Добрый ангел смерти - Курков Андрей Юрьевич (библиотека книг TXT) 📗
Мы с Петром переглянулись.
— А какая разница? — спросил Петр.
— С досмотром дешевле — триста долларов, но, сами понимаете, все придется перевернуть, распаковать… А без досмотра — пятьсот.
— Но у нас только песок… — произнес я и тут же пожалел о сказанном.
— Песок? Из Казахстана на Украину? — Улыбка азербайджанца растянулась почти до ушей. — Слушай, у вас там песок кончился, да? Сказки рассказываешь?..
Мы ваш песок по песчинке досмотрим — год здесь стоять будете!
— Все в порядке, все в порядке… — Петр поднял ладонь, останавливая таможенника. — Заплатим без досмотра.
Мне показалось, что азербайджанец даже огорчился, будто он только-только собирался хорошенько покричать, поставить нас на место, а мы уже сдались, ручки подняли и готовы выполнить все его пожелания.
— Ладно, — после минутной паузы, убрав улыбку с лица, сказал он Петру. — Неси пошлину.
Пока Петра не было, таможенник с интересом разглядывал повязку на моей голове.
— Что, с полки упал? — спросил он, снова улыбнувшись.
— Да.
— Надо осторожно ездить, это тебе не СВ.
Я кивнул, боясь, что если опять что-нибудь скажу — пошлина может вырасти.
Наконец, выдав таможеннику пятисот долларов и подождав несколько минут, пока он их три раза пересчитывал, мы возвратились в купе.
Молча сидели. Ждали отправления состава. Впереди нас было еще вагонов двадцать, и мы слышали урывками разговор на русском языке. Видно, мы были далеко не единственными сопровождающими в этом составе.
— Вин навить паспорты нэ пэрэвирыв! — удивленно произнес Петр.
— Мы же заплатили за «без досмотра», — сказал я. — Он и в купе не зашел, и с нашими красавицами не познакомился.
— Ну цэ слава Богу, — выдохнул Петр. «Этому таможеннику и в голову прийти не могло, что с нами едут женщины», — подумал я.
Глава 59
Состав шел медленно. За незакрывавшимся окном продолжалась ночь.
Азербайджан остался позади, и мы снова лежали на своих полках в ожидании утра.
Спать не хотелось, и я время от времени свешивался со своей верхней полки и заглядывал в окно. Иногда мой взгляд выхватывал из темноты южной ночи далекий огонек корабля или шхуны. Огоньки словно передавали моим мыслям некую романтическую энергию. Это была энергия сна, а не бодрости. И в конце концов я заснул с улыбкой облегчения на лице. Я ее чувствовал, эту улыбку. И снова мне снился странноватый сон, в котором я был украинцем, только теперь уже не героем, а бежавшим из турецкого плена оборванцем. Шел вдоль болгарского берега, срывая на ходу гроздья дикого винограда. Потом присоединился к цыганскому табору и вместе с ним добрался до Буковины, помогая цыганам красть лошадей и раскаленным в огне костра железом выжигать их хозяйские клейма. Странный был сон, но еще более странным было то, что во сне все — и болгары, и цыгане, и я сам говорили на красивом, литературном украинском языке, словно все мы были персонажами какого-то романа.
Уже проснувшись, я с полчаса лежал на спине и думал: уж не близкое ли соседство с нашим песком рождает такие странные сны?
А за окном уже поднималось солнце, и снова между нами и морем медленно проезжали виноградники.
— Дывно, — вздохнул Петр. — Мы всэ йидэмо и йидэмо и нэ знаемо, що там, з иншойи стороны вагона? Там мають буты горы, а мы их нэ бачымо…
Утром доедали уже подсохший лаваш, запивая его чаем. Настроение у всех было бодрое, словно все самое плохое осталось позади.
После завтрака Галя сняла с моей головы повязку. Осмотрев ссадину, сказала, что все в порядке. Снятая повязка полетела в окно.
— Ты знаешь, — Петр наклонился над столом ко мне поближе. — Мэни дывный сон снывся, про Шевченка, алэ росийською мовою… Начэ вин загубыв якийсь ключык и потам шукав його, шукав, довго шукав…
Видно, выражение моего лица показалось Петру более чем странным. Я действительно прикусил губу и прищурился, проведя параллель между украинским языком, пробравшимся в мое сновидение, и Шевченко, заговорившим по-русски в сновидении Петра. К тому же припомнился и золотой ключик, найденный в песке, а теперь лежавший в кармане рюкзака.
