Ты проснешься - Зосимкина Марина (электронная книга txt) 📗
Она ошиблась только один раз. Ей не надо было забирать с собой те открытки. Возможно, еще раньше ей не надо было их совать в почтовый ящик, но на тот момент Валечке нужна была отдушина. А что, нормальная отдушина. Она с такой ненавистью кромсала нарисованным красоткам руки-ноги и выкалывала глаза, что было удивительно, как это у самого объекта они оставались на месте.
Но когда, торопясь уйти из квартиры, уже после всего, она увидела на тумбочке в прихожей уложенные аккуратной стопкой увечные прямоугольники, то запаниковала и подхватила их, на ходу засовывая в карман. Кабы не этот пустяковый просчет!.. И тогда та малолетняя дебилка со следами вырождения на лице, которую Валечка толкнула, выходя из подъезда и пряча лицо в капюшон старого пуховика, не подняла бы тревогу, а спокойно отправилась бы спать в свою богадельню, а ее придурошная опекунша спокойно продолжила бы валяться возле своей плиты, пока окончательно не отбросила бы копыта. С пробитой башкой она и без газа бы окочурилась.
Подумаешь, рычаг на трубе не повернут! Уличили ее, как же. А не успела его потерпевшая повернуть, кувшин ее раньше шарахнул.
Когда соседка донесла Борису, что его бывшую чудом обнаружили лежащей без сознания и отвезли на «Скорой» в больницу, Валя, конечно, взъярилась, но быстро взяла себя в руки, решив работать над новым планом. Новорожденный план именно тем и был хорош, что в наличии имелись все возможности для его выполнения. Но то, что произошло в дальнейшем, иначе как фантастическим невезением не назовешь.
Откуда вообще взялась эта стервозная баба, чего ей там делать-то? Всё, сволочь, испортила. Во-первых, Валя так дело и не доделала, во-вторых, чуть скальпа не лишилась, с двух сторон на голове у нее теперь проплешины и болят, как ожог. Но самое неприятное, что ее в свободе ограничили, сходу поверив психованной свидетельнице. А от мечты-то Валечку отделяло всего несколько минут!..
Но и здесь она выкрутилась бы, несомненно выкрутилась! Она успела выпустить из руки шприц вовремя, еще до того, как на визги накрашенной коровы в палату ввалилась толпа идиотов-охранников и медсестер. И всё, никто ничего не смог бы доказать. Как это у цивилизованных американцев – ее слово против моего.
Вон какая кислая рожа была у спирохетины в погонах.
Все ее обвинения умная Валечка разбила, на все вопросы с подкавыкой лихо ответила, ни в одну ловушку не попала, да и не ловушки это были.
А в Валиной голове уже роились новые идеи, она прорабатывала другие возможности, которые начнет осуществлять сразу же, как только окажется подальше от этого места. Она не привыкла оставлять дела незавершенными, иначе кто же тогда она будет, если не сможет с чем-то справиться? У нее было сложившееся мнение на свой счет, и она не собиралась его менять.
Но разве Валечка могла предположить, что ее, хваткую, хитрую, изворотливую, переиграет какая-то московская дурочка, которая догадается развесить по углам видеокамеры?! Как же она могла забыть, что бывшая Борина жена повернута на всех этих компьютерных штучках-дрючках?! Она должна была учесть и действовать иначе!
Ну а как же ей было это учесть, если в средней школе районного города Удольск, откуда Валечка родом, было всего два компьютера, а родители считали, что шуба важнее, и купили шубу, а компьютер не купили, а сама Валя до сих пор его так боялась, что не могла и запустить самостоятельно?
«Сука, сука, какая же подлая сука! – изнемогала злобой госпожа Козелкина, препровождаемая конвоем вдоль коридора на выход.
«Это куда же меня тащат?» – внезапно заволновалась она, возвратившись к действительности и увидев вокруг казенные недобрые стены, а прямо по курсу распахнутую настежь уличную дверь. И сообразила, что препровождают ее к спецфургону, а туда она не хочет, точно не хочет.
«Значит, план «Б»? – уныло подумала она. – А по психболезням-то у меня был трояк», – с запоздалым сожалением вспомнила Валечка и, утробно мыча и выгибаясь, рухнула навзничь на грязный линолеум, где и забилась в неумелых конвульсиях.
