Кровавое дело - де Монтепен Ксавье (лучшие книги без регистрации TXT) 📗
— Значит, кроме деловых отношений, у вашего отца были с Жаком Бернье еще и отношения дружеские?
— Да. Мне известно, что мой отец распоряжался деньгами покойного.
— Это были большие деньги?
— Это может вам сказать только мой отец.
— Вы не знаете, Жак Бернье останавливался на пути в Дижоне?
— Право, не знаю. Когда я уезжал из Дижона, то о нем не было речи.
— Вы телеграфировали отцу о трагической кончине друга?
— Я хотел сделать это, но не сделал.
— Кто же вам помешал?
— Я воздержался по совету начальника станции, который полагал, что до вашего приезда не следует распространять слухи об этом преступлении.
— Не вижу причины, почему бы не известить немедленно вашего отца об этом прискорбном факте. Пошлите ему депешу и просите немедленно ответить по телеграфу же, был у него Жак Бернье или нет. Все заставляет предполагать, что был.
— Не потрудитесь ли вы сами составить эту депешу, сударь? Я сам снесу ее на телеграф, и если отец мой у себя в конторе, то через час мы будем уже иметь ответ.
— Отлично!
С этими словами следователь взял лист бумаги, карандаш и составил следующую депешу:
« Сорок восемь часов назад господин Жак Бернье умер в поезде. Прошу немедленно известить меня в Сен-Жюльен-дю-Со, был ли у вас Жак Бернье одиннадцатого числа днем. Необходимое и весьма важное указание для правосудия, уже приступившего к следствию».
— Потрудитесь подписать депешу и отправьте ее немедленно.
— Иду, сударь.
Леон взял депешу, подписал ее и пошел на станцию.
Пока между следователем и молодым человеком шли переговоры, Анжель и доктор вошли в комнату больной.
Эмма-Роза ласково улыбнулась им.
— Ну, как ваше здоровье? — обратился к ней доктор.
— Так хорошо, как это только можно в моем теперешнем положении. Силы возвращаются. Только одно еще продолжает мучить меня.
— Что же именно?
— У меня ежеминутно кружится голова.
Доктор невольно нахмурился, но, сделав вид, что не придает слышанному ни малейшего значения, продолжал:
— Сюда только что приехали судьи из Парижа и из Жуаньи. Они теперь внизу, с madame Дарвиль, но им хотелось бы допросить вас.
— Допросить меня? — в волнении повторила Эмма-Роза. — По поводу чего же?
— Они желали бы знать, остались ли в вашей памяти факты, предшествовавшие катастрофе. Это вовсе не должно смущать вас. Будете вы в состоянии ответить им, не утомляя себя?
— Я думаю, что да, доктор, только меня это стесняет немного.
— Умоляю вас, доктор, — проговорила Анжель, — не можете ли вы добиться, чтобы отложили допрос? Ведь он может повредить. Я знаю, что у них каменное сердце и что они не согласятся ждать…
— Но, мамочка, уверяю тебя, мне совсем не так плохо. Я могу ответить на все вопросы!
— Да ведь и я не отойду от вас! — подтвердил доктор. — Потому вы можете быть совершенно спокойны. Если допрос затянется и будет грозить утомлением, будьте уверены, что я прерву его. Это не только моя обязанность, но и мое право.
Доктор вышел, а Анжель бросилась к дочери и, покрывая поцелуями ее исхудавшие ручки, говорила:
— Милочка, родная, поправься только, только поправься, и ты увидишь, как мы заживем с тобой! Я увезу тебя куда-нибудь за город, в деревню, ты будешь пить молоко, дышать свежим воздухом, мы целыми днями будем вместе гулять, читать! Увидишь, как славно, тихо, мирно мы заживем!
Эмма-Роза целовала мать и лежала со счастливой улыбкой на губах.
— Не говори, лежи, — уговаривала ее мать, — тебе сейчас предстоит говорить очень много, и я страшно боюсь, чтобы ты не утомилась.
— Хорошо, мамочка, не буду, только ты не уходи от меня.
Анжель села около постели; Эмма-Роза взяла ее за руку и притихла, закрыв утомленные глаза.
Анжель задумалась.
