Отражение - Френсис Дик (читать книги онлайн бесплатно полностью без .txt) 📗
… Я взглянул на упрямую старуху.
— Когда она это писала?
— Очень давно.
— И вы не ответили, — спокойно сказал я.
— Нет.
Ломать копья из-за трагедии, случившейся так давно, не было смысла. Я стал рассматривать штемпель на конверте, стараясь прочитать дату отправки письма, но он расплылся и разобрать что-либо было невозможно. Долго ли она ждала ответа в своей Сосновой Сторожке, беспокоясь, надеясь и отчаиваясь? Правда, применительно к матери, отчаяние было понятием относительным. Отчаяние выражалось в смешке и протянутой руке, а там — как бог (или Дебора, или Саманта, или Хлоя) даст. Она никогда не унывала и, если обратилась за помощью к бабушке, значит уже совсем упала духом.
Я сунул письмо, конверт и фотографию в карман пиджака. То, что старуха, оставив без внимания эту мольбу о помощи, тем не менее хранила их столько лет, вызывало отвращение и вселяло непонятную уверенность, что они по праву принадлежат мне, а не ей.
— Значит, согласен?
— Нет.
— Но ты ведь взял фотографию.
— Да.
— Ну так что же?
— Если вы хотите найти Аманду, наймите частного детектива.
— Я уже пробовала, — нетерпеливо сказала она. — На меня работали три детектива. И все без толку.
— Если уж у них не вышло, мне и подавно ничего не удастся, — сказал я.
— В отличие от них, у тебя есть большой стимул, — сказала она с торжеством. — За такие деньги ты в лепешку расшибешься.
— Ошибаетесь. — Я с горечью взглянул на нее. Она бесстрастно взирала на меня со своих подушек.
— Меня стошнит от ваших денег.
Я пошел к двери и на сей раз отворил ее безо всяких колебаний.
За спиной услышал ее голос:
— Мои деньги достанутся Аманде… если ты найдешь ее.
Глава 2
На следующий день я снова поехал в Сандаун Парк. Письмо и фотография лежали у меня в кармане, но сегодня, думая о своей неизвестной сестре, я уже не испытывал вчерашней детской ярости. Просто заполнился еще один пробел в прошлом.
За полчаса до начала первой скачки в раздевалку на всех парах ворвался Стив. Его волосы были покрыты изморосью, в глазах сверкал праведный гнев.
Выяснилось, что во время похорон отца дом его родителей ограбили.
Полуодетые жокеи, в кальсонах, по пояс голые, в шелковых блузах, натягивали нейлоновые рейтузы и сапоги и вдруг разом застыли, как в «стоп-кадре». Разинув рты, они уставились на Стива.
Машинально я вытащил свой «никон», взвел затвор и сделал пару снимков, но все так привыкли к этому, что никто не обратил на меня внимания.
— Ужасно, — рассказывал Стив. — Просто омерзительно. Она приготовила пирожные и всякие сладости, мама то есть, для теток и для остальных гостей, чтобы поминки устроить после кремации, а когда мы вернулись, все было разбросано, растоптано, начинка, варенье, все — на стенах и на ковре. И на кухне все вверх дном перевернуто… и в ванной… Как будто в дом ворвалась толпа детей, устроила кавардак и загадила все, что можно. Да только дети тут ни при чем… Полиция говорит, что дети бы ничего не украли.
— А у твоей матери горы бриллиантов были, что ли? — насмешливо спросил кто-то.
Кое-кто из жокеев засмеялся, и обстановка несколько разрядилась, но многие искренне сочувствовали Стиву, и он, видя, что его слушают, с готовностью продолжил свой рассказ. Я тоже слушал Стива и не только потому, что в Сандауне наши вешалки были рядом, так что деваться мне было некуда, но и потому, что мы с ним отлично ладили, хотя и не были друзьями.
— Они ободрали папину лабораторию, — сказал он. — Просто содрали все со стен. Это совершенно бессмысленно… я и в полиции так сказал… другое дело, если бы они взяли то, что можно продать: увеличитель там или проявочную машину… Но они взяли все его работы, все фотографии — он столько лет их делал. Все исчезло! Ужас, вот ужас-то. Мама в этой разрухе, папа умер. У нее теперь от него ничего не осталось. Совсем ничего. А еще они украли ее меховую куртку и духи — ей папа на день рожденья подарил, она их даже не открывала ни разу. Сидит плачет…
Он вдруг замолчал, судорожно сглотнул и как-то весь сжался. Хотя Стиву уже исполнилось двадцать три и он жил отдельно, он оставался домашним мальчиком и был трогательно привязан к родителям.
