Через лабиринт. Два дня в Дагезане - Шестаков Павел Александрович (лучшие бесплатные книги .txt) 📗
— Черт его знает!
— Не знаете? А почему подумали?
— Чтобы существовать: мыслю — значит существую. Вот и хочется просуществовать подольше. Есть у нас еще дома дела.
Мазин пристально посмотрел на художника.
— Что вас натолкнуло именно на это мрачное предположение?
Валерий ответил раздраженно, но не по существу:
— А что вы уставились на меня? То вам обернуться лень, то рассматриваете, как в телескоп.
— Вы красивый парень, Валерий. Фигура у вас хорошая, физкультурная. И лицо выразительное: подбородок мужественный, нос приятный.
— Премного благодарен!
— Не спешите, я не кончил. Удивительно постоянно созерцать на вашем мужественном лице какое-то капризное, я бы сказал, по-бабски обиженное выражение. И эта ваша страсть к стишкам…
— Кончайте, доктор. Тоже мне психоаналитик! Люблю я стишки. Хотите послушать? «Первая пуля ранила коня». — Валерий сделал паузу. — А вторая выбила стекло в известной вам хибаре.
Мазин почти точно описал внешность молодого художника, открытое лицо которого портила застывшая обиженная гримаса, да еще выглядело оно неряшливо — спутанные волосы, проросшая щетина, налет чего-то темного, нездорового, отчего лицо казалось невымытым.
— Вы искали меня, чтобы сообщить об этом?
— Нет. Чтобы спросить, кто будет вставлять стекло.
— Милиция установит.
— Пока милиция доберется, вам еще пару дырок просверлят.
— За что?
— Вам виднее.
Как хотелось Мазину, чтобы ему и в самом дело было «виднее», но видел он пока меньше, чем Валерий, и потому приходилось продолжать этот напряженный, прощупывающий разговор с нервным, ощетинившимся художником. Но тот внезапно, подчиняясь какой-то внутренней, непонятной Мазину логике, убрал колючки.
— Послушайте, док! Я вас так на американский манер называть буду, чтобы покороче. Что мы сцепились, как собака с кошкой? Двух дней не знакомы, а обязательно слово за слово. Где ваш друг, прокурор?
— Он…
— …не прокурор. Знаю. Плевать! Вы ведь тоже не доктор?
— А кто же?
— Меня это не касается. Хотите проходить за доктора, пожалуйста! Только не беритесь лечить младенцев. Мамаши вам этого не простят. И не придирайтесь ко мне на каждом шагу. Пойдемте лучше к прокурору и обсудим кое-что. Для вашей пользы.
И Валерий смахнул с носа таявшие снежинки.
Сосновский задумчиво мерил комнату шагами. Он посмотрел на вошедших, как бы соображая, что это за люди.
— Те же и Калугин-младший, — отрекомендовался Валерий.
— Никого больше не подстрелили?
— Кажется, никого, но Валерий не исключает возможности отравления. Он не доверяет Демьянычу.
— Вот как! — отозвался Борис Михайлович деловито. Заметно было, что его уже ничем не удивишь. — Факты есть? Основания? Почему заподозрил старика?
Валерий сморщился.
— Я видел его с карабином Филипенко минут через пять после выстрела на тропе за хижиной.
Это произвело впечатление.
— Расскажи!
— Встретились случайно. Мне не хотелось идти домой. Спросите, почему? Долго объяснять. Но было нужно. Бросить Марину одну — свинство, хотя и ее видеть не хотелось. Но это не относится. Короче, решил идти дорогой, что подлиннее. Вдруг — выстрел, отчетливый, винтовочный. Думаю — Матвей…
— Вы знали, что у Филипенко есть карабин? — уточнил Мазин.
— А кто не знал? Не сбивайте меня. Думаю — Матвей, но вспомнил, что егерь-то в район собрался. Кто ж палит? Матвей — мужик сердитый, не дай бог его оружие в руки взять. Посмотрели б вы, как у него глаза кровью наливаются! Ну, я пошел на выстрел. Идти пришлось недолго.
— С осторожностью или напрямик?
— Выслеживать не собирался.
— И что же?
— Наткнулся на старика. Усаживается на осла, в руке карабин.
— Что он сказал? — нетерпеливо спросил Сосновский.
— Ничего он мне не сказал, потому что я ничего не спрашивал.
В словах Валерия промелькнула неуверенность, сомнение в том, что его правильно поймут.
