Другая сторона доллара - Макдональд Росс (библиотека электронных книг TXT) 📗

— И не должны.

Он оперся руками о стол и наклонился ко мне. Я разглядывал его тяжелое властное лицо.

— Вы со всеми вашими покровителями разговариваете так, как со мной?

— Под покровителями вы подразумеваете людей, у которых много денег?

— Грубо говоря, да.

— Я объясню вам, мистер Хиллман. Вы мне даже нравитесь. Я попытаюсь поговорить с вами напрямик, потому что ведь кто-то должен сказать вам все. Вы вступаете на дорогу, ведущую к конфликту с законом. Если вы останетесь на ней, попадете в переделку.

Он прищурил глаза, лицо его стало совсем жестким. Он не терпел, когда с ним так разговаривали, и привык к тому, чтобы инициатива в разговоре принадлежала ему.

— Я могу купить и продать Бастиана.

— Не можете, потому что он не продается. Вы ведь отлично знаете это, черт побери!

Он выпрямился, вышел из полосы света, и на него снова легли зеленые тени. Лицо его показалось мне отлитым из старинной зеленоватой бронзы. Только оно было живое. Через некоторое время он сказал:

— Что, по-вашему, надо делать?

— Говорить правду.

— Будь я проклят! Вы что, намекаете, что я лгу?

— Более чем намекаю, мистер Хиллман.

Он бросился на меня со сжатыми кулаками. Я не пошевелился. Он отошел, потом вернулся опять. Трезвый, он двигался очень изящно.

— Полагаю, вы уверены, что это я убил их?

— Я не занимаюсь никакими спекулянтами. Убежден, что вы покупали нож у Боткина.

— Откуда этот бред?

— Я с ним разговаривал.

— Кто нанял вас? Я плачу вам не за то,чтобы вы собирали сведения обо мне!

— Вы не можете забыть о деньгах, — проговорил я устало. — Почему бы нам не поговорить сейчас просто как двум связанным одним делом?

— Вы не связаны с этим делом. Только я.

— Расскажите мне все, если действительно не имеете отношения к убийствам. В противном случае вам надо общаться с адвокатом и больше ни с кем.

— Я не имею отношения к убийствам, но почти хочу, чтобы было иначе. — Он сел напротив меня, положив руки на стол. — Я признаю, что купил этот нож. Но не намерен сообщать об этом более никому. Боткина можно заставить изменить показания.

— Каким образом?

— Его лавка не приносит никакого дохода. Я знаю это точно. У моего отца была такая же в южном Бостоне. Я могу дать Боткину достаточно денег, чтобы он убрался в Мексику.

Я был несколько ошарашен. Не только самим предложением, такое я слышал и раньше — грубый подкуп, больше ничего — а тем, что предложил Хиллман. Как глубоко моральное падение человека, который когда-то командовал эскадрильей при Мидуэе!

— Лучше забудьте о том, что вы придумали, мистер Хиллман. Это та самая дорожка, о которой я вам только что говорил. В конце концов вы утонете.

— Я уже утонул, — сказал он ровным голосом.

Он опустил голову на руки, и волосы его рассыпались по столу, как большой срезанный белый сноп. На затылке я рассмотрел круглую лысину, которую он обычно прятал.

— Что вы сделали с ножом? — спросил я. — Отдали его Дику Леандро?

— Нет. — Опершись руками о стол, он выпрямился. На полированной поверхности остались следы его грязных ладоней. — Но хотел бы, чтобы отдал.

— Том? Вы отдали нож Тому?

Он застонал:

— Я не только отдал нож Тому. Я еще говорил Боткину, что покупаю это изделие в подарок сыну. Бастиан, должно быть, не придал этому особого значения. Но он еще докопается.

— Бастиан докопается, — сказал я. — Но из этого еще не следует, что Том воспользовался ножом против своей матери и отца. Наверняка у него не было причины убивать мать.

— Ему не нужны рациональные мотивы. Вы не знаете Тома.

— Вы уже говорили мне об этом. И в то же время отказываетесь рассказать мне все до конца.

— Вечером вы что-то сказали о покушении на человеческую жизнь.

— Я совсем не хотел, чтобы это вырвалось у меня.

— Кто на кого покушался? И почему?

— Том угрожал Эллен револьвером. Это было совсем не мальчишество.

