Приключения Шерлока Холмса (сборник) - Дойл Артур Игнатиус Конан (книги регистрация онлайн .TXT) 📗

– Если вы соглашаетесь на это, тогда мы разрешим нашу задачу. Я не сомневаюсь, что…

Холмс осекся на полуслове и устремил пристальный взгляд куда-то поверх моей головы. Лампа светила ему прямо в лицо – неподвижное, застывшее, словно лицо классической статуи. Оно было олицетворением тревоги и настороженности.

– Что случилось? – в один голос воскликнули мы с сэром Генри.

Холмс перевел взгляд на нас, и я почувствовал, что он старается подавить свое волнение. Его лицо по-прежнему ничего не выражало, но глаза светились торжеством.

– Простите меня, но я не мог сдержать свой восторг, – сказал он, показывая на портреты, висевшие на противоположной стене. – Уотсон утверждает, что я ничего не смыслю в живописи, но это в нем говорит чувство соперничества, так как мы расходимся в своих оценках произведений искусства. А портреты на самом деле великолепные.

– Рад слышать, – сказал сэр Генри, с удивлением глядя на моего друга. – Я в картинах мало что понимаю. Вот лошадь или бычок – другое дело. Но кто бы мог подумать, что у вас есть время интересоваться искусством!

– Не беспокойтесь, хорошую вещь я всегда замечу. Бьюсь об заклад, что вон та дама в голубом шелковом платье – кисти Неллера. А толстый джентльмен в парике, безусловно, написан Рейнольдсом. Это, вероятно, фамильные портреты?

– Да, все до одного.

– И вы знаете их по именам?

– Бэрримор долго натаскивал меня по этому предмету, и я, кажется, могу ответить свой урок без запинки.

– Кто этот джентльмен с подзорной трубой?

– Это контр-адмирал Баскервиль, служивший в Вест-Индии. А вот тот, в синем сюртуке и со свитком в руках, сэр Вильям Баскервиль, председатель комиссии Палаты общин при Питте [45].

– А этот кавалер напротив меня, в черном бархатном камзоле с кружевами?

– О! С ним вы должны познакомиться. Это и есть виновник всех бед – злодей Гуго, положивший начало легенде о собаке Баскервилей. Мы его, вероятно, не скоро забудем.

Я смотрел на портрет с интересом и некоторым недоумением.

– Боже мой! – сказал Холмс. – А ведь по виду он такой спокойный, тихонький. Правда, в глазах есть что-то бесовское. Но я представлял себе вашего Гуго эдаким дюжим молодцем с разбойничьей физиономией.

– Портрет подлинный, в этом не может быть ни малейших сомнений. Сзади на полотне написано его имя и дата – тысяча шестьсот сорок седьмой год.

Весь остальной вечер Холмс говорил мало, но портрет беспутного Гуго словно приковывал его к себе, и за ужином он почти не отрывал от него глаз. Однако ход мыслей моего друга стал ясен мне только тогда, когда сэр Генри ушел к себе. Холмс захватил свечу со своего ночного столика и, вернувшись вместе со мной в пиршественный зал, поднес ее к потемневшему от времени портрету.

– Вы ничего особенного не замечаете?

Я долго рассматривал широкополую шляпу с плюмажем, белый кружевной воротник и длинные локоны, обрамляющие суровое узкое лицо. Это лицо никто не упрекнул бы ни в грубости черт, ни в жестокости выражения, но в поджатых тонких губах, в холодном, непреклонном взгляде было что-то черствое, чопорное, беспощадное.

– Он никого вам не напоминает?

– В нижней части лица есть что-то общее с сэром Генри.

– Да, пожалуй, чуть-чуть есть. Но подождите минутку!

Он встал на стул и, держа свечку в левой руке, прикрыл согнутой правой широкополую шляпу и длинные локоны.

– Силы небесные! – воскликнул я вне себя от изумления.

С полотна на меня смотрело лицо Стэплтона.

– Ага! Разглядели? Мои-то глаза привыкли отделять самое лицо от того, что его обрамляет. Умение проникать взором за маскировку – основное качество сыщика.

– Поразительно! Как будто его портрет!

– Да, любопытный пример возврата к прошлому и в физическим, и в духовном отношении. Вот так начнешь изучать фамильные портреты и, пожалуй, уверуешь в переселение душ. Он тоже Баскервиль, это совершенно очевидно.

– И метит в наследники.

