Самурай-буги - Таскер Питер (мир книг .txt) 📗

Кроме того, по сравнению с остальным полупорнографическим мусором журнала, она блестяще написана. Мори даже распознает пару отсылок к поэтическим произведениям. Во всей Японии есть только один журналист, который способен втиснуть аллюзию из классической китайской поэзии в абзац о финансировании оппозиционных политических партий.

Так что всю дорогу до Синдзюку Мори задается вопросом: почему, когда он спросил Танигути о Наканиси, старый друг ничего не сказал о фармацевтической компании? В конце концов, два года назад он сам в своей статье обрисовал панораму связей компании с министерством. Два возможных ответа: один невероятный, другой неприятный. Невероятный: Танигути ничего не сказал, потому что ничего не помнит. Неприятный: Танигути ничего не сказал, потому что он помнит все.

Поднимаясь по лестнице к себе, Мори слышит телефонный звонок. Он не спешит, считает. Двадцать пять пронзительных и срочных трелей. Мори знает лишь одного настолько упорного человека. Он поднимает трубку, и его догадка подтверждается.

– Мори-сан! – звонко лает Уно. – Где же вы были? Я звонил вам все утро!

– Я был в Национальной библиотеке, – говорит Мори.

– В Национальной библиотеке! – Уно поражен.

– Да. Когда я говорил, что приходится работать в библиотеках, я именно это и имел в виду. Ну что у тебя?

Голос Уно дрожит от восторга:

– Я проверил автокатастрофу с Наканиси. Большие новости!

– Автокатастрофу? – На секунду Мори озадачен. Потом он вспоминает несчастного мелкого чиновника из патентного офиса, которого переехали как-то вечером, когда он, вероятно, пьяный возвращался домой.

– На самом деле, это никакая не автокатастрофа, – торопится Уно. – Я позвонил в Министерство юстиции, сначала они не хотели давать информацию, но я их убедил. Там женщина, завтра я договорился пойти с нею в бар, и вот что она мне сказала… Вы можете себе представить, Мори-сан?

Мори раздраженно постукивает пальцами по столу.

– Понятия не имею, – говорит он. – Но послушай: есть кое-что поважнее. Помнишь, я говорил…

Уно, не обращая внимания, продолжает:

– Она сказала, что водитель скрылся с места преступления, и его так никто и не нашел! И там было еще два свидетеля, и я записал их имена, и встречаюсь с ними сегодня днем! Если хотите, Мори-сан, вы тоже можете прийти, и мы узнаем что-нибудь новое об этой таинственной белой машине, которая…

– Забудь про эту ерунду, – прерывает его Мори. Уно поперхивается от уязвленной гордости:

– Ерунду? Мори-сан, вы о чем? Это же тот прорыв, которого вы ждали, разве нет? Если мы найдем эту белую машину, мы найдем убийцу!

– Нет! – говорит Мори. – Если мы найдем ту белую машину, мы, вероятно, выясним правду про бедного сараримана-самоубийцу. Это не тот Наканиси! Тот, которого мы ищем, не имеет ничего общего с Патентным бюро.

Наконец, тишина. Мори прямо-таки слышит, как проворачиваются шестеренки в мозгах Уно.

– Повторите, пожалуйста, – тихо и спокойно говорит Уно.

Мори повторяет, потом рассказывает ему о Кэнити Наканиси.

– Почему вы уверены, что это тот самый человек? – еще не вполне уверившись, спрашивает Уно.

– Потому что кое-кто хотел, чтобы я подумал, что это не тот, – говорит Мори.

– А?

– Ложь ведет к правде, – говорит Мори. – Ты должен усвоить этот образ мыслей, если хочешь преуспеть в нашем бизнесе.

Уно все еще смущен.

– Ясно, – говорит он медленно. – Однако полагаю, что вы хотели бы, чтобы я выяснил подробности смерти и этого человека.

– Точно, – говорит Мори. – Иди и работай прямо сейчас. Это ключевой момент всего дела.

– Вы всегда так говорите, – стонет Уно.

Верно. Так Мори всегда говорит, это он всегда и имеет в виду. Каждая фаза – ключевая, пока не переходишь к следующей; так же и каждый шок – самый шокирующий, каждое разочарование – самое разочаровывающее, каждая измена – самая горькая.

Мори кладет трубку, идет к маленькому алтарю на стене над проигрывателем. Дары надо бы заменить: сакэ, купленный в автомате, почти испарился, мандарин сморщился до размеров и текстуры мячика для гольфа. Мори надеется, что боги поймут. Он закрывает глаза, хлопает в ладоши, молится об успехе, процветании и тому подобных мимолетных вещах. Если б они были не так мимолетны, Мори бы не нужны были боги, а богам бы не нужен был Мори.

Митчелл приезжает в офис после визита в компанию, ноги у него мокрые, спина потная. Его ум полон оценками выручки и коэффициентами оборачиваемости активов, но тут он заглядывает в кабинет заведующего отделом. И замирает полумертвый, с бьющимся сердцем.

Вот что он видит. В центре комнаты стоит завотделом Клаус Хауптман. Высокий крупный мужчина со шрамом в форме полумесяца на левой щеке, похожий на дуэльный шрам, хотя на самом деле, говорят, то была авария на автобане. Хауптман кому-то улыбается, что само по себе необычно. И он почему-то говорит по-французски, медленно, с сильным акцентом, но, насколько Митчелл может судить, правильно.

– Si с'est possible, je voudrais attendre encore deux ou troixmois. [34]

Поле зрения заслоняет другая фигура, которую Митчелл узнает даже со спины. Из верхних эшелонов: мерцающие острые шпильки каблуков, черные чулки, исчезающие под серой шерстяной юбкой, длинные черные волосы, спадающие каскадом по мощным плечам. Сердце Митчелла падает. Этот кивок, это ледяное контральто – ошибки быть не может.

– Le moment d'attendre est passe. II у a seulement une solution – une deculottage immediate. [35]

Саша де Глазье подходит ближе, мягко кладет руку Хауптману на плечо. Митчеллу уже приходилось видеть этот жест. Поглаживать, целовать в щечку и слегка флиртовать с тучными, но властными немолодыми мужчинами – в IINSEAD, [36] наверное, этому учат.

Хауптман широко ухмыляется и грозит ей пальцем.

Пытается флиртовать в ответ, и выглядит это ужасно. Митчелл спешит обратно в отдел исследований и разработок, тщетно пытаясь отыскать французский словарь.

В два часа Митчелл включает терминал, смотрит на рынок. Вскоре он жалеет, что решил посмотреть. Невзирая на то, что индекс Никкей [37] слегка корректирует падение («отскок дохлого кота»), акции «Софтджоя» упали еще на 5 %. Быстрый подсчет: рыночная капитализация компании сократилась на 400 миллиардов иен с тех пор, как Митчелл осенью присвоил ее акциям рекомендацию «покупать». Что можно сделать с 400 миллиардами иен? Можно купить 6000 «роллс-ройсов», построить и оборудовать 300 больниц в странах третьего мира, космический корабль может пролететь на эти деньги полпути до Юпитера. И все это богатство исчезло, просочилось сквозь экран терминала в параллельную вселенную.

Митчелл стучит по клавиатуре, открывает график акций «Софтджоя». Изучает цены закрытий дня, разглядывает дневные графики «крестики-нолики», [38] скользящую среднюю, осцилляторы. Индикаторы говорят ему: цена акций накануне падения. Он применяет другие, более японские системы. Его прежний босс, Яд-зава – как бы он оценил вот эту формацию? Этот зигзаг на пике прошлого ноября: вылитый «храм трех Будд». А это резкое падение два месяца назад, с которого началась последняя распродажа – это разве не «прыжок гейши-самоубийцы»? Если так, то снижение акций «Софтджоя» должно вскоре прекратиться. Проблема в том, что единственный человек, понимающий в системе технического анализа Ядзавы, – сам Ядзава. А прежний босс Митчелла до сих пор не лезет на поверхность, перемещая сферу своей деятельности на «отсталые рынки» стран, где нет законов об экстрадиции.

Звонок телефона. Женский голос с калифорнийским акцентом.

– Спасибо, что пригласили выпить чая вчера, Митчелл-сан. Простите, что я так убежала от вас.