Петр открыл рот и еще ближе подался вперед, словно собираясь что-то сказать. Но, выждав минутную паузу, не сводя с меня прищуренного внимательного взгляда, он спросил:
— А чого ты так здывувався?
Я улыбнулся.
— А мне последние сны на украинском снились, и сам я по-украински в них говорил. Петр пожал плечами.
— Ну и що? — спросил он, выпрямив спину и бросив быстрый взгляд на сидевшую рядом Галю. — Мэни в дытынстви снылось, що я разом з битламы по-английськи спиваю, и розмовляв я з нымы ангйийською. А в школи я нимэцьку вывчав… Цэ ж тилысы сны.
— Только сны, — согласился я.
— А мне тоже сны по-русски в детстве снились, — присоединилась к нашему разговору Гуля.
— Это оттого, что у вас в Казахстане слишком много русских, — сказал Петр.
— Пэтю! — Галя укоризненно посмотрела на своего черноусого.
— Ну их везде много, — добавил Петр, решив, что этим дополнением он как-то смягчит смысл сказанного.
Меня вдруг стал разбирать смех. Петр посмотрел на меня удивленно, а я уже вовсю смеялся. Мне совершенно не к месту вспомнился анекдот о том, как новый русский пришел к старому еврею и сказал: «Папа, дай денег!»
— Ты чего? — спросил меня по-русски Петр.
— Да так, — пытаясь остановить себя, сказал я сквозь смех. — Анекдот вспомнил…
— Какой?
Тут я уже подумал, что если расскажу ему именно тот анекдот, который вспомнил, то он подумает, что у меня крыша поехала.
— Грузинский гаишник останавливает в Тбилиси русского на «Жигулях», — стал я рассказывать первый пришедший на ум анекдот. — Ви, говорит, прэвысили скорость. Пишите объяснительную на грузинском языке. «На грузинском? — удивляется русский. — Я не умею». А грузин стоит, молчит и ждет. Подумал русский и вложил в свои права пятьдесят баксов. Протянул права грузину. Тот взял, вытащил купюру, спрятал в карман и говорит: «Вот выдышь, а говорышь, грузинского не знаешь! Половину объяснительной уже напысал!»
К моему удивлению анекдот не вызвал у слушателей даже улыбки. Петр смотрел на меня выжидательно. В его взгляде я заметил то ли жалость, то ли беспокойство.
— Не люблю анекдоты про национальности, — сказал он несколько минут спустя. И сразу перешел на украинский. — И взагали, повэрнэмось до Кыйива, тоди за горилкою и посмиемось. А покы що смиятысь рано…
Мне стало грустно. Смеяться никогда не рано, подумал я, не соглашаясь с Петром. Я еще мог бы себе представить ситуацию, когда смеяться уже поздно. Но даже когда поздно смеяться — смех может просто менять свое значение, превращаясь из смеха веселья в смех отчаяния, в смех сумасшедшего.
Я глянул в окно и увидел, что между нами и морем вдруг возникли дачные домики, сады, виноградные зеленые крыши дворов. И все это было раскрашено в такую яркую зелень, что трудно было даже представить себе, что приблизилась календарная осень. Трудно было представить себе, что все это может пожелтеть, покраснеть или вообще остаться без красок, сбросив листья на землю.
Что-то мягкое ударило меня по лицу и упало на стол. Я отшатнулся от окна.
На столе лежал недозрелый плод инжира. Еще несколько таких недозрелок влетело в наше окно.
— Хлопци балуються, — сказал Петр, выглядывая из окна.
Я тоже выглянул и увидел позади возле насыпи машущих нам руками чумазых пацанов.
Гуля взяла со стола инжирину и бросила себе в рот.
Инжирная атака вернула нам хорошее настроение. Мы собрали по купе инжирины, сполоснули их в котелке, потом выплеснули воду в окно.
— Маловато, — сказал Петр, глядя на выложенные в два ряда на столе недоспелки.
Потом взял одну инжирину и тоже бросил себе в рот.
Смачно разжевал ее.
— Трэба кавы выпыты, — произнес он громким жизнеутверждающим голосом и посмотрел на Галю.
Глава 60
Прошло часа три, и состав снова остановился. Выглянув, мы увидели между собой и морем еще один товарняк. Но между нами и этим товарняком было метров пятнадцать и рельсы, рельсы, рельсы. Место напоминало товарную станцию.