Многие недолюбливали Джорджа Миллейса, но Стив всегда гордился отцом.
У тонкокостного, хрупкого Стива были сверкающие темные глаза и сильно оттопыренные уши, что придавало всему его облику несколько комичный вид. Но по натуре он был редкостный зануда, и даже без столь серьезного повода, как сегодня.
— Полиция сказала, что взломщики от злости переворачивают квартиры вверх дном, крадут фотографии, — говорил Стив. — Что это в порядке вещей, еще надо спасибо сказать: могли бы и нужду там справить, стулья порезать и диваны, мебель поцарапать. Такое бывает сплошь и рядом. — Он пересказывал эту историю всем, кто заходил в раздевалку, а я, закончив переодеваться, вышел наружу для участия в первом заезде и в этот день больше не вспоминал об ограблении Миллейсов.
Наступал день, которого я с нетерпением и страхом ждал уже месяц: Рассвет должен был участвовать в сандаунских показательных скачках с препятствиями. Важная скачка, хорошая лошадь, отсутствие серьезных противников и большой шанс на выигрыш. Мне редко так везло, но я никогда не говорил «гоп», пока не проскакивал мимо финишного столба. Я знал, что Рассвет прибыл на скаковой круг в отличной форме, ну а мне лишь оставалось благополучно выступить в первой скачке — скачке для новичков, а потом, если удастся выиграть большие показательные скачки, тренеры и владельцы лошадей, расталкивая друг друга, будут наперебой предлагать мне фаворита для участия в скачках «Золотой кубок».
В день я, как правило, участвовал в двух заездах и был бы счастлив, если бы к концу сезона вошел в число двадцати лучших жокеев. Многие годы я утешал себя мыслью, что скромность моих достижений всецело объясняется ростом и весом. Сколько я ни морил себя голодом, все равно меньше шестидесяти восьми килограммов без одежды не весил, и в результате, стоило мне прибавить хотя бы килограмм, меня отстраняли от участия в скачках. Обычно за сезон я участвовал в двухстах скачках и выигрывал около сорока. Я знал, что считаюсь «сильным», «надежным», «неплохо беру препятствия», но «не всегда умею сделать рывок на подходе к финишу».
В молодости большинство людей наивно полагает, что когда-нибудь им удастся дойти до желанных вершин в избранном деле и что сам подъем наверх — всего лишь простая формальность. По-моему, именно эта иллюзия движет людьми, но где-то на полпути они поднимают глаза на вершину и понимают, что им никогда до нее не добраться, что счастье — это просто смотреть вниз и наслаждаться открывающимся видом, а вершина — да бог с ней. Лет в двадцать шесть я понял, что достиг своего потолка, но, как ни странно, вовсе не считал себя обделенным. Я никогда не был особенно честолюбив, но работать старался на совесть. Если лучше не получается, что ж, значит, выше головы не прыгнешь. Поэтому я никогда не завидовал призерам «Золотого кубка».
В тот день в Сандауне я закончил скачки для новичков пятым из восемнадцати жокеев, «хорошо, но без воодушевления». Как обычно, мы с лошадью делали все, что в наших силах.
Я переоделся в камзол тонов Рассвета и в надлежащее время вышел на площадку для выводки, предвкушая предстоящую скачку. Там меня уже ждали тренер Рассвета, за конюшню которого я регулярно выступал, и владелец лошади.
Я поделился с ними своей радостью — наконец-то кончился дождь, — но владелец Рассвета нетерпеливо прервал меня взмахом руки и сразу перешел к делу.
— Сегодня ты проиграешь, Филип.
— Я уж постараюсь выиграть, — улыбнулся я.
— Ты должен проиграть, — резко сказал он. — Понял? Я поставил на другую лошадь.
Меня охватили смятение и ярость, и я не пытался это скрыть. Он и раньше проделывал такие штуки, но в последние три года как будто утихомирился. Он отлично знал, что мне претит нечестная игра.
