Кровавое дело - де Монтепен Ксавье (лучшие книги без регистрации TXT) 📗
— Вот задаток, сударыня, я пойду в магазин, а через пять минут вернусь за мебелью и принесу вам остальные деньги.
Долг Сесиль был уплачен в одну минуту. Консьержка взяла четыреста франков, выдала квитанцию, получила луидор и рассыпалась в изъявлениях благодарности.
Потом Сесиль отправилась наверх, чтобы помочь Бригитте.
Явился торговец и принес остальные деньги. Он уговорился с консьержкой относительно того, что мебель будет взята только на следующий день, и просил Сесиль, чтобы она, уезжая, оставила у нее ключи от квартиры. Девушка обещала.
К четырем часам все было готово.
Mademoiselle Бернье послала Бригитту за ручной тележкой, на которой ее вещи могли быть перевезены немедленно.
Старая служанка ушла, и, оставшись одна, Сесиль принялась раздумывать о громадной перемене, так внезапно произошедшей в ее жизни.
В ту самую минуту, когда старая Бригитта вышла из дома, к дверям подходил Поль Дарнала. Он остановился в двух шагах от старушки, но та не заметила его, да и, по всей вероятности, если бы и заметила, то не узнала бы, так как видела его один раз.
Актер не случайно проходил мимо дома Сесиль. Воспоминание о том, как его приняли в первый раз, по-прежнему терзало его сердце. Он все еще старался приписать жестокую холодность этого приема присутствию постороннего человека. Отказываясь от него, девушка, очевидно, повиновалась неодолимой потребности отвратить от себя всякие подозрения и сохранить незапятнанной свою репутацию.
Узы, связывавшие его с Сесиль, по его мнению, были из тех, которые не разрываются, но вслух заявлять о них было тоже невозможно, пока они не станут законными. Как мог он не понять этого, как мог позволить себе такую жалкую, дерзкую выходку?!
Поль Дарнала говорил себе все это, но внутренний покой не возвращался, и все рассуждения ничуть не успокаивали. Были у него яркие проблески надежды, но затем все снова погружалось во мрак, и он начинал терзаться сомнениями, и бессильное бешенство грызло его.
Сомнения, неуверенность — жесточайшие казни в мире. Дарнала решил разом покончить с ними, узнать все наверное — вот почему он снова отправился к Сесиль. Подойдя к консьержке, он спросил:
— У себя mademoiselle Бернье?
— Да, сударь, теперь у себя, но только, если вы хотите видеть ее, советую вам поторопиться. Mademoiselle Бернье уезжает. Она совсем оставляет Париж.
— Она оставляет Париж! — повторил актер, до такой степени пораженный, что ему казалось, будто его ударили обухом по голове.
Дарнала не стал слушать дальше. Он бросился вверх по лестнице, одним духом взбежал на четвертый этаж и нервно позвонил.
Сесиль задумалась так глубоко, что не сообразила, сколько времени прошло после ухода старой Бригитты, и без малейшей недоверчивости отворила двери.
Внезапно увидев перед собой любовника, которого она отвергла и над которым так жестоко посмеялась, она вскрикнула и хотела быстро захлопнуть дверь, но Дарнала бросился вперед и уже стоял в передней.
Сесиль отступила. Обычное хладнокровие уже вернулось к ней, и в то же время в глубине души загорелась прежняя ненависть и злоба к молодому человеку.
— Что вам здесь нужно? — спросила она самым презрительным тоном. — Как вы смеете врываться ко мне таким образом и навязывать свое присутствие? Уходите сейчас же, или я закричу и позову на помощь.
— Чего я хочу? — воскликнул Дарнала, оставляя без внимания ее слова и тон, которыми они были сказаны. — Я хочу, чтобы вы меня выслушали, и вы меня выслушаете!
— Вы будете действовать силой против женщины? Какая подлость!
— Пусть будет подлость, а вы все-таки меня выслушаете!
— Что же вы хотите сказать?
— Я хочу спросить вас, какие были у вас причины и цель разыгрывать такую недостойную комедию вчера, в присутствии того человека?
— Комедию! — повторила Сесиль.
Дарнала возбуждался и горячился все больше и больше.
— Любопытно бы мне было знать, — уже почти кричал он, — осмелитесь ли вы и теперь повторить, что я не имею на вас никаких прав?! Ведь сегодня мы одни, значит, всякая ложь бесполезна! Повторите же, если осмелитесь! Но, нет, у вас не хватит духу!
— Мне нечего сказать вам.
— Вы меня больше не любите?
