Голубой бриллиант - Шевцов Иван (лучшие книги онлайн TXT) 📗

— Знаю, но это касается тех случаев, когда покойник еще тепленький. Вы вот, и не только вы, уж на что плохо говорите о покойнике Сталине. Я плохо говорил и буду говорить о покойниках Брежневе и Хрущеве, и вы не сделали мне замечания на сей счет.

— Да ведь это разное. Надо принять во внимание трагическую мученическую смерть отца Александра, — напомнил епископ.

— Таких трагических смертей в наше время в одной только Москве ежедневно бывает десятки. И никто не возводит эти невинные жертвы в разряд великомучеников. Я подчеркиваю — невинных. А в отношении Меня я не могу сказать слово «невинный», потому что убийство это довольно загадочное. Во всяком случае, это чистейшая уголовщина, а не политическая акция, как об этом всенародно на всю страну заявил Ельцин еще до начала следствия.

— Да, я помню, я сидел тогда у телевизора. Это было легкомысленное заявление Бориса Николаевича, — примирительно вставил Иванов.

— Как и другие подобные его заявления, — сказал все так же возбужденный Якубенко. — Но дело не в Ельцине в данном случае. Я говорил о господине Редигере и Мене, об их теории интеграции иудаизма в православие. Сионисты сделали Меня русским святым великомучеником. А патриарх? Он кто таков?

— Патриарха избрал поместный собор русской православной церкви, — напомнил епископ и добавил: — Между прочим, на альтернативной основе.

— Ельцина тоже избрали на альтернативной основе, — небрежно поморщился генерал: — А теперь его избиратели положили зубы на полку и стыдливо раскаиваются. А иные и публично обзывают себя дураками. Я вот в связи с Менем задаю себе и вам вопрос: вы можете представить, чтоб в синагоге в должности раввина — русского, а в мечети в должности муллы — украинца или белоруса? Может быть такой анекдот? — Он сделал торжествующую паузу, переводя озорной взгляд с епископа на Иванова. Епископ вежливо улыбнулся, а Алексей Петрович ответил:

— Едва ли?

— А в православной церкви — пожалуйста, сколько угодно евреев в православных алтарях в должности не только рядовых попов, но, мне говорили, и архиереев.

— Принявшие православие. И это не возбраняется, — почтительно уточнил епископ. — Вы тоже можете принять иудаистскую веру или ислам, если пожелаете.

— Возможно, веру могу поменять, но должность раввина или муллы я не получу, это уже точно. Такое возможно только в русской православной церкви.

— Наша церковь самая терпимая, а учение Христа мы понимаем и воспринимаем, как символ добра, — не повышая голоса продолжал епископ, стараясь увести генерала со скользкой дорожки. — В основе всех религий, исключая разве что иудаизм, заложены нравственные и духовные принципы, призыв к добру и созиданию, всечеловеческой любви, будь то христианство, ислам или буддизм.

— А иудаизм вы исключаете? — спросил Иванов. — Почему?

— Иудаизм — это все-таки своего рода кодекс эгоистического высокомерия, проповедь национальной исключительности, человеконенавистничества, — ответил как-то вяло, словно походя епископ, очевидно, опасаясь новой атаки генерала и не желая ее принимать. А Якубенко и в самом деле не упустил случая.

— Так почему же патриарх ратует за интеграцию православия с иудаизмом? Где тут логика и здравый смысл? — Решительные, возбужденные слова срывались с его губ.

— У нас общие исторические корни, общие пророки. Наши апостолы были евреями. Возьмите Библию — «Ветхий Завет», он иудейского происхождения. Бог един. И если хотите, то и сама Библия — есть уже, как вы выразились, интеграция: «Ветхий Завет» и Евангелие, — начал епископ весьма вяло и неохотно, роняя спокойные слова.

— Я не специалист в вашем деле и не могу судить о Библии, с которой я не знаком, — угрюмо проговорил Якубенко. — В этой части Алексей Петрович может быть вашим оппонентом.

— С Алексеем Петровичем мы находим общий язык, — дружественно и благодушно улыбнулся владыка.