— Тебя не удивило, что стреляет Демьяныч, да еще из чужого карабина? — Сосновский повернулся к Мазину. — Старик проповедует: «не убий» живую тварь, а тут с карабином!
— Слишком удивило. Пока соображал, он на ишака взгромоздился и отчалил.
— Не заметив вас?
— Я, док, стоял за деревом.
— Куда он дел карабин?
— Увез.
— Открыто?
— Разве его спрячешь? Не иголка. В карман не поместится.
— Резонно. А дальше?
— Пошел домой, тут и узнал, что стреляли-то в вас.
Снова удивился.
— Кто вам сказал?
Валерий усмехнулся непонятно:
— Кушнарев сообщил.
— Интересно, с какой целью?
— Не ведаю. Глубокомысленно плел, с подходами и намеками.
— На что намекал?
— Сволочь!
— А если без эмоций?
— Пожалуйста! Меня подозревает.
— Не горячитесь, Валерий! В такой запутанной ситуации можно заподозрить кого угодно. Кушнарев — вас. Вы — пасечника.
— Я видел его с карабином. Больше я ничего не сказал. А кого подозреваю, дело мое.
— Напрасно ты не подошел к нему. Возможно, он объяснил бы свое поведение, — сказал Борис Михайлович.
— Хотел бы послушать.
— Возможен и такой вариант, — предположил Мазин. — Стрелял не Демьяныч, а… ну Икс, скажем. Выстрелил и бросил винтовку на тропе. Пасечник проезжал и увидел ее.
— Свежо предание, но верится с трудом…
— Значит, вы допускаете, что Демьяныч мог стрелять. Не утверждаете, но допускаете. Почему? Известно, что пасечник не берет в руки оружия, что он стар и, вероятно, не такой уж отчаянный человек — наконец, у него нет видимых оснований желать моей смерти. Это говорит в пользу Демьяныча, не так ли? И все-таки вы допускаете противоположное. Повторяю: почему? Есть ли у вас какие-то еще, не известные нам с Борисом Михайловичем основания? Или вас запугала путаница с ножом и подозрения Кушнарева, вы нервничаете и ищете алиби?
Валерий покусал верхнюю губу.
— А вы не из простаков, доктор. Может быть, это вы прокурор? Что-то вы в нашей беседе на допрос сбиваетесь. Не нравится мне это. Я сам к вам пришел.
— Важно понять, зачем вы пришли и с чем, с какой целью.
— С чем, я выложил. А вот зачем, ответить трудно. Предположим, вы мне симпатичны, и я не хочу, чтобы вас подстрелили.
— Спасибо. Уверен, что в вашей иронии есть доля серьезного. Но не все вы сказали. Что-то еще у вас на душе осталось.
— Душа, док, — загадка. Особенно славянская. Оставим ее. И пасечника тоже. Нет у меня улик против него. Но он мне не нравится. Финиш.
— Откуда финиш, Валерий? Четверть дистанции.
— Я сошел с дорожки. — А нам что делать?
— Бегайте. Можете забежать к старику и поинтересоваться его похождениями.
— Вы и утром его подозревали? Во время нашего разговора в хижине? — спросил Мазин.
Художник вспылил:
— Я вам отвечал! Помните, что я отвечал? Никаких предположений! Я к вам не с догадками пришел, а с фактом. Не устраивает он вас — разрешите откланяться.
Он круто повернулся на каблуках, оставив на полу комок грязи, прилипшей к подошве, и вышел из домика.
— Нервный юноша, — проговорил Игорь Николаевич, раздумывая. — Старика он подозревает. И не подошел к нему в лесу, потому что выслеживал, хоть и не нравится ему это слово. А зачем было следить, если он не знал, что стреляли по человеку в хижине? Не знал? Мог и не знать. Такие ребята легко заводятся. Но материал он нам подбросил. Куда только его употребить? И как систематизировать? Может быть, в самом деле спросить у Демьяныча? Он приглашал меня на чашку чаю.
— Постой. А что плел Валерий об отравлении?
— Это от избытка воображения. Сначала предостерег, потом говорит: зайди! Непоследовательно. Однако зайти придется. Не понимаю, зачем было старику тащить с собой карабин?..
Пасечник увидел Мазина в окно и гостеприимно распахнул дверь.
— Решились, Игорь Николаевич?
— Соблазнился чаем.
— Чаек готов. Он у меня всегда готов. Присаживайтесь.
