Лучше умереть! - де Монтепен Ксавье (книги бесплатно без .txt) 📗
— В половине первого, я велел ему ждать на набережной.
— Прекрасно!
— Малютка поедет с кем-то или одна?
— Одна; все сложности, над которыми я ломал голову, отпали сами собой.
Жена сторожа накрыла стол и ушла. Овид вытащил из кармана какой-то пакет, развернул его, положил на стол и спросил:
— А что ты об этом скажешь?
На столе лежал нож, купленный в лавке на набережной Бурбонов. И, хотя Жак Гаро и был негодяем, получившим весьма основательную закалку, по телу у него пробежала дрожь.
Часы пробили шесть. Явился рассыльный, а с ним — официант из ресторана, принесший ужин в большой корзине из ивовых прутьев.
— Марше, за столом нас обслужите вы, — распорядился Поль, — а вы, — добавил он, обращаясь к официанту, — заберете посуду утром…
Они с Соливо сели за стол и вновь заговорили на английском. Ужинали они недолго.
— Убрать со стола? — спросила Марше.
— Не стоит… Оставьте все как есть и принесите лампы, у нас много срочной работы.
В семь рабочие и служащие стали расходиться по домам. Марше зашла узнать, нужна ли она еще хозяину.
— Нет, голубушка, можете идти. Привратнику скажите, чтобы ни под каким предлогом не беспокоил меня и ложился спать, не дожидаясь, когда я закончу работу.
Через четверть часа все ушли, и на заводе воцарилась тишина.
— Пора! — сказал миллионер.
Дижонец начал переодеваться. Через пять минут он повернулся к своему бывшему компаньону, молча наблюдавшему за этой процедурой; на висках у того выступил холодный пот.
— Вот и все… — произнес Овид. — Потом спрячешь мои шмотки куда-нибудь в укромное место. Вернусь — заберу; а сейчас проводи-ка меня к той самой дверке, о которой говорил…
Миллионер — все так же молча — достал из ящика стола ключи и кивком пригласил Овида следовать за ним. Ночь была очень темной; на затянутом тучами небе — ни звездочки, луна еще не взошла. На заводе царила тишина. Они молча прошли через двор, потом — через другой, и Жак Гаро остановился перед небольшой дверью.
— Вот она, — шепнул он, на ощупь отыскивая замочную скважину.
Дверь отворилась.
— Вот тебе ключ, — продолжал он. — Пойдешь сейчас направо. Через пять минут окажешься на дороге в Гаренн-Коломб…
Овид взял ключ, устремился наружу и быстро, как заяц, исчез в темноте. Часы на колокольне Курбвуа пробили восемь.
В эту самую минуту Люси села в поезд на вокзале Сен-Лазар. Вскоре она была уже в Гаренн-Коломб — шла по той самой вчерашней дорожке. Было еще не очень поздно, поэтому девушка не боялась. Лишь оказавшись на пустынной равнине, она встревоженно оглянулась: ее стало охватывать смутное, неопределенное беспокойство. Но до дома клиентки ей удалось добраться без приключений. Горничная поспешила сообщить хозяйке о приходе мастерицы. Жену мэра в этот момент причесывали; она уже целый час буквально рвала и метала оттого, что платья еще нет. И тем не менее еще три четверти часа изводила придирками парикмахера. Наконец настала очередь Люси.
Из коробки было извлечено бальное платье. За столь короткое время Люси умудрилась сшить просто шедевр; платье сидело великолепно, и клиентка не могла не заметить этого сразу же. Тем не менее ей тут же понадобилось чуть подправить корсаж. Несмотря на то, что работала мастерица на удивление быстро и ловко, на это ушло двадцать минут. Теперь оставалось лишь прикрепить гирлянды из живых цветов — работа тоже весьма кропотливая. Тяжело вздохнув, Люси безропотно принялась за дело.
Было девять вечера. Служанка госпожи Лебре ушла в аптеку за лекарством — хозяйке становилось все хуже. Мамаша Лизон сидела в лавке, дожидаясь возвращения служанки и господина Лебре. В десять минут десятого хозяин приехал.
— Как наша хозяйка, мамаша Лизон? — спросил он прямо с порога.
— Очень плоха, господин Лебре. Вот уже два часа она чуть не каждую минуту спрашивает, не вернулись ли вы. Хочет с вами поговорить…
Господин Лебре поднялся к жене, с нетерпением ждавшей его прихода. Когда он подошел к кровати, она протянула ему руку. Лебре ласково сжал ее в своих ладонях. И, хотя по натуре булочник избытком нежности не отличался, сердце его болезненно сжалось: на бледном лице жены он ясно увидел печать смерти.
