Нора (сборник) - Азольский Анатолий (читаем книги онлайн .txt, .fb2) 📗

К пяти часам вечера все бумаги были оформлены, получена и денежная компенсация за неиспользованный отпуск, ликующий Алеша выскочил на улицу. Наконец-то не увидит он ни одной руководящей морды, его единственный начальник — сменный мастер, который перед уходом домой, где-то около одиннадцати вечера, скажет ему, что в какую мешалку загружено и сколько часов валы с лопастями должны перемешивать политую клеями, эмульсиями и красками смесь. И платить будут в полтора раза больше! Да, грязь, шум, крысы с метровыми хвостами, особо вредные условия труда, но зато тринадцать часов, что до следующей смены, принадлежат ему, свободному человеку, выжившему, несмотря ни на что.

Нашлась работа и Михаилу Ивановичу, на Таганке, библиотекарем, райком партии решено было в известность не ставить. «Отныне вы беспартийный», — подал идею Алеша, но Михаил Иванович заартачился, закричал, брызгая слюной, что даже в мыслях не может представить себя вне партии. Кое-какие доводы признал разумными и не стал писать в анкете о загранкомандировках, научных работах и выборных должностях.

Как первоклашку в школу, снаряжал его Алеша для первого дня новой работы. Сводил в парикмахерскую, выгладил брюки и рубашку. Удаление из аппарата катастрофически сказывалось на Михаиле Ивановиче. Он высох, постарел, проскочив стадию мелких морщин, и глубокие складки побуревшего загривка переползли на лицо, брови закустились. Сорокалетние мужики окликали его у магазина: «Эй, отец!»

Утром Алеша приехал к нему прямо с работы, еще раз осмотрел со всех сторон, дал на дорогу и обед два рубля, посулил четвертинку, если тот вернется домой трезвым и вовремя. Проводил до автобуса, прибрался в квартире, сварил добротные густые щи, накрутил котлеты, с радостью увидел, что сковорода и кастрюли уже обретают следы прошедшего времени. Поспал, вымыл пол на кухне. Сидел, курил, думал. О Колкине, который через год будет уже в Москве. О женщинах цеха. О матери.

Время шло, седьмой час вечера, а Михаил Иванович не приезжал, хотя по телефону сообщил энергично и трезво: «Еду!» Еще час протянулся… Нет, не приехал. Алеша стал обходить узловые точки алкашей, заглядывал во дворы, прочесал кусты вдоль оврага, потолкался у магазинов, прошелся по парку.

Нашел он его в овраге, был он живым, лежал на боку, пытаясь подняться, заговорил со всхлипами, неразборчиво, слюна и кровь текли изо рта. И был трезв, что поразило Алешу, когда он принес его домой и положил на тахту, в глазах его застряла такая боль, что стало страшно. Алеша метнулся к телефону, но одумался, «скорую» не вызвал, сдернул с Михаила Ивановича ботинки, брюки, поднял рубашку и майку, но ни ссадин, ни кровоподтеков не увидел и лишь по розовым пятнам белых трусов понял, что не в драке и не по пьянке изметелили Михаила Ивановича, что избит он профессионально, что шмякавшие удары нанесены грамотными кулаками, через полотенце, в обман травматологов. Моча шла с кровью, но что с почками — не поймешь, как это было у отца, когда соседи подобрали его возле дома. Дыхание без хрипов, легкие, следовательно, не пострадали, давление (измеритель нашелся в аптечном ящичке) чуть выше нормального, появилась надежда, что разрыва на почках нет, всего лишь повреждение тканей. И когда через час давление не упало, Алеша вздохнул облегченно: кажется, миновало. Он обложил поясницу льдом, а утром, примчавшись с работы, стал грелками рассасывать внутренние гематомы — помнил еще, как выхаживала отца знакомая врачиха. Выпытал самое важное: спеша домой, Михаил Иванович пошел не парком, а через овраг, тут-то и догнали его двое парней, кто такие, не знает.

Строя догадки, Алеша все чаще обращался к Царскому Селу, подозревал бывшую супругу. «Из хорошей семьи», — обмолвился как-то Михаил Иванович, расспросы же показали: из чекистской семьи, где зло всегда найдет оправдание и понимание. Кончив десятилетку, будущая жена Михаила Ивановича не побежала в приемную комиссию института, а подала скромное прошение и устроилась уборщицей в доме на Старой площади, доверили ей сто сорок квадратных метров поначалу, а там и больше, и уже со справкой, где работала, пошла учиться. Хватку обнаружила немалую, и жизненный опыт подсказал ей, как с глаз долой убрать мужа, не оправдавшего доверия, благо в этом районе ей когда-то подчинялась милиция. И сынок Михаила Ивановича совсем озверел, угрожал по телефону: в институт-то он поступил, но попал в венгерскую группу, от которой и проку-то не было: ни Америка не маячила впереди, ни Европа, а всего — соцстраны.

