Ты проснешься - Зосимкина Марина (электронная книга txt) 📗
Катя с Викусей присели рядышком на банкетку возле поста охраны. Молчали, пригорюнившись.
Охрана в лице Петра Михайловича, пенсионера, их не трогала и не прогоняла. Петр Михайлович сам был в состоянии не лучшем, так как преступление произошло именно в его смену, а именно – накануне, в пятницу вечером, и это не просто служебная неприятность, это как раз то, что может быть названо преступной халатностью, повлекшей и так далее, со всеми вытекающими из этой формулировки катастрофическими последствиями. Думать об этом было страшно.
Хотя он не был циником, а был нормальным пожилым дядькой и Лидию Петровну жалел, но вполне понятный страх мешал ему жалеть от всей души и на совесть.
Он прохаживался взад и вперед по просторному вестибюлю, засунув большие пальцы за ремень форменных штанов и напряженно вспоминал весь вчерашний вечер, стараясь за что-то зацепиться в памяти и понять, наконец, что же на самом деле произошло, потому что в виновность воспитанника Коростылева Геннадия Дмитриевича, семнадцати лет от роду, он не верил.
Заступил на смену он в восемь вечера, пришел вовремя, даже немножко раньше. Сменял Фадеева, тоже, кстати, Петра, только Федоровича. Хотя, какой он Федорович. Петя просто, студент-заочник. Правда, армию отслужил. Но все равно, пацан еще.
Петя ввел его в курс последних событий, потом сбегал и проверил черную лестницу, убедился, что стальные задвижки на всех дверях закрыты и никто из контингента не проник на запретную территорию – эту процедуру полагается выполнять каждый раз в пересменку.
Иногда ребята, конечно, это не делают, потому что лень, да и незачем, тупая перестраховка, но Петр Михайлович когда-то служил на флоте и порядок знает. Когда он принимает смену, все неукоснительно исполняется, ребята привыкли и не бунтуют, потому как проще до третьего и обратно вниз пробежаться, чем что-то пытаться объяснить «этому дуболому».
Про «дуболома» Петр Михайлович знал, доложили, но, поскольку симпатий у штатских никогда не искал, а соблюдение правил считал стержнем жизни, то относился к сему определению почти как к похвальной краткой характеристике.
Так, что там Петя ему доложил, когда смену сдавал?
А, вот что. Директриса позвонила по местному и предупредила, что к ней должен спонсор подъехать, с ним еще человек, то ли адвокат, то ли нотариус, чтобы пропустили и препроводили с почетом. Хотя, может, и не подъедет, но о визите уведомил. Заместительша ее, Танзиля Усмановна, уже отбыла, буквально минут за десять до его, Петра Михайловича, появления.
Хорошая женщина, строгая, порядок любит. Петр Михайлович таких женщин уважал, нет, не робел, конечно, но был слегка подобострастен, совсем слегка, и активно исполнителен.
Секретарша еще раньше уползла, гюрза на пенсии...
Так что, кроме самой директрисы, в здании наличествовало три воспитателя, медсестра дежурная, кто-то, кажется, на кухне еще остался. Да все как обычно! Никто так и не пришел, никакие спонсоры с адвокатами.
Танзиля Усмановна, правда, прибегала, ключи забыла, пришлось от метро возвращаться.
А что Лидия Петровна домой так и не пошла, так это как раз Петра Михайловича и не удивило. Начальница иногда оставалась переночевать в интернате, у нее и диван в кабинете приспособлен, и плед, и подушка в шкафу. А чего бы ей не переночевать? Дома никто не ждет, не беспокоится, зудеть не будет, что вот, опять на работе оставалась, вот, домой не спешит, или еще какую глупость...
Тут Петр Михайлович сбился с настроения и запутался. Он что хотел – съязвить, что начальница не обременена, так сказать, семьей и заботой, или же позавидовать ей, что никто не мотает нервы и не заставляет оправдываться, отпрашиваться и объясняться?
Сам Петр Михайлович вполне удовлетворился бы одной только своей пенсией плюс кабачки на даче, но. Но у него было домовитая и толстая жена, а взрослый сын, женившийся недавно, уже с ними не жил, а снимал однушку в Бибирево, чтобы спастись от мамашиной всепроникающей заботы и заодно сохранить мир в собственной новенькой семье.