— Ну что, бедная моя, тебе все так же плохо?… — почти растроганно спросил он.
— Плохо… очень плохо… — едва слышно ответила госпожа Лебре; она была очень слаба. — Все кончено… Я скоро умру.
Слезы выступили на глазах ее мужа.
— Ну что ты! — сказал он. — Что еще за глупости?
— Я умру… — повторила госпожа Лебре. — Да, я это чувствую! Я скоро покину тебя, дружок… навсегда покину… Жестоко это, ведь я так тебя любила. А пока жива, хочу попросить тебя кое о чем…
— О чем? Говори скорее… Я все для тебя сделаю.
— Ну хорошо! Я хотела бы повидаться с матерью.
Лебре аж подскочил.
— С матерью!… — пробормотал он в растерянности.
— О! Я знаю, что она была к тебе очень несправедлива… Но ведь и ты тоже хорош… Вы один другого стоите… Может даже, ты гораздо больше виноват во всем… Да какое это теперь имеет значение? Не допустишь же ты, чтоб я умерла, так и не простившись с матерью… У меня, кроме вас двоих, никого на свете нет; сердце разрывается при мысли, что я уйду из жизни, так и не повидавшись с ней…
— Она ни за что не согласится приехать, — заметил булочник. — Ни за что на свете!… Я ведь хорошо ее знаю.
— Ошибаешься, — еще более слабым голосом произнесла больная. — Согласится, если ты напишешь ей, что сожалеешь о том, что между вами произошло, просишь простить тебя и как можно скорее приехать, если она хочет застать меня в живых.
— Не стану я этого писать, — воспротивился Лебре.
— Значит, ты хочешь, чтобы я умерла безутешной… Нет… нет… не можешь ты поступить так жестоко… — с трудом проговорила несчастная, и слезы покатились у нее по щекам.
Булочник, опустив голову, погрузился в раздумья. Человек он был неуживчивый, мстительный и упрямый, как бретонец; тем не менее он подумал: «Она права. Было бы жестоко перед смертью не дать ей увидеться с матерью. Совесть потом замучает. До конца дней простить себя не смогу…»
И внезапно заявил:
— Я напишу ей…
— О! Спасибо, спасибо тебе, дружок… — воскликнула больная и умоляюще сложила руки. — Ты так добр. Только напиши сейчас же! Может ведь оказаться так, что завтра будет уже поздно. Я чувствую, что силы покидают меня и близится конец.
— Но как же письмо дойдет ночью?
— Мамаша Лизон отвезет его в Гаренн-Коломб и вернется сюда вместе с матерью, так что я уже этой ночью смогу повидаться с ней.
— Напишу, раз ты просишь.
Булочник спустился вниз. Через четверть часа он передал письмо мамаше Лизон.
— Езжайте скорее, — сказал он, — вот вам деньги. Возьмете извозчика до вокзала и обратно…
С этими словами он вложил в руку Жанны четыре монетки по сто су, и она поспешно вышла. В десять девятнадцать Жанна была уже на станции Буа-Коломб, откуда бегом бросилась в Гаренн по уже знакомой ей тропинке. Вскоре она добралась до Парижской дороги. Перед домом госпожи Лебель она остановилась и изо всех сил принялась дергать за цепочку колокольчика. Минуты две она не отпускала ее, так что звон стоял неописуемый. Наконец откуда-то из глубины сады донесся голос служанки:
— Кто там? Кто так звонит?
— У меня письмо от господина Лебре, его жена при смерти… — ответила Жанна.
— Подождите…
Жанна ждала. Служанка открыла ей и, узнав, сказала:
— Так это опять вы! Значит, дочке моей госпожи хуже?
— Бедняжке считанные часы остались…
Госпожа Лебель, поспешно натянув нижнюю юбку и ночную кофту, спустилась вниз и со свечой в руке ждала их в дверях на первом этаже.
— Вам письмо, сударыня… — быстро сказала Жанна. — От вашего зятя, господина Лебре, очень срочное…
Госпожа Лебель с величественным видом взяла письмо и, вскрыв конверт, прочитала — лицо ее оставалось совершенно бесстрастным.
— Ну хорошо… — холодно произнесла она. — Господин зять изволили сдаться… именно этого я и добивалась… Жюстин, быстро подайте мне платье, накидку и сами тоже оденьтесь. Поедем в Париж последним поездом. Я не хочу, чтобы моя дочь умерла, так и не простившись со мной.
