Мегрэ забавляется - Сименон Жорж (читать книги онлайн полностью txt) 📗

Когда-то этот дом был особняком, и до сих пор на его фронтоне красуется герб одной прославленной французской фамилии, но уже давно в его пришедшие в упадок стены вселились многочисленные жильцы.

Двор заставлен веломоторами, велосипедами и детскими колясками. На первом этаже разместилась столярная мастерская, ступеньки лестницы с перилами из кованой стали, видавшие славные времена, поизносились.

Мы поднялись по ней на пятый этаж с мансардой, где раньше размещалась прислуга, и в глубине мрачного коридора постучали в дверь, к которой прикноплена простая визитная карточка.

У нас была договоренность о встрече. Дверь открылась, и на пороге вырос темноволосый молодой человек с матовым лицом, которому играть бы в каком-нибудь фильме роль первого любовника.

Доктор Негрель, как он рассказал нам чуть позже, родом с Юга Франции, из Нима, где проживало немало поколений его семьи, пережившей и взлеты и падения.

Один из Негрелей служил морским врачом при Наполеоне. Другой был прокурором при Луи-Филиппе.

Ныне здравствующий отец Негреля — фотограф, а сам он получил высшее образование в университете города Монпелье.

Доктор…»

Мегрэ, прервав чтение, прислушался. Двое влюбленных за соседним столиком просматривали ту же газету примерно с той же скоростью, что и он, и девушка прошептала:

— Ну, что я тебе говорила?

— ЧТО?

— Это любовная история.

— Дай мне спокойно почитать.

Мегрэ спрятал улыбку, уткнувшись в газетную страницу.

«Доктор Негрель, несмотря на авантажный вид, произвел на нас впечатление человека простого и серьезного, глубоко потрясенного событиями последних дней.

Его жилье так и осталось на уровне студенческого и ничем не напоминает квартиру врача, которому прочили блестящую карьеру. Он принял нас в комнате, служившей одновременно кабинетом, гостиной и столовой. За открытыми дверьми виднелось еще одно помещение без каких-либо признаков роскоши и крохотная кухня.

— Ничего не понимаю в случившемся, — с ходу заявил нам Негрель, усаживаясь на подоконник, после того как жестом показал нам на старое плюшевое кресло красной расцветки. — Полиция, а затем и следователь долго допрашивали меня, задавая вопросы, на которые я был не в состоянии ответить. Все выглядит таким образом, будто меня подозревают в убийстве мадам Жав. Но почему — да-да, с какой стати! — я решился бы на этот шаг?

Сошедшиеся у переносицы густые брови придавали глубину его взгляду. На столе были остатки холодных закусок, вероятно купленных для него в этом же квартале консьержкой. Он не брит, без галстука и без пиджака.

Мы поинтересовались у него:

— Вы позволите спросить вас о том, что интересует наших читателей?

— Постараюсь ответить, насколько это в моих силах.

— Даже если вопросы окажутся нескромными?

Он вяло махнул рукой. Как человек, уже столкнувшийся с самыми яркими проявлениями бестактности.

— Начнем: как долго вы знаете чету Жав?

— С доктором Жавом я познакомился три года назад.

«Там» тоже этим интересовались.

— Где вы познакомились?

— У моего патрона, профессора Лебье, ассистентом которого я являюсь. Жав иногда приводил к нам пациентов на консультацию. Как-то раз мне срочно понадобилось в центр — вот Жав и подбросил меня на своей машине.

— Вы подружились?

— Он сказал, что хотел бы пригласить меня как-нибудь отужинать у него дома.

— И вы согласились?

— Я попал туда спустя полгода, причем совершенно случайно. После одной из консультаций у профессора Лебье он спросил, не свободен ли я вечером, благо у него собирались на ужин интересные люди, — так я и оказался на бульваре Османн.

— Тогда-то вас и представили мадам Жав?

— Да.

— Какое впечатление она произвела на вас?

— Среди приглашенных я был наименее значимым гостем и, следовательно, сидел в самом конце стола. У меня даже не было возможности поговорить с ней.

— Выглядела ли она счастливой женщиной?

