Через лабиринт. Два дня в Дагезане - Шестаков Павел Александрович (лучшие бесплатные книги .txt) 📗
— Колька?
— Представь! Очень наблюдательный мальчишка. Но сказал ли он отцу, кто я, не уверен. Почему? Неизвестно, как он относится к выстрелу, уверен ли в участии отца… Да и слово дал пионерское. Но это мы выясним. А пока Матвей узнает, что я жив и пуля у меня. Не считаясь с риском, с этакой простодушной одержимостью он пытается заполучить ее.
— Пошел напролом.
— Напролом. Значит, приспичило. Сейчас он доволен, уверен, что лишил нас доказательств. Но это чистый самообман. И недостаток информации. Он не знал, что я нашел и гильзу. Иначе Матвей подменил бы пулю немецкой, только без метки. Так что пол-очка мы отыграли. Теперь понаблюдаем.
Сосновский провел рукой по шевелюре.
— Пли он за нами. Из-за куста, с карабином.
— Что поделаешь. Такая работа, как говорит один мой друг. Вина Матвея пока не доказана.
— Да, наши доказательства относятся к карабину, а не к его хозяину. Самого Матвея они косвенно даже обеляют. Глупо на его месте стрелять меченой пулей, непростительно бросать гильзу. Но, с другой стороны, человек недалекий и вспыльчивый сначала делает, потом соображает. Убив тебя, он мог бы извлечь пулю.
Мазин невольно провел рукой по телу.
— Знаешь, Борис, твои слова по-новому освещают этот хаос. Из чего мы исходили? Убийство Калугина — продуманное, подготовленное, дело рук человека хладнокровного, расчетливого. Так? А если наоборот? Погас свет. Кто мог это ожидать и предвидеть? Грозу тоже не запланируешь. Все произошло не по заказу. А убийца поднимается и, несмотря на огромный риск, расправляется с Калугиным за считанные минуты. Гениальный расчет? Или дураку счастье? Решительность у этого егеря, во всяком случае, феноменальная. Когда он узнал, что его могут заподозрить (про карабин-то всему поселку известно!), он явился и сделал то, что задумал, без колебаний. И если у него вчера была не менее веская причина… Особенно если она возникла внезапно…
— Откуда? Перед нашим приходом шел обычный разговор. Никакого скандала, крутого столкновения мнений, вспышек гнева.
— Могла быть и неприметная вспышка. Вспышка страха. Страх толкает на авантюры не меньше, чем гнев. Особенно панический. Или страх, замешанный на скрытой ненависти. Какая-то комбинация сильных, требующих немедленных действий чувств. Я отталкиваюсь от Филипенко, но речь может идти о любом. И о женщине.
— Любое обострение не останется незаметным в маленькой группе людей.
— Разве мы осознаем все, что замечаем? Особенно когда это нас непосредственно не касается. Сколько раз мы проходим мимо назревающих конфликтов! Дома, на службе, в коллективе. Что-то заметил и тут же позабыл, потому что показалось несущественным, незначительным. А здешний конфликт был наверняка не на поверхности, его не афишировали, скорее скрывали. Однако что-то просачивалось, не бросалось в глаза, но не оставить следов не могло. И свидетели остались. Извлечь истину по капле — вот что нужно. Филипенко- один из вариантов, не больше. Главное — обстановка. Толчок к убийству был дан накануне того, как погас свет. Толчок непосредственный. Потому что общее стремление вызревало исподволь. Но толчок был, хотя и остался незамеченным. Чтобы ощутить его, нужно восстановить, о чем говорилось за столом, что предшествовало выстрелу.
— Представь, эта мысль уже приходила мне в голову. Я поговорил с Мариной и Галочкой.
— Женщины прежде всего?
— Не иронизируй. Вряд ли женщины причастны к убийству Калугина и наверняка не стреляли в тебя.
— Надеюсь. Кроме того, они умеют запоминать мелочи. Итак, разговор за столом.
Борис развел руками.
— Признаюсь, я пытался подкрепить свою версию, найти что-то связанное с Валерием. Однако ничего нового не обнаружил. Они с отцом даже не цапались по обыкновению.
— У них был крупный разговор накануне.
— Был. Но он не походил на скандал. А о чем шла речь, я не понял и не интересовался, естественно. Они прекратили его, как только я появился. Всегдашней запальчивости в Валерии не было. И за столом он молчал. Возможно, был подавлен. Однако это домысел, не больше. Скорее его не интересовала общая беседа.
