел! Нельзя ли немного стрихнину, патрон?“
Еще более поразительно спокойствие Жильбера, в особенности, если вспомнить его растерянность в зале суда. Он хранит глубочайшую веру во всемогущество Арсена Люпена. «Патрон кричал при всех, чтобы я не боялся, что он отвечает за все. И я не боюсь. До последнего дня, до последней минуты, даже до самой казни я рассчитываю на него. Я его ведь хорошо знаю. С этим не пропадешь. Раз он что обещал, он исполнит. Даже если моя голова покатится сейчас с плеч, он посадит ее на место. Чтобы Арсен Люпен позволил умереть своему Жильберу? О нет, позвольте усомниться».
В этом энтузиазме есть что-то трогательное и наивное, что-то благородное. Увидим, заслуживает ли Арсен Люпен такого слепого доверия».