— Ни счастливой, ни несчастной. Она вела себя как хозяйка дома.

— Вы часто после этого посещали дом на бульваре Османн в качестве гостя?

— Весьма.

— Ваши коллеги утверждают, что вы мало выходите в свет и редко ужинаете в городе.

В этот момент нашей беседы Негрель вроде бы чуть стушевался, но в конечном счете улыбнулся.

— Семья Жав устраивала приемы часто, по меньшей мере раз в неделю, и у них всегда бывало человек пятнадцать. Иногда кому-либо из женщин или девушек не хватало партнера, и тогда спешно звонили мне, чтобы я послужил своего рода затычкой в бочке.

— Почему вы соглашались?

— Потому что они были мне симпатичны.

— Оба?

— Да.

— Ваше мнение о Жаве?

— Отличный специалист.

— А как человек?

— Я всегда считал его порядочным, даже совестливым человеком.

— В то же время вам вроде бы не пристало любить докторов, обслуживающих бомонд.

— Он не был только салонным медиком.

— Итак, мало-помалу вы стали другом семьи?

— Другом — это слишком сильно сказано. Несмотря на разницу в возрасте, мы с Филиппом чувствовали себя хорошими товарищами.

— Вы обращались друг к другу на «ты»?

— Я на «ты» с немногими. Возможно, это объясняется обстановкой, характерной для протестантского Нима, где я родился и провел молодые годы.

— Это относится и к Эвелин Жав?

— Конечно.

Сказано это было довольно сухо.

— Какие отношения связывали вас с ней?

— Корректные, я бы даже сказал, дружеские.

— Она поверяла вам свои тайны?

— Она рассказала мне лишь о том, что я и так знал от ее мужа, а именно: она никогда не жила, как все остальные женщины.

— Почему?

— Из-за состояния своего здоровья.

— Она была больна?

— Думаю, не будучи ее лечащим врачом, не открою профессиональной тайны, сказав, что она страдала синдромом Стокер-Адамса. Это то, что обычно называют постоянным замедленным пульсом. С детства ее сердце билось не семьдесят раз в минуту, что рассматривается как норма, а сорок — сорок пять.

— В чем проявляется эта хворь?

— Внешне больной ведет такой же образ жизни, как и все люди. Однако в любую минуту рискует упасть в обморок или почувствовать спазм и даже внезапно скончаться.

— Она знала об этом?

— С двенадцати лет. После консультации у одного медицинского светила подслушала у двери и оказалась в курсе.

— Это страшило ее?

— Нет. Она смирилась.

— И все же Эвелин была жизнерадостным человеком?

— Ее веселость носила, если можно так выразиться, несколько приглушенный характер. Создавалось впечатление, что она все время опасалась спровоцировать приступ излишней возбужденностью.

— Эвелин не боялась, заводя ребенка?

— Нет. Напротив, она была рада оставить потомство даже ценой собственной жизни.

— Она любила мужа?

— Полагаю — да, раз вышла за него.

— А он?

— Я всегда отмечал его очень внимательное к ней отношение.

— Приходилось ли вам видеться с ней частным образом, я хочу сказать — в отсутствие мужа?

Молчание. Лоб молодого медика прорезала морщина.

— И да, и нет. Я никогда не приходил специально ради того, чтобы с ней встретиться. Однако порой в то время, когда я находился на бульваре Османн, Жава срочно вызывали к больному.

— Пыталась ли она в таких случаях откровенничать с вами?

— Нет. Не было ничего подобного тому, что принято понимать под этим.

— Она рассказывала вам о своей жизни?

— Как и все, Эвелин вспоминала прошлое, детские годы.

— Выходит, вы стали добрыми друзьями?

— Если вы это так воспринимаете.

— Бывала ли она у вас дома, в этой квартире?

Снова молчание, а потом вопрос:

— Почему вы меня об этом спрашиваете?

— Отвечу вам откровенно. Я показал фотографию Эвелин Жав вашей консьержке, и та утверждает, что по меньшей мере дважды видела, как та поднималась к вам, причем второй раз это произошло шесть недель тому назад.

— Консьержка лжет, она ошиблась в отношении личности посетительницы».