— Не всегда, владыка, и не во всем, — возразил Иванов и тоже улыбнулся мимолетной вежливой улыбкой. — Я, к примеру, не считаю «Ветхий Завет» священной книгой. Вот вы, владыко, совершенно справедливо определили иудаизм, как кодекс эгоистического высокомерия и человеконенавистничества. Я читал некоторые работы советских авторов о сущности иудаизма и могу по ним иметь свое мнение. Но ведь этот цинизм и жестокость, то есть человеконенавистничество содержится в «Ветхом Завете». Совсем другое — Евангелие. Это действительно нравственный кодекс, проповедь добра и неприятие зла. Не случайно многие высказывания апостолов из Евангелия вошли в нашу речь и жизнь крылатыми выражениями. Десять Божьих заповедей: не убий, не укради, чти отца своего и мать, не лжесвидетельствуй, люби ближнего своего как самого себя.

— Возлюби правду и ненавидь беззаконие, — вставил епископ, воспользовавшись паузой. — Кто возвышает себя, тот унижен будет, а кто унижает себя, тот возвысится.

— Это уже непосредственно по адресу Хрущева и Брежнева, — не утерпел генерал и улыбнулся со злорадством.

— Так ведь учение Христа и его апостолов не имеет пределов ни во времени, ни в пространстве. Потому оно и бессмертно, — сказал епископ. — Разве не современно звучат слова Иоанна: «Дети! Последнее время. И как вы слышали, что придет Антихрист, и теперь появилось много антихристов, то мы и познаем из того, что последнее время. Они вышли от нас, но не были наши: ибо если б они были наши, то остались бы с нами, но они вышли, и через то открылось, что не все наши».

Владыка процитировал дословно по памяти, умолк и устремил умный почтительный взгляд в сторону старинной иконы на стене. Генерал подумал о нем: « Умен и хитер, хотя и противоречив этот владыка. Но противоречивость его, пожалуй, преднамеренная, показная. Он не откровенен до конца». Сказал вслух:

— Применительно к нашим дням я понимаю, что антихристы, о которых говорит Иоанн, уже явились к нам в образе оборотней, вроде Горбачева, Ельцина, Яковлева и других. Ведь в самом деле: они же вышли от нас, но никогда не были наши, а только прикидывались нашими. А теперь все открылось: и двуликость, и предательство.

Владыко удовлетворительно заулыбался, но большие глаза его под нависшими нехмуренными бровями были печальны.

— Как сказано в священном писании, «предаст же брат брата на смерть, и отец сына и восстанут дети на родителей, и умертвят их». Вот чего я боюсь, друзья мои, — сказал епископ и горестно вздохнул. — Будем уповать на Господа Бога нашего, да услышит наши молитвы и не допустит… — И вдруг умолк, торопливо взглянул на часы, поднялся, высокий, монументальный, поправил панагию и сказал:

— Однако же, друзья, мне пора и честь знать. Мне было приятно с вами, и коль мы вели речь об Евангелие и апостолах, то позвольте мне на прощание напомнить вам слова проповеди богослова Иоанна: «Возлюбленные! Будем любить друг друга, потому что любовь от Бога, и всякий любящий рожден от Бога и знает Бога. Кто не любит, тот не познал Бога, потому что Бог есть любовь… Пребывающий в любви пребывает в Боге и Бог в нем… В любви нет страха, но совершенная любовь изгоняет страх, потому что в страхе есть мучение. Боящийся не совершенен в любви».

— Владыка, на дорожку чаю или кофе? Я сейчас сделаю, — предложил Иванов и торопливо встал из-за стола.

— Благодарствую, Алексей Петрович, меня ждут.

Иванов проводил епископа Хрисанфа до прихожей. Одеваясь, владыка вполголоса обронил по адресу генерала:

— Симпатичный ваш друг, откровенный и с убеждениями. А душа его страдает и болит, и боль его понятна и объяснима. Ведь разрушено и растоптано все, чему он жизнь отдал. Идеал растоптан и вера. Но Россия не погибнет, она воскреснет. Вы ему внушите эту мысль. Я был искренне рад познакомиться с Дмитрием Михеевичем. Надеюсь, что эта первая встреча не будет последней: нам есть о чем поговорить.

Епископ достал из своего «дипломата» папку для бумаг и подал Иванову:

— Здесь обещанное: статья Льва Николаевича Толстого.

— Благодарю вас, владыка, звоните и заходите. Всегда рад вас видеть.