— Это и есть тот воскресный утренний эпизод, который вы так скрывали?

Он кивнул.

— Я думаю, этот случай совершенно лишил его разума. Когда я приехал домой после визита к судье, Эллен была у него в комнате. Он держал револьвер возле ее головы. Вот здесь... — Хиллман указал пальцем на висок, — а она стояла на коленях, взывая к его милосердию. Буквально умоляла его. Я не знаю, почему он отдал мне оружие. Целую минуту потом он держал меня под дулом револьвера. Я почти был уверен, что он выстрелит.

Я почувствовал, как у меня на затылке взмокли волосы. Картина и в самом деле страшная, более того, она была классической: шизофреник в роли убийцы.

— Он сказал что-нибудь, когда вы забрали у него оружие?

— Ни слова. Отдал мне револьвер совсем спокойно. Действовал, как автомат, по-видимому, не понимая, что сделал или что собирался сделать.

— Он говорил что-нибудь вашей жене?

— Да. Сказал, что убьет ее, если она не оставит его в покое. Она просто вошла в комнату, чтобы предложить ему поесть, и тут он совершенно взбесился.

— У него в голове было много всякого, — сказал я, — и должно было быть после той ночи. Он мне кое-что об этом рассказывал. Пожалуй, это был критический момент в его жизни. Он первый раз встретил своего настоящего отца. — Хиллман поморщился. — Отца, который, быть может, разбил вдребезги его представление о нем. Можно сказать, он был затерян между двумя мирами и готов был обвинить вас и вашу жену, что вы не подготовили его. Вы знаете теперь, что должны были сделать это. Вы не имели права скрывать от него правду, нравится она вам или нет. И когда, наконец, правда ему открылась, он не смог воспринять ее во всем объеме. Он ведь не случайно перевернулся в машине тем утром.

— Вы хотите сказать, что он пытался покончить собой?

— Да, он сделал такую попытку. Думаю, это был больше чем сигнал, что его жизнь вышла из-под контроля.

Он не смог выпустить из рук руля и потому не пострадал.

Никто не пострадал и в инциденте с револьвером.

— Вы восприняли это совершенно серьезно. А он был болезненно серьезен.

— Может быть. Но я не пытаюсь ничего сбросить со счетов. Вы разговаривали об этом с психиатром?

— Нет. Существуют вещи, которые нельзя выносить за пределы семьи.

— Это зависит от того, какая семья.

— Послушайте, — сказал Хиллман, — я боялся, что его не примут в школу, если узнают, что он бывал таким необузданным.

— Это было бы трагедией.

— Я должен был как-то реагировать. А я и сейчас не знаю, как поступить с ним.

Он опустил всклокоченную голову.

— Вам нужны более квалифицированные советы, чем могу дать я: психиатра и юриста.

— Вы считаете, что он убил тех двоих?

— Совершенно необязательно. Почему вы не попросили доктора Вайнтрауба порекомендовать вам кого-нибудь?

Хиллман поднялся.

— Эту старую бабу?

— Я думал, он ваш старый товарищ и кое-что понимает в психологии.

— Я полагаю, у Элиа ничтожные знания. — В голосе Хиллмана послышалось презрение. — У него было нервное потрясение после Мидуэя, и мы вынужденно отправили его на родину для поправки здоровья в то время, как гибли люди. В то время, как гибли люди, — повторил он и погрузился в молчание.

Он сидел и, казалось, слушал самого себя, свои воспоминания. Я ждал. Его сердитое лицо постепенно смягчилось, и даже голос изменился.

— Господи, что это был за день! Мы потеряли больше половины наших машин. Их сбивали, словно сидящих уток. И я не смог вернуть их. Я не виню Элиа за это нервное расстройство. Слишком много людей умерло у него на руках.

Голос его становился все тише, глаза удалялись от меня все дальше и дальше. Он, видимо, даже забыл о моем присутствии и был в том краю, где умирали его парни, а он так и не умер.

— Черт с ним, — сказал он. — Я люблю Тома. Мы не были очень близки эти годы. Но он мой сын, и, хотя с ним трудно договориться, я люблю его.

— Я уверен в этом. Но вы, может быть, хотите от него больше, чем он может дать вам. Он не может вернуть вам ваших погибших летчиков.