– Безусловно. Этот случайно попавшийся мне на глаза портрет помог нам восполнить один из самых трудных пробелов. Теперь мы его поймали, Уотсон, теперь мы его поймали! И клянусь вам, завтра к ночи он будет биться в наших сетях, как бьются его бабочки под сачком. Булавка, пробка, ярлычок – и коллекция на Бейкер-стрит пополнится еще одним экземпляром.

Холмс громко расхохотался и отошел от портрета. В тех редких случаях, когда мне приходилось слышать его смех, я знал, что это всегда предвещает какому-нибудь злодею большую беду.

Одеваясь на следующее утро, я выглянул в окно и увидел Холмса, который, оказывается, встал еще раньше и уже успел куда-то отлучиться.

– Да, денек у нас будет хлопотливый, – сказал он, радостно потирая руки в предвкушении всех этих хлопот. – Скоро начнем действовать. Сети уже расставлены. А к вечеру будет видно, запуталась в них эта большая зубастая щука или уже ускользнула на волю.

– Вы уже успели побывать на болотах?

– Я дошел до Гримпена и дал оттуда телеграмму в Принстаун о смерти Селдена. Думаю, что никого из вас не станут беспокоить по этому делу. Кроме того, я связался с моим верным Картрайтом, который от тревоги за меня, по всей вероятности, не замедлил бы умереть на пороге пещеры, как собака на могиле своего хозяина.

– С чего же мы сегодня начнем?

– Прежде всего повидаем сэра Генри. Да вот и он сам!

– С добрым утром, Холмс! – сказал баронет. – Вы похожи на генерала, который обсуждает с начальником штаба план предстоящего сражения.

– Так оно и есть. Уотсон явился за приказаниями.

– Я тоже.

– Прекрасно. Если не ошибаюсь, наши друзья Стэплтоны пригласили вас сегодня к обеду?

– Надеюсь, что вы тоже пойдете? Они люди гостеприимные и будут очень рады вам.

– К сожалению, мы с Уотсоном должны уехать в Лондон.

– В Лондон?

– Да. При данных обстоятельствах нам лучше быть там.

Лицо у баронета вытянулось:

– А я-то думал, что вы не покинете меня до конца! Откровенно говоря, в Баскервиль-холле не так-то уютно одному.

– Друг мой, вы должны повиноваться мне беспрекословно и делать все, что я от вас потребую. Скажите вашим друзьям, что мы пришли бы с удовольствием, но неотложные дела призывают нас в Лондон. Впрочем, мы скоро вернемся в Девоншир. Вы не забудете передать им это?

– Если вы настаиваете.

– Уверяю вас, другого выхода нет.

По тому, как баронет нахмурился в ответ на эти слова, я понял, что он обиделся и считает наш отъезд дезертирством.

– Когда вы думаете выехать? – холодно спросил он.

– Сразу же после завтрака. Мы доедем на лошадях до Кумби-Треси, но Уотсон оставит вам свои вещи в залог, так что ждите его обратно. Уотсон, напишите записочку Стэплтону, извинитесь, что не можете у них быть.

– Мне тоже захотелось уехать в Лондон, – сказал баронет. – Почему я должен сидеть здесь один?

– Потому, что вам нельзя покидать свой пост. Потому, что вы дали слово слушаться меня во всем, а теперь я говорю вам: оставайтесь здесь.

– Хорошо, я останусь.

– Еще одна просьба. Поезжайте в Меррипит-хаус на лошадях. Отошлите экипаж обратно и скажите Стэплтонам, что домой вы пойдете пешком.

– Пешком, через болота?

– Да.

– Но ведь вы же сами столько раз удерживали меня от этого!

– А теперь можете идти совершенно спокойно. Я настаиваю на этом только потому, что уверен в вашем мужестве.

– Хорошо, я так и сделаю.

– И если вы хоть сколько-нибудь дорожите жизнью, не сворачивайте с тропинки, которая ведет от Меррипит-хаус к Гримпенской дороге, тем более что это ближайший путь к Баскервиль-холлу.

– Все будет исполнено в точности.

– Вот и хорошо. А мы постараемся выехать сразу же после завтрака, чтобы попасть в Лондон днем.

Меня очень удивила эта программа действий, хотя я помнил, как накануне вечером Холмс предупреждал Стэплтона о своем отъезде. Но кто бы мог подумать, что ему придет в голову ехать вместе со мной, да еще в такое время, которое он сам считал критическим! Впрочем, мне не оставалось ничего другого, как беспрекословно повиноваться моему другу, и вскоре мы простились с опечаленным баронетом, а через два часа, отослав шарабан домой, вышли на станционную платформу в Кумби-Треси. Там нас ждал небольшого роста мальчик.