— О чем же говорилось?
— Филипенко рассказывал о сбитом самолете.
— Опять самолет?
— Ну, это понятно. Местная новость номер один плюс охотничьи фантазии.
— Что за фантазии?
— Матвей обнаружил останки летчика в стороне от машины.
— Выбросило взрывом?
— И я так думаю, но Матвей нагнал туману, утверждая, что скелет совершенно цел и сохранившаяся одежда не обгорела. Получается, что человек выбрался живым из разбившейся вдребезги машины, отошел спокойненько на травку, прилег и умер. Типичная охотничья байка. А главное — связи-то с нашим убийством никакой!
— Во всяком случае, уловить ее трудно. Зато есть связь с приездом в поселок Олега. Мне почему-то кажется, что он искал самолет не только как журналист. В его настойчивости заметно что-то личное. Но почти невероятно, чтобы эта зависимость могла привести к смерти Калугина. А что говорили другие?
— Высказывались по-разному, но общее мнение сводилось к одному: узнать фамилию летчика и сообщить близким.
— Ничего криминального. Естественно.
— Банально. Еще говорили о том, что найти семьи будет трудно. Олег якобы сказал: «Это я беру на себя». Калугин поинтересовался, каким образом он собирается действовать. Тот ответил: «Сохранился номер машины, состав экипажа можно узнать в военном архиве». Тоже просто, как видишь. Потом разговор перекинулся в сферу абстрактную: как прошлое дает себя знать через много лет.
— Что же тут высказывалось?
— Обычные суждения. Об ответственности за совершенные поступки. Олег активно участвовал. «Истина всего дороже. Ее нельзя скрывать». Вмешался Кушнарев и стал говорить, что истина неуловима, что факты можно понять по-разному. Короче, общая болтовня.
— Что говорил Калугин?
— Он был на стороне Олега, собирался рассказать какую-то притчу, но Валерий заявил: «Отец, ты многословен, дай гостям поговорить». Калугин смутился, а тут и свет погас.
— Он назвал это притчей? Не случаем из жизни?
— Нет, нет. И Галя и Марина запомнили это слово.
— Да… Улов невелик. Ни одной фразы, наталкивающей на конкретные выводы. Однако если исходить из предположения, что толчком к убийству послужили слова, неосторожно или сознательно произнесенные вечером, то самолет вновь фигурирует. Но вернемся на грешную землю. Закончилась ли стрельба — вот вопрос? Или есть смысл застраховать жизнь?
— До приезда инспектора соцстраха я бы принял меры предосторожности.
— Обязательно. Бери ружье, и пойдем!
По-прежнему туман заволакивал ближние и дальние горы, по-прежнему, насупившись, стоял вымокший лес, и вода в озере казалась неприветливой и холодной, но что-то и изменилось.
— Ветерок потянул, — сказал Борис.
«Стало легче дышать», — понял Мазин и заметил мелкую рябь на поверхности озера. Почти незаметно покачивались ветки ближних деревьев.
— Разгонит непогоду, — ответил он без всяких аллегорий.
В затихшем лесу не верилось в опасность, в жестокость, в страх и ненависть, проникшие в забравшийся на кручи поселок, в то, что человек с карабином мог засесть за любым кустом. Треск ветки впереди вернул к действительности.
— Эй, кто там? — Сосновский повел стволом в сторону ближних деревьев.
Никто не откликнулся.
— Не паникуй, Борис. Он не нападет на двоих.
Шума больше не было. Они благополучно добрались до дому.
Там у дубового стола сидел Кушнарев и рассматривал полупустую бутылку со «Столичной». Четкие, скульптурные черты лица его обмякли и разгладились, загар поблек, седые редкие волосы спутались, обнажив нездоровую кожу.
— Отдай ружье Валерию, Борис. Я посижу пока с Алексеем Фомичом.
Кушнарев исподлобья наблюдал, как Мазин подходит к столу.
— Не возражаете, Алексей Фомич?
— Я? Возражаю ли я? — переспросил старик медленно, подбирая слова, как делают это пьяные люди, понимая, что они пьяны, и стремясь вести себя нормально, «правильно». — Я не могу возражать, молодой человек, потому что нахожусь в чужом доме и даже бутылка, которую вы видите, мне не принадлежит. Поэтому я оставлю ее вам, потому что мне пора, мне пора домой, а здесь я, судя по всему, больше не нужен. Не требуюсь…