Невеселые думы бродили в ее красивой голове. Припоминалась печальная молодость, расцвет первой любви и горькое разочарование, клятвы любви и верности, страстные ласки; быстрое охлаждение, как он стал избегать ее и прятаться; как она, в отчаянии, обезумев от горя, не веря своему несчастью, пыталась увидеться с бароном, как последний, боясь встречи с пылкой девушкой, позорно прятался от нее. Вспомнила она, как, оставшись одна, всеми покинутая, разочарованная, убитая горем, ожидая появления ребенка, попыталась обратиться к единственному оставшемуся у нее в мире родному человеку — к отцу, но и тут наткнулась на каменное сердце, бездушное, холодное отношение. Горькие, жгучие слезы стыда и обиды еще и теперь навертывались у нее на глаза при воспоминании об испытанных унижениях.
Наконец у нее родилась дочь, и это обстоятельство, вместо того чтобы окончательно сразить ее, воскресило, пробудив ярость, и энергию, и новые силы. Она стала работать. Добрые люди снабдили ее небольшими деньгами; она открыла магазин и стала потихоньку жить, выплачивая долги и воспитывая, как могла и как умела, дочь, обещавшую со временем стать красавицей.
Когда девочке минуло двенадцать лет, Анжель, по совету одной из постоянных покупательниц, отдала ее в Ларош, в пансион madame Фонтана.
Шум шагов прервал ее горькие думы.
Анжель поспешила оправить подушки под головой Эммы-Розы и встала у ее изголовья.
Они вошли, предводительствуемые доктором.
Впереди всех шел барон Фернан де Родиль.
Переступая порог, он бросил быстрый взгляд на постель и увидел прелестное, бледненькое личико Эммы-Розы, окруженное ореолом золотистых волос.
Было мгновение, когда взгляды бывших любовников скрестились, как клинки двух шпаг перед началом дуэли.
Взгляд Анжель дышал ненавистью и угрозой; барон де Родиль смотрел робко и смущенно.
— Вот моя дочь, сударь, — проговорила резко Анжель, и голос ее звучал металлически. — Допрашивайте ее, если это необходимо, но прошу вас помнить, что она больна, слаба до крайности и малейшее волнение может подействовать на нее убийственно. Пощадите же ее, умоляю вас!
Фернан наклонил голову в знак согласия, сделал несколько шагов к постели и остановился, пожирая глазами прелестное страдальческое лицо.
За ним последовал де Жеврэ.
В продолжение нескольких минут в комнате царило глубокое молчание.
Подошел доктор.
— Mademoiselle, — обратился он к Эмме-Розе, — вот господа судьи, о которых я вам говорил. Они будут вас допрашивать, а вы потрудитесь отвечать, но только постарайтесь оставаться спокойной. Как только вы почувствуете малейшее утомление, немедленно сообщите мне. Эти господа, конечно, не будут настаивать на дальнейшем допросе.
— Вы ошибаетесь, — сухо возразил прокурор из Жуаньи. — Напротив, мы будем настаивать. По-моему, не велика беда, если она и устанет немного. Прошу воздержаться от советов и замечаний!
В эту минуту Анжель бросилась к прокурору.
— Я мать, милостивый государь, и дорожу жизнью моего ребенка! Допрашивайте Эмму! Пусть будет по-вашему! Но если только я увижу, что она слабеет, клянусь, вы больше ничего не узнаете, хотя бы мне пришлось заткнуть ей рот.
— Успокойтесь, сударыня, — сказал барон, — мы сумеем примирить чувство долга с человечностью.
— Нам так же, как и вам, необходимо знать истину, — прибавил судебный следователь. — Мне, признаться, даже удивительно, что вы не торопитесь узнать, что скажет ваша дочь!
— Я скажу все, что знаю, — тихо проговорила Эмма-Роза. — Мама боится за меня, и это совершенно естественно… Она так меня любит! Но я хочу говорить. Я чувствую в себе силу. Допрашивайте!
Барон де Родиль прислушивался с болезненным волнением и испытывал невыразимое смущение. Ему казалось, что каждое слово, сказанное его ребенком, тяжелым камнем падает на сердце.
Де Жеврэ, ни на минуту не терявший из виду своего друга и понимавший его возрастающее волнение, подошел к нему и, желая отвлечь от тяжелых мыслей, задал первый вопрос:
— По-видимому, mademoiselle, сильный удар нисколько не ослабил вашей памяти. Вероятно, вы хорошо помните, как садились в Лароше в поезд?
