Хрустальная пробка - Леблан Морис (читать книги txt) 📗
— Проклятая собака. Вот нахальство.
— Что случилось? — спросил префект полиции.
— Ничего, ничего, — уверял Прасвилль, не желавший ничьей помощи в этом деле. — Неожиданный визит, результат которого я скоро буду иметь честь сообщить вам.
Он ушел, бормоча:
— Ну и нахальство же.
На карточке было напечатано:
«Господин Николь, профессор литературы».
Последняя битва
Проходя к себе в кабинет, Прасвилль узнал в сидящем в приемной на скамейке субъекта с круглой спиной, с бумажным зонтиком, в помятой шляпе и в одной перчатке господина Николь.
— Это он, — сказал себе Прасвилль.
Однако были и сомнения: не подослали ли ему какого-нибудь другого Николя? Но раз он явился сам, значит, он не подозревает, что его инкогнито раскрыто! Он вновь произнес:
— Все-таки каков нахал!
Он закрыл дверь своего кабинета и позвал секретаря:
— Лартиг, я приму здесь одно довольно опасное лицо, разговор с которым, по всей вероятности, окончится свалкой. Будьте любезны, как только приведете его сюда, принять все меры предосторожности, пригласите человек двенадцать надзирателей и разместите их в вашем кабинете и в передней с определенным наказом: по первому звонку явиться сюда всем с револьверами в руках и окружить этого субъекта. Вы поняли?
— Да, господин секретарь.
— Главное, не медлите, валите толпой в полной боевой готовности, так сказать. Теперь пригласите, пожалуйста, господина Николя.
Лишь только тот вышел, Прасвилль бумагами скрыл кнопку электрического звонка на своем столе, а из книг сделал прикрытие для двух револьверов порядочных размеров.
«Теперь, — говорил он себе, — закончим игру. Если у него есть список двадцати семи, возьмем список. Если списка у него нет, возьмем его самого. А если можно, заберем и то, и другое. Люпен и список в один день, особенно после утреннего скандала, вот что меня подняло бы в глазах начальства».
В дверь стучали. Он крикнул:
— Войдите. — И встал со словами: — Входите же, господин Николь.
Николь робко прошел в комнату, уселся на самый край предложенного ему стула и забормотал:
— Я хочу возобновить… наш вчерашний разговор… Простите мое промедление, сударь.
— Одну минутку… Разрешите?
Он быстро прошел в переднюю и, найдя там секретаря, сказал ему:
— Я забыл, Лартиг, предупредить, чтобы следили за коридорами и лестницами: ведь там могут быть спрятаны сообщники.
Прасвилль вернулся, уселся поглубже, как для долгой и интересной беседы, и начал:
— Итак, вы говорили…
— Я просил извинения, что заставил себя ждать вчера вечером. Меня задержали разные обстоятельства. Во-первых, госпожа Мержи…
— Да, вам пришлось проводить ее?
— О да, и я должен был также ухаживать за ней. Вам понятно ее состояние. Несчастная. Ее сын Жильбер умирает, и какой смертью. В то время только какое-нибудь неожиданное чудо могло спасти его. Я сам уже готов был подчиниться обстоятельствам. Не правда ли? Когда судьба против тебя, невольно теряешь всякое мужество.
— Но мне казалось, — заметил Прасвилль, — что когда вы уходили от меня, у вас было твердое намерение вырвать секрет у Добрека какой бы то ни было ценой.
— Конечно. Но Добрека не было в Париже. Он разъезжал на моем автомобиле.
— Так у вас есть автомобиль, господин Николь?
— Да, приобрел случайно. Старая, вышедшая из моды машина. Итак, он путешествовал в автомобиле, вернее, на крыше автомобиля, в корзине, куда я его уложил. А машина, увы, могла прийти только после казни… Поэтому…
Прасвилль глядел на гостя с изумлением, и, если бы у него оставалось хоть малейшее сомнение в том, кто находился перед ним, такой способ действия с Добреком его окончательно убедил бы. Каково! Запереть человека в сундук и тащить на крыше автомобиля. Только Люпен мог себе позволить подобную проделку, и только он один мог рассказывать о ней с таким неподражаемым спокойствием.
— Ну, и что же вы тогда решили?
— Я решил поискать другое средство.
— Какое же?
— Мне кажется, вы знаете это, господин секретарь, так же хорошо, как и я.
— Каким образом?
— Да ну, разве вы не присутствовали при казни?
— Да, был.
— В таком случае вы видели, что Вошери и палач были ранены, первый смертельно, второй получил много ран. И вы должны же понять…
— Как, — сказал ошеломленный Прасвилль, — вы сознаетесь?.. Что вы стреляли… сегодня утром?..