— Я вас никогда не любила.
— Никогда?
— Никогда!
— Так что же вы после этого за женщина? Как же вы были моей любовницей, если вы меня никогда не любили?
— Я — вашей любовницей?!
— Вы и это отрицаете?
— Отрицаю!
— О, негодяйка! — проговорил несчастный.
— Вы подло злоупотребили моим доверием и слабостью, — продолжала Сесиль. — Не я отдалась вам, вы это отлично знаете! Вы взяли меня силой! Одно время я думала, что могу простить вам, может быть, даже полюбить, но я ошиблась. По мере того как время подвигалось вперед и дни шли за днями, мною овладевало отвращение, когда мне случалось вспоминать о вас. И как я была права! Как ваше вчерашнее поведение оправдало это отвращение! Вы оказались негодяем и подлецом, стараясь заронить подозрение в душу сидевшего у меня человека.
— Какое дело вашему второму любовнику до того, что до него у вас был первый? — прервал ее Дарнала.
— Вы оскорбили меня в присутствии моего опекуна, — высокомерным тоном возразила Сесиль.
— В присутствии вашего опекуна! — с едкой иронией повторил Дарнала. — Как кстати подоспела к вам эта опека! Ну что же? После моего визита ваш опекун, вероятно, стал вас расспрашивать? Стал добиваться, в качестве чего и кого я стал заявлять о своих правах? И вы, разумеется, ответили на все вопросы, потому что есть вещи, которые скрываются от отца, но в которых легко можно сознаться опекуну. Вы ответили, что актер Дарнала был вашим любовником, но что, по зрелом размышлении, вы убедились, что ваша любовь к нему была просто капризом и что вы находите разумным совершенно вычеркнуть из жизни это позорное прошлое, выгнать в шею любовника и даже отказать ему в праве дать свое имя его ребенку, которого вы носите под сердцем. Ведь вы сами мне говорили, что готовитесь стать матерью.
Актер думал, что за этими словами последует гневная вспышка.
Но ничего подобного не случилось. Дочь Жака Бернье ответила ему самым спокойным и поэтому самым оскорбительным тоном:
— Я думала, что это так, правда, но ошиблась! Позорное звено, которое могло приковать меня к вам и из которого вы бы сделали железную тяжелую цепь, благодарение Богу, никогда не существовало! Я свободна, слава Богу, свободна абсолютно! Я не завишу ни от вас и ни от кого в мире! Я сказала моему опекуну то, что сочла нужным, и это вас не касается. Вы только что упомянули о капризе. Ну, вот и представьте себе, что вы были моим капризом на какой-нибудь час. Тем лучше для вас, конечно, но только теперь этому наступил конец! Иллюзия рассеялась! Я больше не знаю вас! Я вас никогда не знала!
— Ну, а я вас знаю! Я вас слишком хорошо знаю! — в бешенстве закричал Дарнала. — Жалею, что окончательно не сорвал с вас маску вчера, в присутствии того человека! Может быть, сегодня он и опекун ваш, но завтра он наверное будет вашим любовником! По крайней мере он узнал бы заранее, сколько времени длятся ваши фантазии! Вы говорите, что в вас поднималось отвращение в те минуты, когда вспоминали обо мне? Что же я сделал для того, чтобы внушить вам такое отвращение? Что я сделал, чтобы заслужить подобное презрение? Я любил вас — вот и весь мой проступок! Если бы вы только знали, Сесиль, как я любил вас! Вы были для меня всем! Вы наполняли мою жизнь! Я был уничтожен, поражен, когда нашел, несколько дней назад, в Дижоне, на вокзале, это утерянное письмо, в котором ваш отец сообщил вам о своем скором возвращении и о том, что вы внезапно разбогатели. Да, я испугался за будущее. Я думал о нашем взаимном увлечении, результаты которого должны были скоро обнаружиться. Я говорил себе, что моя святая обязанность идти к вашему отцу, броситься перед ним на колени — ведь он считал вас чистой, — вымолить его прощение и просить, чтобы он сделал меня своим сыном. Но меня стесняла мысль о деньгах, которые вы должны были получить. Из бедной девушки вы стали разом богатой невестой, так что monsieur Бернье мог усомниться в бескорыстии моей любви и прогнать меня, заподозрив в намерении овладеть вашим приданым. О, как я сожалел о вашей прошлой бедности! Тогда бы по крайней мере меня не могло коснуться оскорбительное подозрение в корыстолюбии. Тем не менее я все еще надеялся. Я рассчитывал, что любовь придаст вам силы для борьбы за наше общее счастье.
