Лучшие классические детективы в одном томе (сборник) - Дойл Артур Игнатиус Конан (читать полностью бесплатно хорошие книги TXT) 📗
– Кто обратится к ней за этим позволением? – спросил я.
– Нельзя обратиться вам?
– Об этом не может быть и речи. После того, что произошло между нами из-за пропажи алмаза, я не могу ни видеться с нею, ни писать ей.
Эзра Дженнингс умолк и на минуту задумался.
– Могу я задать вам деликатный вопрос? – спросил он. (Я кивнул.) – Правильно ли я заключил по двум-трем вырвавшимся у вас фразам, что в прежнее время вы испытывали к мисс Вериндер не совсем обычный интерес?
– Совершенно правильно.
– Платили вам взаимностью?
– Платили.
– Как вы думаете, заинтересуется ли мисс Вериндер опытом, могущим доказать вашу невиновность?
– Я в этом уверен.
– В таком случае я сам напишу мисс Вериндер, если вы дадите мне позволение.
– И расскажете ей о предложении, которое сделали мне?
– Расскажу ей все, что произошло между нами сегодня.
Излишне говорить, что я с жаром принял услугу, которую он мне предлагал.
– Я еще успею написать с сегодняшней почтой, – сказал он, взглянув на часы. – Не забудьте запереть ваши сигары, когда вернетесь в гостиницу! Я зайду завтра утром узнать, как вы провели ночь.
Я встал, чтобы проститься с ним; я старался выразить свою глубокую признательность за доброту его. Он тихо пожал мне руку.
– Помните, что я сказал вам на вересковой равнине, – ответил он. – Если я смогу оказать вам эту маленькую услугу, мистер Блэк, мне покажется это последним проблеском солнечного света, падающим на вечер длинного и сумрачного дня.
Мы расстались. Это было пятнадцатого июня. События последующих десяти дней (каждое из них более или менее относится к опыту, в котором я был пассивным участником) записаны, слово в слово, как они случились, в дневнике помощника мистера Канди. На его страницах ничто не утаено и ничего не забыто. Пусть Эзра Дженнингс расскажет, как был сделан опыт с опиумом и чем он кончился.
Четвертый рассказ, выписанный из дневника Эзры Дженнингса.
1849, июня 15. Хотя меня прерывали мои больные, моя боль, я кончил письмо мисс Вериндер и успел отослать его с сегодняшней почтой. Мне не удалось написать так коротко, как я того желал бы. Но мне кажется, я написал ясно. Письмо предоставляет ей совершенную свободу решить так, как пожелает она сама. Если она согласится содействовать опыту, она согласится добровольно, а не из милости к мистеру Фрэнклину Блэку или ко мне.
Июня 16. Встал поздно после ужасной ночи: после вчерашнего приема опиума меня мучили кошмары. То я кружился в пустом пространстве, окруженный призраками друзей и врагов, то любимое лицо, которое я никогда не увижу, вставало над моей постелью, фосфоресцируя в черноте ночи, гримасничая и усмехаясь мне. Легкий приступ обычной боли в обычное время, рано утром, был даже приятен мне, как перемена. Боль разогнала видения и была вполне терпима.
После дурно проведенной ночи я поздно встал и поэтому опоздал к мистеру Фрэнклину Блэку. Я нашел его лежащим на диване; он пил коньяк с водой и грыз сухарики.
– Я начинаю так хорошо, как только можно пожелать, – сказал он. – Тяжелая, беспокойная ночь; полное отсутствие аппетита сегодня утром. Точь-в-точь так, как случилось в прошлом году, когда я бросил курить. Чем скорее я буду готов для второго приема опиума, тем будет мне приятнее.
– Вы получите его так скоро, как только возможно, – сказал я. – А пока мы должны всеми силами беречь ваше здоровье. Если ваши силы будут подорваны, из опыта ничего не выйдет. Попробуйте нагулять себе аппетит: покатайтесь верхом перед завтраком или просто погуляйте на свежем воздухе.
Я расстался с мистером Блэком – мне пора было совершать обход своих больных, но и после этого краткого свидания с ним я почувствовал себя лучше и счастливее.
В чем тайна привлекательности этого человека? Или это только значит, что я чувствую разницу между чистосердечной любезностью, с какой он позволил мне завязать с ним знакомство, и безжалостным отвращением и недоверием, с каким относятся ко мне другие люди? Или есть в нем действительно что-то отвечающее стремлению моему к человеческому сочувствию – стремлению, пережившему одиночество и гонение многих лет и делающемуся все сильнее и сильнее, по мере того как приближается время, когда я перестану и чувствовать и терпеть? Как бесполезны эти вопросы! Мистер Блэк пробудил во мне новый интерес к жизни. Пусть будет довольно этого; к чему стараться понять, в чем состоит этот новый интерес?
Июня 17. Сегодня утром перед завтраком мистер Канди сообщил мне, что уезжает на две недели погостить у своего друга на юге Англии. Он дал мне много специальных наставлений, бедняга, по поводу больных, как будто имел еще большую практику, бывшую у него до болезни.
После отъезда мистера Канди почта принесла мне ответ мисс Вериндер.
Очаровательное письмо! Оно внушило мне самое высокое мнение о ней. Она не старается скрыть интереса, который чувствует к нашему опыту, она говорит самым милым образом, что мое письмо убедило ее в невиновности мистера Блэка без малейшей надобности еще и доказывать это. Она даже упрекает себя – весьма неосновательно, бедняжка! – в том, что в свое время не разгадала тайны. Причина всех этих уверений кроется, очевидно, не только в великодушном желании поскорее загладить несправедливость, которую она невольно нанесла другому человеку. Ясно, что она не переставала его любить и за все время их отчуждения. Во многих местах письма ее радость, что он заслуживает быть любимым, прорывается самым невинным образом сквозь принятые условности, вопреки сдержанности, какая требуется в письме к постороннему лицу. Возможно ли (спрашиваю я себя, читая это восхитительное письмо), что из всех людей на свете именно я предназначен послужить средством к тому, чтобы опять соединить этих молодых людей? Мое счастье было растоптано, любовь моя была похищена. Неужели я доживу до того, чтобы видеть счастье других людей, устроенное моими руками, их возрожденную любовь?
В письме заключались две просьбы. Первая из них – не показывать это письмо мистеру Фрэнклину Блэку. Я имею право сказать ему только, что мисс Вериндер охотно отдает свой дом в полное наше распоряжение; но не более этого.
Эту просьбу исполнить легко. Однако вторая ее просьба причиняет мне серьезные затруднения.
Мисс Вериндер, не довольствуясь указанием, данным мистеру Беттереджу о том, чтобы он исполнял все мои распоряжения, просит дозволения помочь мне личным своим наблюдением над тем, как будет приведена в прежний свой вид ее гостиная. Она ждет только ответа от меня, чтобы отправиться в Йоркшир и присутствовать в качестве одного из свидетелей в ночь, когда эксперимент с опиумом будет проделан во второй раз.
Здесь опять кроется какая-то причина, и мне кажется – я могу ее угадать.
То, что она запретила мне говорить мистеру Фрэнклину Блэку, она, – так я объясняю себе это, – с нетерпением желает сказать ему сама, прежде чем будет сделан опыт, который должен восстановить его репутацию в глазах других людей. Я понимаю и восхищаюсь великодушным желанием поскорее оправдать его, не ожидая, будет ли или не будет доказана его невиновность. Она хочет, бедняжка, загладить нанесенную ему обиду. Но этого сделать нельзя. У меня нет ни тени сомнения, что обоюдное волнение, возбужденное встречей, старые чувства, которые она пробудит, новые надежды, которые возродит, в своем действии на мозг мистера Блэка будут гибельны для успеха нашего опыта. Уже и сейчас довольно трудно воспроизвести в нем те же настроения, какие владели им в прошлом году. Если же новые интересы и новые ощущения взволнуют его, попытка будет просто бесплодна.
А между тем, хотя я и знаю это, у меня недостает духа причинить ей разочарование. Я должен постараться придумать какой-нибудь выход, который позволил бы мне сказать «да» мисс Вериндер, не лишая себя возможности оказать услугу мистеру Фрэнклину Блэку.
Два часа. Только что вернулся с обхода больных, разумеется побывав прежде в гостинице.