— Посудите сами, разве я мог выбирать? Список 27-ми, принесенный вам, оказался подложным. Добрек, у которого был настоящий список, мог прибыть только через несколько часов после казни. Мне оставалось только одно средство спасти Жильбера и добиться помилования: это задержать на несколько часов исполнение приговора.
— Разумеется…
— Не так ли? Подстрелив эту несчастную скотину, этого закоренелого преступника Вошери, и ранив палача, я вызвал беспорядки, панику, сделал морально и физически невозможным исполнение приговора над Жильбером и выиграл необходимое время.
— Разумеется, — повторил Прасвилль.
Люпен продолжал:
— Не так ли? Таким образом все правительство, глава государства и я получили возможность обсудить это дело лучше. Подумайте только, казнить невинного. Дать упасть голове невинно осужденного. Мог ли я допустить это? Нет, ни в коем случае. Надо было действовать. Я действовал. Что вы думаете об этом, господин секретарь?
— Скажу, что надо обладать изумительной ловкостью, чтобы на расстоянии ста пятидесяти шагов убить человека, которого надо убить, и только ранить, кому хотят нанести рану.
— У меня есть некоторые способности, — скромно сказал господин Николь.
— Я думаю также, что ваш план был заранее подготовлен.
— Нисколько. Вы ошибаетесь. Он созрел у меня в одну минуту. Если бы мой слуга или, вернее, слуга моего друга, который предоставил в мое распоряжение свою квартиру на площади Клини, не заставил меня проснуться и не сказал, что он когда-то служил мальчишкой в этой лавчонке на бульваре Араго, что обитатели там немногочисленны и что, пожалуй, так можно попытаться что-нибудь сделать, в назначенный час бедному Жильберу отрезали бы голову, а госпожа Мержи несомненно умерла бы от горя.
— Да? Вы думаете?
— Вполне уверен. Вот почему я ухватился за мысль этого преданного слуги. Только вы мне помешали, господин секретарь.
— Я???
— Ну, да. Зачем это вам понадобилось поставить двенадцать человек у моего дома? Пришлось мне подняться на пятый этаж по черной лестнице и уйти через черный ход соседнего дома. Только прибавили мне усталости.
— Виноват, господин Николь, в другой раз…
— Или сегодня я должен был с восьми утра уже быть на ногах, дожидаясь прибытия корзины с Добреком на площади Клини, чтобы автомобиль не остановился у моего дома, чтобы не дать возможности вашим людям вмешаться в мои делишки. Иначе опять-таки погибли бы Жильбер и Кларисса Мержи.
— Ну, — сказал Прасвилль, — знаете, события… печальные события… мне кажется, лишь вопрос одного, двух, самое большее, трех дней. Чтобы отвратить их совершенно, нужен…
— Подлинный список 27-ми?
— Вот именно, а у вас его, может быть, нет…
— Есть.
— Настоящий?
— Настоящий.
— С лотарингским крестом?
— С лотарингским крестом.
Прасвилль замолчал. Он волновался при мысли о предстоящей дуэли с ужасающе сильным противником: Арсен Люпен, страшный Арсен Люпен, спокойно, с таким хладнокровием шел к своей цели, как будто за ним стояла целая армия, а враг был безоружен.
Не решаясь еще прямо атаковать его, Прасвилль спросил почти робко:
— Итак, Добрек вам его отдал?
— Добрек ничего не дает. Я взял его.
— Насильно, следовательно?
— Бог мой, — со смехом сказал гость, — нет! О, конечно, я был готов на все, и когда этот милый Добрек был извлечен из корзины, в которой совершил путешествие с большой скоростью, угощаясь время от времени несколькими каплями хлороформа, я подготовил все так, чтобы дело сразу же пошло на лад. Конечно, я не допустил никаких мучений, напрасных страданий… Нет! Просто смерть. Острие длинной иглы помещают на грудь против сердца, медленно и осторожно вонзая все глубже и глубже. Ничего другого. Иглой управляла госпожа Мержи. Вы понимаете, мать, у которой сын умирает. Она не знает жалости. «Говори, Добрек, или я воткну иглу? Не хочешь? Игла войдет на миллиметр, другой». И сердце его замирает от ужаса. О, клянусь Богом, он заговорил бы, этот бандит. Наклонившись над ним, мы ждали его пробуждения, изнывая от нетерпения… Вообразите себе это, господин секретарь. Бандит лежит на диване связанный, с оголенной грудью, старающийся освободиться от дурманящего запаха хлороформа. Он вдыхает глубже… хрипит… приходит в сознание… Губы шевелятся… Кларисса Мержи шепчет: «Это я, Кларисса… ответишь ли ты, несчастный?»
