Пляска на бойне - Блок Лоуренс (читать книгу онлайн бесплатно без TXT) 📗

— Что и говорить, нелегкий хлеб.

— Иногда мне тоже так кажется.

— Хорошо, что тебе это занятие нравится.

— Разве? Наверное.

— Конечно, нравится.

— Скорее всего. Приятно, когда копаешь, копаешь и в конце концов начинаешь что-то понимать. Но так бывает не всегда.

Мы уже добрались до десерта — какого-то липкого пирога с медом, слишком сладкого на мой вкус, я его даже не доел. Официантка принесла нам марокканский кофе — это примерно то же самое, что и турецкий, очень густой и горький, с гущей, которая занимает треть чашки.

— Я сегодня хорошо поработал, — сказал я. — Это приятно. Но я занимаюсь не тем делом, которое мне поручено.

— А ты не можешь заниматься сразу двумя делами?

— Наверное, могу, но за расследование по поводу этого паскудного фильма мне никто не платит. Предполагается, что я выясняю, убил Ричард Термен свою жену или нет.

— А ты этим и занимаешься.

— Разве? В четверг вечером я пошел на бокс под тем предлогом, что он — продюсер телепередачи, которая ведется оттуда. Я выяснил несколько вещей. Выяснил, что он из тех, кто во время работы снимает галстук и пиджак. И что он энергичный человек — скачет на ринг и с ринга и даже не вспотеет. Я видел, как он похлопал по заднице девушку с плакатом, и…

— Ну, это уже кое-что.

— Это для него было кое-что. А какой толк от этого мне, не знаю.

— Ты шутишь? Это ведь о чем-то говорит, если он может лапать девку через два месяца после смерти жены.

— Через два с половиной, — сказал я.

— Это то же самое.

— Девку?

— Девку, красотку, киску. Чем тебе не нравится «девка»?

— Да ничем. Только он ее не лапал. Просто похлопал по заднице.

— На виду у миллионов людей.

— Им бы очень хотелось, чтобы в зале были миллионы людей. А не пара сотен.

— Плюс те, кто смотрит дома.

— Им в это время показывали рекламу. И потом, о чем это говорит? О том, что он бесчувственный сукин сын, который не прочь потискать девку, когда его жену только что опустили в могилу? Или о том, что ему не надо притворяться, потому что он действительно ни в чем не виноват? Это можно толковать по-разному.

— Возможно, — сказала она.

— Бокс был в четверг. Вчера я, со свойственной мне настырностью, пил содовую в той же забегаловке, что и он. Это примерно то же самое, что оказаться в разных концах битком набитого трамвая, но по крайней мере мы были в одно и то же время в одном и том же помещении.

— Это уже что-то.

— А вчера вечером я обедал в ресторане «Радиккио» на первом этаже дома, где он живет.

— Ну и как?

— Ничего особенного. Макароны были вполне приличные. Как-нибудь попробуем с тобой.

— А он был в ресторане?

— Я думаю, его и дома не было. А если и был, то сидел впотьмах. Знаешь, я сегодня утром позвонил ему домой. Все равно занимался звонками и решил заодно позвонить ему.

— И что он сказал?

— Там автоответчик. Я ничего не передал. — Надеюсь, это его так же разозлит, как всегда злит меня.

— Будем надеяться. Знаешь, что мне следовало бы сделать? Вернуть Лаймену Уорринеру его деньги.

— Нет, не надо.

— Почему? Я не могу оставить их себе, если ничего не делаю, чтобы их отработать, а что для этого надо делать, никак не придумаю. Полиция уже перепробовала все, что только приходит мне в голову.

— Не возвращай деньги, — сказала она. — Дорогой мой, да ему наплевать на эти деньги. Его сестру убили, и, если он будет считать, что предпринял что-то по этому поводу, он умрет спокойно.

— И что мне теперь прикажешь делать — втирать ему очки?

— Если спросит, скажи, что все это требует времени. Ты же не собираешься просить у него еще денег…

— Еще бы.

— …Так что у него не будет причины думать, что ты хочешь его подоить. Можешь не оставлять себе эти деньги, если считаешь, что их не заработал. Отдай кому-нибудь. Пожертвуй на борьбу со СПИДом. Или на просвещение неверующих. Мало ли на что можно пожертвовать деньги.

— Наверное, ты права.

— Только я тебя знаю, — сказала она. — Ты уж придумаешь какой-нибудь способ их отработать.