О длинной руке Царского Села говорить не следовало, и Алеша повел осторожные речи о том, что надо бы переехать в другой район, здесь Михаилу Ивановичу не место, здесь он уже засветился, вот-вот завалится на дом участковый и выпишет предупреждение, о работе на Таганке нечего теперь и думать — ни больничного листа нет, ни справки о бытовой травме, чистый прогул, пункт 4 статьи 33-й.

Переезжать Михаил Иванович не хотел: здесь хорошо, библиотека рядом, райком партии даст работу. О трех магазинах, куда наловчился проникать с черного хода, помалкивал.

Уговорил Михаила Ивановича сам министр внутренних дел с экрана телевизора, министр собственной персоной пожаловал на опорный пункт охраны общественного порядка, лично одобрил начинание — постановку на поголовный учет всех подозрительных лиц, прежде всего пьющих, из-за чего сама операция и получила название «Бахус». Крупным планом телевизор показывал схемы с обозначением комнат и квартир, пути транспортировки алкашей к местам сбора или сгона их, и министр пожелал успехов в разработке операции «Меркурий», нацеленной на отлов мелких спекулянтов. Газетам, экрану, радио Михаил Иванович доверял полностью, поэтому сдался, прикинул заодно, что загрести его могут безо всяких мифологий, без операции «Сократ».

Вывесили объявление, согласились на Свиблово, первый этаж, совмещенный санузел, вблизи ни магазина, ни даже палатки с хлебом, потому и не за свой счет переехали. Взбодренный четвертинкой, Михаил Иванович держался уверенно, в кабине грузового такси сидел, как в черной «Волге», но перед свибловской пятиэтажкой выскочил, растер коленки и пошел, понурив голову, вслед за машиной, как за собственным гробом, понимал, что эта убогая квартирка — его последнее пристанище, отсюда, с первого этажа ветшавшего, да еще в Свиблове, дома, ему уже не выбраться. Зато Алеша был доволен. Сердечко у Михаила Ивановича пошаливало, ноги слабели, пить он не перестанет, и придет пора, когда ему выше первого этажа не подняться, и не всякий алкаш, подцепленный им у магазина, попрется в такую даль.

Почему-то думалось, что Михаилу Ивановичу будет здесь хорошо, и ожидания оправдались. В секторе учета сидел райкомовец, знавший Михаила Ивановича когда-то, чинить ему препятствий не стал, подсказка его помогла устроиться на фурнитурной фабрике, там Михаила Ивановича посадили на склад, где ничего никогда не хранилось. На всякий случай Алеша два дня провожал и встречал Михаила Ивановича, пока не убедился, что никакой опасности нет, народ в микрорайоне тихий. Правда, Михаил Иванович сам себе мог навредить громкими рассуждениями о таинстве аппарата.

Это были счастливейшие месяцы, никогда еще жизнь так не улыбалась, и счастье длилось полтора года.

Он обрел нору, о которой говорил дядя Паша. С наступлением ночи отмечался в проходной, переодевался, смотрел, что наваливают в мешалку грузчики. Дрожал бетонный пол цеха, когда от нажатия кнопок мешалки с подвыванием начинали растирать смеси. Равномерный и назойливый грохот заглушали ухающие удары прессов, но в одиннадцать вечера их останавливал и, рабочие шли в раздевалки и душевые, сменный мастер отдавал Алеше карту режимов и оставлял ключи от комнаты на втором этаже. К полуночи никого в цехе уже не было. Алеша приладил к мешалкам простенькое устройство с сиреной, она и гудела, когда мешалка останавливалась, подзывала Алешу. Не было смысла звонить дежурному монтеру, тот никогда не приходил на вызов, и Алеша управлялся сам. До утра читал, слушал музыку из приемника. В проходной отдавал мастеру утренней смены ключи — и день, полный радостных забот, расстилался перед ним. Он полюбил свою полутора-комнатную квартиру, она стала верным убежищем, фортификационным сооружением, крепостью с запасами продовольствия. Куплено зимнее пальто, теплые ботинки, костюм, книжные полки, они пока еще пустые, но уже радуют глаз. В прихожей — вьетнамская циновка, мечты простирались до паласа, кухонного гарнитура, стенки и цветного телевизора — и упирались в препятствие: деньги. Платили двести сорок в месяц, но как ни экономь, а в заначку больше ста тридцати не сунешь, переходить же на прежние тридцать копеек в день бессмысленно и глупо, ту голодовку можно рассматривать как эксперимент, и если организм, выдержав испытание, забыл о нем, то от автобусных страхов так и осталась привычка осматриваться и всюду определять опасных людей.