Его трудно было в чем-то упрекнуть, но Таисия – так звали маманьку – всерьез обиделась на сына и, конечно, на невестку, так как вместе с ними из ее жизни ушел большой кусок, вернее, улизнуло большое поле, или даже поприще для воспитания, обучения и подачи всяческих команд.
Отсюда, весь гнет супружниной домовитости и заботы приходилось нести Петру Михайловичу единолично, а это трудно.
И эта отдушина сутки через трое ему была совершенно необходима. Здесь, в интернате, у него авторитет, персонал уважает, воспитанники побаиваются, охламоны-подчиненные в лице трех сотрудников охранного агентства подчиняются, как и полагается подчиненным.
От размышлений его отвлек глухой стук, оказавшийся звуком свалившегося Катиного рюкзака, ранее небрежно брошенного на край скамеечки.
Петр Михайлович Катю знал и относился к ней доброжелательно, с уважением. Конечно, это было не то чистое уважение, как к Танзиле Усмановне, Катя не внушала ему такого подобострастного трепета, но, помимо любви к порядку и дисциплине, он еще ценил в людях самостоятельность, которая зиждется на профессии.
Он так сыну своему всегда и говорил: «Если ты штатский, то должен получить хорошую профессию». Или мог сказать «хорошую специальность».
Всех этих новых, начинающихся словом «менеджер», за профессию не считал, так, пыле-в-глаза-пускание и из-пустого-в-порожнее-переливание, а профессия должна быть настоящая – учитель, врач, токарь...
Когда он разобрался, чем занимается Катюша, то сразу дал определение – профессия. Он всегда с ней вежливо здоровался и даже как-то помог дотащить тяжелую коробку с железом и инструментами в другой конец коридора, хотя это и не положено.
Поэтому ему показалось грубым спросить Катю, что она тут так долго делает, и он завуалировал свой профессиональный интерес, сформулировав поделикатнее.
– Э-э-э... Ждете кого-то, Екатерина Евгеньевна? – с легким наклоном головы осведомился он, остановившись напротив скамеечки и расставив ноги на ширине плеч. Больших пальцев из-за брючного ремня он не вынул, чтобы выглядеть красиво и мужественно.
Катя подняла голову и ответила задумчиво:
– В себя приходим, Петр Михайлович. Сейчас пойдем уже.
– Да... Надо же как... – вдохнул он тяжело. – И, главное, непонятно – за что, почему? Кто?
– Генка тут ни при чем! – зло выкрикнула Виктория. – Он любил Лидушку! Да хоть бы и терпеть не мог, какая разница! Он не убийца! И он нормальный! Теть Кать, скажи!
– Да никто всерьез и не думает так, – отмахнулся Петр Михайлович.
– Да! Не думает! Еще как думают! Сразу вены смотреть стали! Попросили вещи показать! Теперь потащат куда-то на анализы! Он сидит, не разговаривает ни с кем! Даже с нами, даже вон с тетей Катей не стал говорить!
Петр Михайлович вопросительно посмотрел на Катю.
– Так и есть, – устало сказала она. – Таков ход милицейской мысли. В этот промежуток, когда предположительно ее... она умерла, все было закрыто или под охраной. Все было закрыто, следов взлома не обнаружено, ни войти, ни выйти никто посторонний не мог.
Катя поднялась со скамеечки и потянула за собой Викусю.
– Петр Михайлович, мы сейчас уже пойдем, Вику со мной отпустили до завтрашнего вечера, но мне надо еще в компьютерный зал зайти, раз уж я сегодня здесь. Ребята сказали, что-то там глючит, надо проверить, – и Катя потянула Вику в сторону лестницы.
Вика послушно потащилась за ней, сунув руки в карманы куртки и тяжело вздыхая. Поднялись на второй этаж, Катя открыла своим ключом дверь компьютерного зала, пропустила Вику и, закрыв плотно дверь, осмотрелась.
Ранние ноябрьские сумерки уже вползли сюда через незашторенные окна и осели на столы, и стеллажи, и неудобные старые стулья, и новые офисные кресла на колесиках, растеклись по бывшей классной комнате, а может, бывшему кабинету физики или истории, а теперь уже бывшей игровой. Вдоль задней стены рядком матово отсвечивали новенькие мониторы, значительно светились красными огоньками компьютерные мыши.