В кинотеатре «Уэверли» шел фильм, который она хотела посмотреть, но был субботний вечер, и в кассе мы увидели длинную очередь, стоять в которой ни ей, ни мне не хотелось. Мы немного прошлись, выпили по чашке кофе с молоком на Макдугал-стрит и послушали, как какая-то девушка поет народные песни в клубе под открытым небом.

— Длинные волосы и бабушкины очки, — сказала Элейн. — И ситцевое платье до полу. Кто сказал, что шестидесятые годы уже позади?

— У нее все песни на один манер.

— Да ведь она знает всего три аккорда.

Я спросил Элейн, не хочет ли она послушать джаз. Она ответила:

— Конечно. Где? В «Милом Бэзиле»? В «Авангарде»? Выбирай.

— Я думал — может быть, в «Матушке Гусыне».

— Угу.

— Это что означает?

— Ничего. Я люблю «Матушку Гусыню».

— Значит, хочешь туда?

— Конечно. А мы останемся, даже если Красавчика Дэнни там не будет?

Красавчика Дэнни там не было, но он появился почти сразу после того, как мы пришли. «Матушка Гусыня» находится на углу Амстердам-авеню и Восемьдесят Первой — это джаз-клуб, куда ходят и белые, и цветные. Там всегда полумрак, а ударник работает только щетками и никогда не играет соло. «Матушка Гусыня» и бар «Пуган» — вот два места, где можно встретить Красавчика Дэнни Белла.

Но где бы вы его ни встретили, вы непременно обратите на него внимание. Он негр-альбинос, кожа и глаза у него крайне чувствительны к солнечному свету, и он устроил свою жизнь так, что, когда солнце светит, он спит, а когда бодрствует, солнца уже нет. Он небольшого роста, одет всегда по моде и предпочитает темные костюмы и яркие жилеты. Пьет много русской водки, очень холодной и неразбавленной, и часто появляется с какой-нибудь женщиной, обычно такой же яркой, как и его жилеты. У той, с которой он пришел сегодня, были пышная шевелюра соломенного цвета и совершенно невероятного размера грудь.

Их провели к столику у самой площадки для танцев, где Дэнни сидит всегда. Мне показалось, что нас он не заметил, но перед перерывом к нам подошел официант и сказал, что мистер Белл был бы рад видеть нас за своим столиком. Когда мы подошли. Красавчик Дэнни сказал:

— Мэттью, Элейн, как я рад вас видеть. Это Саша — правда, она прелесть?

Саша захихикала. Мы поболтали о том о сем, и через несколько минут Саша отправилась в дамскую комнату.

— Попудриться, — сказал Красавчик Дэнни. — Так я и поверил. Это самый лучший довод, чтобы снять запрет с наркотиков, — тогда люди перестанут то и дело бегать в туалет. Когда подсчитывают, во сколько человеко-часов обходится американской экономике кокаин, надо бы эти прогулки в туалет тоже учитывать.

Подождав, когда Саша в очередной раз отправится в дамскую комнату, я завел разговор о Ричарде Термене.

— Я-то считаю, что это он ее убил, — сказал Красавчик Дэнни. — Она была богата, а он нет. Если бы этот тип был врачом, у меня бы вообще не оставалось сомнений. Как вы думаете, почему врачи все время убивают своих жен? Или им уж так везет на особо сварливых баб? Как бы вы это объяснили?

Мы немного порассуждали на эту тему. Я сказал, что всякий врач, должно быть, привык чувствовать себя богом — он постоянно принимает решения, от которых зависит жизнь или смерть. У Элейн была более замысловатая теория. Она сказала, что люди, занимающиеся врачеванием, — это, как правило, те, кто пытается преодолеть собственное представление о себе как о человеке, причиняющем боль другим.

— Они становятся врачами, чтобы доказать, что они не убийцы, — сказала она, — А стоит им испытать стресс, как в них пробуждается то, что они считают своей подлинной сущностью, и тогда они убивают.

— Это интересно, — сказал Красавчик Дэнни. — А откуда у них может появиться такая мысль?

— От рождения, — ответила она. — Ведь когда мать их рожает, она чуть ли не умирает или испытывает очень сильную боль. Вот у ребенка и появляется мысль: «Я причиняю боль женщинам» или «Я убиваю женщин». Он пытается перебороть ее, становясь врачом, а потом, когда ему становится невмоготу…