Вид в оконном проеме был сегодня чудесным и даже сказочным. Небо такое голубое, что светилось изнутри. Бело-золотое солнце празднует морозный безоблачный день, лупит пиками-лапами через оконное стекло по всем блестящим предметам, а может и в глаз дать, если из глупого любопытства захочешь взглянуть на него в упор. Медленно и неслышно падает волшебный снег. Белые-белые снежинки маленькими парашютиками спускаются на белый ажур спящих тополей.
На подоконнике – елочка в локоть высотой. Иголочки на ней не пошло-синтетические, а из плотной изумрудной бумаги, а шары стеклянные, зеркальные, разноцветные. На макушке восьмиконечная серебристая звезда. Демидов елку притащил.
И на всю эту красоту можно любоваться прямо из кровати. А можно аккуратненько встать и подойти поближе к подоконнику, чтобы все как следует рассмотреть. А к зеркалу не надо, ну его. К зеркалу Катя вчера подходила и больше пока не хочет.
Сразу же, как только она пришла в себя, Катя настойчиво начала просить, чтобы к ней приехала Марианна. И пересказывая ей свое злоключение, она подробно и заново все вспомнила и вникла, и прочувствовала. Все эти воспоминания так на нее подействовали, что Катя незамедлительно начала погружаться в апатию, и погружалась она туда настолько целеустремленно, что апатия грозила скоро перерасти в депрессию.
Не то чтобы Катя была так уж сильно поражена, что кто-то ненавидит ее аж до смертоубийства, но на душе было гнусно. Пустяк для обычного состояния, но не после того, как ты провалялась несколько дней без сознания, а в последующие дни, хоть и в сознании, но в самочувствии самом прескверном.
Голова часто принималась болеть и кружилась, Катю шатало, когда она по-старушечьи передвигалась от кровати к унитазу и обратно, не было совсем аппетита, и накатывала приступами тошнота.
И вот с такой непростой комбинацией физического с психическим, когда весь без исключения мир кажется подлым, не хочется ни на кого смотреть и ни о ком хорошо думать, Катю занесло к зеркалу, висящему в ее личном санузле, который прилагался к ее личной спецпалате.
Она, конечно, давно сообразила, что это за палата, и почему она не в восьмиместном «люксе», а здесь, но тем не менее, в апатии пребывала и даже упивалась осознанием того, какие же все люди сволочи.
И тут она увидела в зеркале себя и поперхнулась своей апатией, как холодной овсянкой на воде и без масла. То, что предстало ее глазам... То есть, это, конечно, была она, но так не хотелось в это верить... Апатия покинула ее со скоростью реактивной торпеды. Потому что обрушилась катастрофа.
Оказывается, мало – быть наголо выбритой, и при этом ты не Татьяна Васильева, бывшая Ицыкович. Нужно еще, чтобы на макушке поверх щетины кривовато топорщилась пухлая нашлепка из пластыря, прикрывающая швы, хорошо хоть, что почти срослись. А лоб, правая щека – в общем, пол-лица – были залиты гигантским кровоподтеком с отечностями в отдельных местах и рваной ссадиной ближе к носу. Правый глаз заплыл и выглядывал из щелочки.
Это мадам Козелкина постаралась, когда от всей души приложила ее коллекционной вещью, настоящей глиняной кринкой, которую Кате специально привезли из Орловской деревни. Кринка была гигантская, пятилитровая и по теперешним временам просто редчайшая.
Худенькую маловесную Катю от силы удара снесло прямо на стоящую рядом табуретку, каковой и был нанесен дополнительный урон ее внешности.
Она почему-то вспомнила глупую фразу «Здравствуй, попа, Новый год», но смешно ей при этом не стало.
Тут она услышала звук шагов за дверью и голос Демидова, который церемонно здоровался с медсестричкой Верой с поста. Быстро, насколько ей позволил не совсем пришедший в себя вестибулярный аппарат, Катя кинулась к своей родной кровати и убралась под одеяло с головой.
Демидов вошел и начал с глупых приколов: «Гюльчатай, открой личико». Катя дрыгнула задом и укуталась еще плотнее. Дурак Демидов не угомонился и начал ее дразнить, как подросток, что она, типа, воображала, ну и так далее. Самое ужасное он сказал под конец:
