Не стреляйте в рекламиста - Гольман Иосиф Абрамович (е книги TXT) 📗
Компьютер позволил буквально любому работать и с собственно изображением. Отсканировал «фотку» или слайд, — а то и просто картинку из журнала, — и давай ее обрабатывать!
Различные фильтры, спецэффекты, приемы буквально пьянили молодых «дизигнеров» (как их презрительно называл Семен), как правило, пришедших в рекламные агентства и дизайн-студии из технических вузов.
По мнению же Тригубова, художнику вариативность не только не нужна, но даже вредна. Он перестает думать, когда есть возможность просто перебирать и сравнивать.
Ефим предпочитал не спорить с Семеном, чтоб не заводить долгие разговоры. Кроме того, Тригубов немножечко презирал Ефима за то, что он, человек, умеющий писать стихи, вместо них писал рекламные слоганы*, продав свой талант Мамоне.
Береславский все это понимал и даже в чем-то с Семеном соглашался. Его и самого иной раз покалывало, когда он перед очередным днем рождения подводил итоги прожитого года. Нетленного от его творчества, откровенно говоря, оставалось маловато…
Но день рожденья проходил, и, как правило, бурно. Жизнь наваливалась по новой, а все продолжалось по-старому. И, если честно говорить, то продолжалось не так уж плохо. А главное — совсем не скучно.
Что касается Ефимова отношения к Семену, то Тригубов «Беору» был очень полезен. В агентстве постоянно работали три-четыре «дизигнера», среди которых были и талантливые ребята. Но полиграфически и художественно образованных, тонко чувствующих пластику и эстетику произведения промышленной графики, кроме Семена, не было никого.
А еще Ефим знал, что Семен, демонстративно не прикасавшийся в «Беоре» к клавиатуре и лишь отдающий указания «дизигнерам», с первой же крупной премии (по случаю победы на рекламном фестивале) приобрел себе домой не самый скверный компьютер.
Что ж, у каждого из нас есть свои маленькие слабости.
— Ну показывай, — предложил Ефим.
Тригубов расстелил на большом столе цветные наброски.
— Это — листовка А4, это — плакат А1. Здесь — биллборд* 3 на 6 метров, «наружка». Все «четыре плюс четыре», кроме биллборда, разумеется.
— Что? — не поняла подъехавшая в «Беор» Настя.
— Четыре краски с одной поверхности. Четыре с другой.
— Не морочь ей голову, — перебил Семена Ефим. И, обращаясь к Насте, объяснил: — Чтобы получить полноцветное изображение, нужно на бумагу положить три краски: голубую — циан, красную — мадженту и желтую — йеллоу. Последний проход — черный. Модель цветосложения называется CMYK. Циан, маджента, йеллоу. Буквой "К" обозначили черный, чтобы не путать с другой моделью, в которой черный — "В", от «black». Этих четырех красок достаточно, чтобы изобразить все цвета, которые мы видим.
— Недостаточно, — перебил его Тригубов. — Весь видимый глазом спектр отобразить невозможно. Можно только к нему приближаться. Шестикрасочной моделью. Восьмикрасочной.
— Это уже неважно, — успокоил слегка очумевшую Настю Ефим. Главное, запомни, что если «четыре плюс четыре» — значит, листовка цветная с двух сторон. Если «один плюс один» — значит, листовка черно-белая с двух сторон.
— Одноцветная, — поправил Семен. — Может, синяя. Или зеленая. Или любого другого цвета по шкале Пантона.
— Все, хватит! — завопила Настя. — Сами вы Пантоны!
— Это лестно, — задумчиво сказал Семен. — Я был бы не прочь, чтоб мое имя тоже увековечили.
— Кончаем базар, — вернул всех на место Ефим. — Давай дальше.
— Последняя листовка — для черно-белого воспроизведения, под ризограф*. Две сторонки.
— «Один плюс один», — заявила Настя.
— Умница, — оценил Береславский.
— И еще стикер для вагонов метро. «Четыре плюс ноль». Пока все.
— Почему «ноль»? — не поняла Настя, теперь обращавшая внимание прежде всего на арифметику.
— Потому что стикер одной стороной приклеивают к стене, — мстительно заявил Семен.
Он не любил женщин в искусстве.
— Не всегда, — вступился за Настю Береславский. — Если лепить стикер на стеклянные двери, то нужно печатать «четыре плюс четыре».
— Только «в зеркале», — согласился Тригубов. Он был справедливым человеком.
— Все. Достали, — объявила Настя. — Я пошла к Марине Ивановне, решать избиркомовские дела.
Семен и Ефим остались одни. Береславский внимательно разглядывал продукцию. В чувстве прекрасного Семену не откажешь. Из многочисленных фотографий Сашки и его домочадцев Семен «слепил» очень трогательные композиции. Он четко подметил скрытые черты Орлова: мягкость, доброту. А какими глазами Толстый смотрел на Лену и детей!
— Ну, как? — поинтересовался Тригубов, ожидая заслуженной похвалы.
— Отлично, — честно сказал Ефим. — Сейчас подумаем, как все это переделать.
— Опять какую-нибудь туфту погоним?
— Типа этого. Сень, Сашка должен стать выше, грубее, мужественнее. Он любит детей и не любит бандитов. А твой персонаж любит всех подряд. Как сам знаешь кто. Видишь, слоган? «Защитил свою семью, защитит и вашу!» Тригубов, сделай из него Чака Норриса!
— Да из вас с Сашкой героя второго плана не сделать!
— Ну, Семен! Ну, ты же талантливый челоовек! Я просто не знаю, кто еще смог бы это сделать, кроме тебя.
— Ты мне специально льстишь, начальник!
— Да ты что, Семен! Окстись! Но из нас двоих художественный гуру — ты. Я только продавец. Правда, я знаю, что хочет покупатель. Так что, уж тряхни талантом.
— Черт с тобой. Испорчу картинки, — пробурчал Тригубов. — На компьютере. Чтоб рук не марать.
— Договорились.
Марина Ивановна накормила шефа таблетками и чаем с бутербродами. И Береславский рванул по своим вызвоненным заранее союзникам.
Первым в списке значился Костя Долгов. Немногословный молодой человек двадцати четырех лет был полноправным хозяином шестиметровой здоровенной штуковины, именуемой полноцветным струйным плоттером.
Плоттер давал о себе знать еще на входе. Вонь на свежий нюх была просто невыносимой. Издержки производства: используемая акриловая краска позволяла наносить полноцветное «долгоиграющее» изображение прямо на баннерную ткань*, из которой и выполнялись декорированные поверхности биллбордов.
Сама машина занимала большую часть огромной светлой комнаты. Она затягивала баннер с длинного, шестиметрового рулона и с помощью системы сопел, закрепленных на ездящей вдоль рулона головке, «плевалась» на баннер красками четырех базовых цветов. Делала она это с огромной скоростью, точно перенося на полотно изображение, принесенное заказчиком в электронном виде. Костя был здесь же, как и подобает руководителю-технарю новой формации. Начинал с обслуживания компьютеров, потом «менеджерил» и, почувствовав силу, занялся собственным бизнесом.
Банк, давший ссуду, не пожалел: совсем молодой парень знал технику, а главное, умел с ее помощью оперативно делать деньги. Быстрые деньги особенно важны в производстве, напрямую связанном с электроникой. В соседней комнате стоял трехметровый принтер, недавно купленный Костей буквально за копейки.
Морально устарел! Его разрешение печати составляло 36 точек на дюйм (столько капелек каждого цвета выплевывал принтер на дюйм запечатываемой длины). Два года назад этого было вполне достаточно для огромных щитов три на шесть метров, на которых никто не разглядывает мелкие детали. Но разрешение новой машины, обошедшейся банку в полмиллиона долларов, составляло уже 300 точек на дюйм. Почти вдесятеро выше.
Такое качество было необходимо при печати панно меньших размеров или когда изображение использовалось внутри здания, например на мобильных экспозиционных системах, применяемых на выставках и на местах продаж. Их зрители могли разглядывать в упор, и здесь разница была заметна.
Впрочем, «точки на дюйм» в основном применялись для давления на карман заказчика. Часто клиенты, не обладавшие достаточной полиграфической грамотностью, но зато обладавшие избыточным апломбом и дурными деньгами, требовали только высшее разрешение. Потому-то и разорилась фирма — прежняя хозяйка «маленького» трехметровика. Костя же использовал обе машины, в зависимости от задач и материальных возможностей заказчика.
