Эликсир вечной молодости - Арбенина Ирина (прочитать книгу TXT) 📗
— Ну что ж! Спасибо за крайне полезную консультацию. — Аня стала прощаться.
— Чаю на дорожку не хотите?
— Да я…
— Не бойтесь вы! — Начальница колонии проницательно усмехнулась. — Думаете, раз колония, так чифирем вас потчевать будут?.. Чай у нас как чай… Очень даже вкусный.
Чай у начальницы колонии и вправду оказался недурен. С бергамотом.
"На свободу” Светлова вышла в половине пятого. Именно во столько она оказалась наконец по ту сторону ограды, отделяющей волю от неволи.
Причем вышла на свободу Анна, как и полагается, с чистой совестью. С чистой совестью, которую дает человеку прежде всего чувство исполненного долга.
Все-таки Анна оказалась права, что отработала версию самоубийства тщательно и до конца.
Начальница подтвердила то, во что Анна и сама не верила. Надрезы на венах Нина Фофанова сделала, конечно, не сама, и к суициду они никакого отношения не имели.
— А что… Логично! — Богул оживился, выслушав Анин отчет о поездке в колонию и, главное, очень заинтересовавший его рассказ о романтическом знакомстве бизнесмена Фофанова и заключенной Семерчук.
— Что ж тут логичного?
— Ну, сама, Аня, посуди, если Фофанов бандит.., зачем ему, спрашивается, жена из института благородных девиц? Какая гармония будет в таком браке? А как же “общность интересов”, “родство душ”?! О чем с ней, приличной девушкой, толковать, если она при слове “замочить” будет в обморок падать? Ну, если сообразит, конечно, что речь идет не о белье… Логично? Тогда, спрашивается, где такому отморозку невесту себе искать? Вот и рассудил наш Фофанов, и, считаю, очень здраво — в колонии! А чтобы молодая была, то, соответственно, в колонии для малолетних преступниц… Как раз подрастет к освобождению.
Впрочем, Фофанов, конечно, мог и не рассуждать подобным образом, а, так сказать, интуитивно пришел к такому мудрому решению. Послушался внутреннего голоса. Увидел он Нинино письмо в газете, и на сердце потеплело: вот она суженая-то!.. Срок мотает. И срок этот уже подходит к концу. Скоро можно и за свадебку! Логично?
— Логично… — вяло согласилась Светлова.
Анна здорово устала от посещения колонии, которая, в общем, находилась не так уж и рядом… И главное, Аня не очень понимала, что, собственно, дает им эта информация о женитьбе Фофанова, кроме новых деталей к уже известному портрету семейной пары Фофанов — Семерчук… Разумеется, они не были законопослушной четой, ячейкой общества. Та еще ячейка!.. Кто бы сомневался, Светлова вот — нисколько. Ну и что?
Важней было другое. То, что Светлова узнала в колонии, не противоречило утверждению самого Фофанова: “Сказок мне про жену не рассказывайте”. Фофанов тоже в самоубийство жены не верил нисколько. Но означало ли это, что он был искренен, поручая Светловой отыскать тех, кто виновен в ее гибели?
Эти надрезы под коленом… Как… Как у… Светлова наконец подобрала сравнение, которое все никак не давалось ей. Что-то это ей все время напоминало… Но что? Теперь Анну наконец осенило. Надрезы эти… Как у охотничьей добычи! Это то, что роднило мертвую Фофанову с жертвой хищника. Неважно, были этим хищником-охотником животное или человек.
Охотничьи племена исстари пользовались этим нехитрым приемом. Заготовленную на охоте добычу не убивали всю сразу. А подрезали сухожилия на ногах, чтобы не убежала, — и оставляли впрок. Так — полуживая — добыча не испортится и без холодильника. То же самое делает и сытый хищник-зверь. Всевозможные питоны и крокодилы придушивают жертву, а окончательно расправляются позже, оставляя добычу свежей для отложенной трапезы. До той поры, когда снова проголодаются.
По повадкам получается убийца — каннибал какой-то… Да еще не имеющий холодильника.
Но самому естественному объяснению гибели Фофановой, которое приходило на ум Анне, эта странная деталь противоречила. Не настолько же Фофанов все-таки зверь, даже если и имел причины сам расправиться с женой?
— Алло, Петя, милый, это я.
Нет, ну что ты! Со мной все в порядке.
Да, опять весь день дышала воздухом.
Ну что ты, Петр, погода не испортилась.
Не волнуйся! Все отлично. Знаешь, как хорошо, просыпаясь по утрам, чувствовать присутствие моря! Даже когда штиль и до моего окна не долетает шум волн, кажется, до тебя долетает его неслышное дыхание, свежесть его пространства.
Да, а ели мы на ужин…
Конечно, я тебе завтра обязательно позвоню. Да, дорогой, до свидания.
Однажды в “Ночке” появился Бобочка. Так Аня его про себя окрестила, уменьшительно-ласкательным от Боба.
Бобом звали того орангутанга. Очевидно было, что ему поручили приглядывать за Светловой.
Сам Фофанов славный город Рукомойск, по всей видимости, покинул. Дел у таких людей, понятно, невпроворот.
В разговор с Аней Бобочка не вступал. Просто убеждался, что Светлова на месте, не отчалила.
Ее стерегли, но не слишком, потому что понимали, что бежать для нее было бы бессмысленно. Зная номер машины, они уже узнали о ней все.
Светловой не хотелось ни просить помощи, ни тем более бежать, поскольку все это означало бы привести за собой беду в Москву.
А у Анны было суеверное чувство, что, пока она здесь, в Рукомойске, ее московская жизнь как бы остается в неприкосновенности — такой же свободной от Фофанова, Бобочки и прочих, как и еще несколько дней назад. Ей казалось, что она имеет право вернуться домой, только закончив здесь все свои дела и рассчитавшись подчистую. Это означало, что надо раскрыть загадку смерти Нины Фофановой. И тогда…
Да, тогда Светлова освободится. Правда, при одном важном условии, что виновником смерти Нины не был сам Фофанов.
Именно это и было тем самым “естественным” объяснением гибели Фофановой, которое приходило Анне на ум.
— Звонила Римма Ивановна, — сообщил Ане Богул.
— Кто это?
— Ну, начальник колонии.
— Да? И что же?
— Они там поговорили с девушками… Провели, так сказать, беседу. И знаешь что…
— Что же?
— По всей видимости, Фофанова ехала тогда в колонию.
— Да?!
— Одна из ее подружек, еще отбывающая срок, призналась, что ждала ее в гости.
— Точно?
— Больше того, в книге запись… У этой девушки было назначено свидание. И именно — с Фофановой Ниной Викторовной.
— А там какое число, Богул?
— Двадцатое октября.
— Вот как?
— Именно! И рано утром двадцатого вы как раз Фофанову на дороге и обнаружили…
Мяуканье доносилась из-под лопуха.
Светлова была довольно равнодушна к животным, но она была неравнодушна к беспомощности и мучениям.
Очевидно, кто-то оставил здесь, у дорожки, ведущей к мотелю, этого крошечного котенка. И пока стояло осеннее тепло и здоровый лопух скрывал его от ворон, страдалец еще держался.
Но сейчас шел дождь, пожухлый, проеденный до дыр гусеницами лопух пропускал холодные капли, и под котенком уже собралась порядочная лужа. Еще чуть-чуть — и можно пускаться в плавание. А плавать слепой и серый не умел, и вообще он уже порядком окоченел.
— Да, крыша у тебя — того… — посетовала Светлова на дырявый лопух, под которым прятался котенок. И взяла страдальца на ладонь. — С прорехами! И вообще… Какая-то слишком сезонная у тебя крыша… А осенью лопухи вянут, видишь ли, милый друг.
Бобочка отреагировал на слово “крыша”.
По всей видимости, наряду с немногими другими это слово было в его сознании ключевым.
Он оглянулся и больше уже не отворачивался, внимательно наблюдая затем, что Светлова делает с котенком. Уехал он, только когда убедился, что Светлова налила котенку молоко.
У котенка было что-то не в порядке с желудком. Светлова вымыла крошечное обгадившееся существо, завернула его в сухое махровое, нагретое феном полотенце — феном самого котенка она сушить побоялась — еще сдует такого эфемерного! — и, прижимая его к себе, чтобы не замерз, пока сохнет, загляделась в окно.
