Круг обреченных - Лаврентьева Ирина (книги онлайн полностью .TXT) 📗
— Елена Андреевна, это вас, — удивленно произнесла она и переключила звонок на Еленин аппарат.
— Елена Андреевна? — безжизненно произнес незнакомый женский голос.
— Да.
— Мне ваш телефон дала мама Сережи Горбунова. Мы в одном доме живем.
Сережа Горбунов? А, мальчик, который ходит в ту же группу детского сада, что и Костик, сообразила наконец Лена.
— Вы знаете, что их воспитательница, Светлана Николаевна, умерла? Я ее свекровь.
— Да, конечно. Такое горе! Я могу чем-нибудь помочь?
Надо было деньги собрать на похороны! Никто не сообразил, мысленно ругала себя Лена.
— Да, — отозвалась женщина. — Мне нужен адвокат. Вернее, моему сыну.
* * *
Витька ввалился в дом ранним воскресным утром с букетиком нарциссов.
Елена сунула нос в цветы:
— Пахнут!
— И это все? Где слезы радости, бурные поцелуи? Ты знаешь, как встречают настоящие жены вернувшихся из плавания мужей?
— Как?
— Рюмкой водки и поднятым подолом.
— Ты, я вижу, совсем одичал на полях Родины, — фыркнула Елена. — И где же ты плавал, позволь спросить? Помнится, я провожала тебя в какую-то областную администрацию.
— Во-первых, моряки не плавают, а ходят в море, да будет тебе известно.
А я — я как раз плавал. В грязном потоке предвыборных страстей и весеннем половодье малых рек.
— Меня больше интересует, как там наши селяне? Ты до них добрался?
— Аск! Что в переводе с неведомого тебе языка означает: за кого ты меня держишь?! Котька уже загореть успел.
— Как он себя чувствует?
— Отлично. Вполне освоился с сельским бытом. Кирюшу вовсю «строжит».
Она у него по струнке ходит. Тебе большой привет, бидон молока и рисунок с изображением окрестностей. Автор пейзажа — Константин Станицкий. Автор молока — корова Мэри.
— Автор словесной диспепсии — Виктор Галкин.
— Боже, на ком я женат! Где робкая, застенчивая женщина, которая беззаветно отдалась мне почти год тому назад на берегу безымянного озера!
— Беззаветно, безымянного… Что за стиль? Сплошные штампы!
— Стилистом я могу не быть…
— Но ванну принять обязан! Дуй в ванную! А ведь правда, Витька, почти год прошел! — переключилась вдруг Лена.
— Вот именно! Предлагаю отметить этот факт тяжелым развратом по месту заключения. Жду вас в ванной, девушка!
После изрядно затянувшейся водной процедуры супруги переместились на кухню. Елена, стоя у плиты в длинной футболке, жарила яичницу с беконом и помидорами. Виктор любовался ее стройными, чуть полноватыми ногами, влажными русыми волосами, сколотыми на затылке, спускавшимся вдоль шеи завитком. Была у жены на затылке, у самой шеи, тонкая вьющаяся прядка, которую Витюша особенно любил.
— Знаешь, Алена, жизнь продолжается! Стоит выехать за пределы привычного круга, вдохнуть запах свежего навоза и цветущих садов, увидеть вспаханные поля, младых пастушек, погоняющих отягощенное молоком стадо, и поймешь, что… Да ты не слушаешь меня! — закончил он привычным рефреном.
— Да? Правда, Витька. Извини. Где ты нашел пастушек в Ленинградской области? И чем они отягощены?
— Ладно, что я все о себе? Ты-то как? Сударыня, как поживали вы все эти дни? Только не говори, что чудно. Мне будет обидно.
Елена выложила яичницу на тарелку, обернулась и сказала:
— Я, Витюша, убийцу взялась защищать. Виктор вытаращился на подругу жизни:
— Нормально. Вот и оставь тебя на три дня.
— На шесть. Знаешь что, лопай яичницу и пойдем погуляем. Погода сказочная. И воскресенье к тому же. День все равно пропащий.
Глава 12
«КРЕСТЫ» И КАНАЛЫ
Они брели по песчаному пляжу Петропавловки. Все их совместные прогулки неизменно приводили сюда, к месту, где все началось. Это место было своего рода их исповедальней. Витюша кинул на песок прихваченное из дома одеяло.
— Ну, садись и рассказывай.
— Не знаю, с чего и начать.
— Начинай с начала.
— Если с начала, то так: сижу в консультации, отбываю присутственные часы и вдруг телефонный звонок. Звонит женщина: Елена Андреевна, защитите моего сына. Сын обвиняется в убийстве.
— Почему она тебе звонит? Ты у нас вроде еще не Плевако.
— Объясняю. Сын — он же Чернов Леонид Никандрович, он же муж Котькиной воспитательницы Светланы Николаевны. И он же вдовец, потому что Светлана умерла в результате той вспышки, когда заболел и наш Котька. На меня же ее вывел кто-то из родителей. Если нужен адвокат — его обычно ищут среди знакомых, которые имели дело с адвокатами. У этой семьи подобных знакомых нет. Так что я, можно сказать, подвернулась им под руку.
— Ценю твою самокритичность.
— Я тоже. Так вот, со слов матери, Татьяны Борисовны, ее сын очень тяжело переживал смерть жены.
— Я бы твою смерть тоже тяжело переживал, — глупо вставил Витюша.
— Спасибо, родной. А потом утешился бы с пастушками.
— Не трогай пастушек, это святое, — откликнулся Галкин. — Пастушки свыше нам даны, замена счастию они.
— Я тебя убью сейчас же, если ты не перестанешь паясничать, — рявкнула на него Елена.
— Молчу. Но ты начала первая.
— Я была вчера в «Крестах». Разговаривала с подзащитным.
— Ты была в тюрьме?
— А что? У меня, между прочим, на юрфаке следовательская практика была.
— И как тебе «Кресты»?
Лена пожала плечами:
— «Кресты» как «Кресты». Не «Лефортово», конечно. Но и не хуже «Бутырки». На входе ошмонали, на выходе тоже. Все как положено.
— О боже! — воздел руки Галкин.
— Ты будешь слушать или нет?
— Я весь внимание!
* * *
Елена сидела на привинченном стуле. Лязгнула железная дверь, в комнату ввели невысокого щуплого молодого мужчину. Лицо его переливалось многоцветием разной давности кровоподтеков. Чернов сел на свободный стул. Конвоир вышел, оставив адвоката наедине с подзащитным.
Разговор не клеился. Чернов был зажат, угрюм, смотрел в пол и тер глаза каким-то однообразно нервным движением левой руки.
— Леонид Никандрович, вам не дают спать? Вас избивают? — спросила Калинина.
Ленчик вскинул на нее воспаленные глаза:
— Ага, не дают! Я сам боюсь хоть на минуту заснуть. В камере пятнадцать человек, уголовники. Только глаза прикроешь, какая-нибудь сволочь уже подбирается. Они меня «опустить» хотят, избивают. Только я не дамся. Пусть лучше удавят!
Лена спокойно произнесла:
— Что ж, СИЗО — не санаторий. Давайте думать, как вас вызволять. Я подам ходатайство об изменении меры пресечения, но, честно говоря, не думаю, что его удовлетворят. Статью вам инкриминируют не самую безобидную, как вы понимаете. Леонид Никандрович, расскажите, пожалуйста, об обстоятельствах убийства.
Ленчик дернулся, словно она произнесла что-то совсем непереносимое для его слуха, но потом начал рассказывать, с трудом подбирая слова.
— Вы говорите, что действовали в порядке самообороны. Но на теле убитого зафиксировано семь ножевых ранений. Не многовато ли?
— А откуда я знаю, сколько надо? — вскричал Ленчик. — Я в первый раз нож на человека поднял. Они меня не били, а убивали, понимаете? Один так и крикнул: мы, мол, тебя убиваем. Что мне было делать? Я поднял нож, закричал: не подходите, убью! А он снова попер. Здоровенный амбал. Я его саданул, а он стоит. Я и не помню, сколько раз ударил.
— Откуда у вас нож?
— Привычка. На трассах всякое случается. Бандитов немерено. Но такого со мной ни в одном рейсе не было. А нож… Я ведь не Шварценеггер, не каратист, чтобы кулаками отмахиваться. Вот и вожу в машине средство самообороны.
— Это средство самообороны тянет на два года. Хотя на фоне возможной смертной казни это, конечно, ерунда.
— Смертной казни? — побледнел Ленчик.
— Да. Статья сто пять, часть вторая, пункт "д": убийство, совершенное с особой жестокостью, наказывается лишением свободы на срок от восьми до двадцати лет либо смертной казнью или пожизненным заключением, — на память процитировала Елена. — А вам вполне могут вменить «особую жестокость».
