На острие - Блок Лоуренс (читать книги бесплатно .txt) 📗

Я спросил, в какой комнате жила Паула.

— Думаю, в двенадцатой. — Она посмотрела вверх. — Да, точно, в двенадцатой. Этажом выше.

— Наверное, эта комната уже занята?

Она рассмеялась:

— Разве я вам не говорила, что сейчас у меня нет свободных комнат? Думаю, прошло не больше суток после того, как я узнала, что Паула съехала, и комнату снова заняли. Позвольте, я опять загляну в свою книгу. Видите. Прайс въехала в двенадцатый номер восемнадцатого июля. А когда Паула ушла?..

— Я точно не знаю. Это вы обнаружили шестнадцатого, что она съехала.

— Так вот: комната Паулы снова была сдана восемнадцатого числа, а может, даже семнадцатого. Свободные комнаты я сдаю практически сразу же: у меня и сейчас очередь в полдюжины из тех, кто хочет здесь поселиться.

— Вы сказали, новую квартирантку зовут Прайс?

— Да, Джорджия Прайс. Она танцовщица. В прошлом году, знаете ли, танцовщицы тоже шли чуть ли не косяком.

— Пожалуй, проверю, дома ли она. — Уходя, протянул хозяйке снимок. — Вдруг вы что-то еще вспомните. Мой номер на обороте.

Едва взглянув на фотографию, она сказала:

— Вылитая Паула! Очень похожа. А ваша фамилия — Скаддер? Подождите минуточку — вот моя визитка.

«Флоренс Эддерлинг, — было написано на карточке. — Сдача комнат».

— Зовите меня просто Фло, — произнесла она. — Или Флоренс. Неважно.

Джорджии Прайс в комнате не оказалось. И я, теперь уже окончательно решив, что сегодня пора остановиться, вышел на улицу. Неподалеку, в кулинарии, купил бутерброд и съел его по дороге на собрание.

На следующее утро я отнес чек Уоррена Хольдтке в банк и часть денег взял наличными. Причем сотню — купюрами по одному доллару. Их я положил в правый карман брюк — на тот случай, если придется снова подать какому-нибудь попрошайке.

Иногда я от них отделываюсь, но порой запускаю руку в карман и даю-таки доллар особенно настойчивым.

Эта привычка появилась у меня давно. Дело в том, что несколько лет назад я оставил службу в полиции, бросил жену и сыновей, а жить перебрался в гостиницу. Примерно тогда же я стал откладывать десятую часть заработка, предназначая эти деньги тому молитвенному дому, который подвернется первым. Так уж вышло, что все чаще и чаше я проводил время в храмах. Не знаю, что я там искал, не уверен, нашел ли что, но почему-то мне казалось вполне нормальным отдавать десять процентов заработка за то, что я там получал. Что бы это ни было!

Став трезвенником, какое-то время я продолжал жертвовать свою «десятину» церкви, но у меня вдруг пропало чувство, что это правильно. И я завязал. Но ощущение, что уж теперь-то я все делаю верно, почему-то не появилось. Сначала я хотел отдавать эти деньги обществу «Анонимных алкоголиков». Однако выяснилось, что там в средствах особенно не нуждаются. Просто на собрании пускают кружку по кругу, чтобы покрыть свои расходы на его проведение, и самое большее, что от вас требуется, это положить в нее доллар.

Тогда-то я и решил раздавать деньги людям, которые просят на улицах. Я почему-то испытывал неловкость, сберегая «десятину» лично для себя. А разве не лучший способ отделаться от денег — поделиться ими с нуждающимися?

Уверен, кое-кто из побирушек тратил мои подачки на выпивку или наркотики. А почему бы и нет? Каждый расходует деньги на то, в чем больше всего нуждается. Поначалу я пытался сортировать нищих, но быстро бросил это занятие. С одной стороны, мне показалось, что я слишком много на себя беру, да к тому же это смахивало на работу — своего рода мгновенное расследование. С другой стороны, я не мог не вспомнить о том, что когда отдавал деньги церкви, меня мало заботило, как их израсходуют. От щедрот своих я был бы готов, пожалуй, согласиться даже на вклад в приобретение «кадиллака» для монсеньора. Так почему же теперь меня должно смущать то, что мои деньги могут пойти на оплату «порше» торговца наркотиками?..

Продолжая ощущать прилив щедрости, я добрался до северной части Мидтауна, где вручил пятьдесят долларов Джо Деркину.

Я заранее уведомил его о своем приходе, и он ждал меня в обшей комнате. Мы не виделись год, а то и дольше, но он изменился мало. Пожалуй, прибавил пару фунтов, что вполне мог пережить. Постоянные выпивки уже оставили след на его лице, что, впрочем, еще не было веской причиной для того, чтобы совсем бросить выпивать. Ну кто, скажите, перестает пить из-за двух-трех лопнувших сосудиков и слегка лилового румянца?

Он сказал:

— Я как раз думал о том, нашел ли тебя торговец «хондами». У него еще какая-то немецкая фамилия, но я ее не запомнил.

— Хольдтке. И не «хондами», а «субару».

— Действительно, Мэтт, разница очень существенная. Ну да ладно. Как ты поживаешь?

— Неплохо.

— Выглядишь хорошо. Беспорочное существование, а?..

— Моя тайна.

— Рано встаешь? Много клетчатки в твоей диете?

— Ну да — иногда иду в парк и там грызу кору.

— Как и я. Просто не в силах удержаться.

Он пригладил ладонью волосы. Темно-каштановые, почти черные, они в этом не нуждались, поскольку выглядели так, словно он только что причесался.

— Знаешь, мне приятно тебя видеть, — вдруг сказал он.

— Мне тоже, Джо.

Мы пожали друг другу руки. Чуть раньше я взял в руку две двадцатки и десятку, и во время рукопожатия они просто соскользнули с моей ладони в его. Исчезнув на мгновение в кармане, его рука появилась вновь уже пустой. Затем он сказал:

— Ваша встреча, похоже, оказалась выгодной для тебя?

— Не уверен пока, — ответил я. — Хотя я получил от него кое-какие деньги. Пришлось постучаться в несколько дверей. Не знаю, выйдет ли из этого что-нибудь путное.

— Хорошо уже то, что ты успокоил его душу. Ведь он делает все, что может, не так ли? К тому же ты его не оберешь.

— Нет.

— Я взял у него фотографию и поручил ребятам проверить в морге. С июня там лежит несколько неопознанных белых женщин. Но ни одна на нее не похожа.

— Я был уверен, что ты это сделаешь.

— Так-то оно так, но это пока все, что я предпринял. Думаю, полиции тут делать нечего.

— Знаю.

— Поэтому я и отправил его к тебе.

— Я так и понял.

— Мне было приятно тебе помочь. Что-нибудь уже удалось выяснить?

— Еще рановато говорить о результатах. Впрочем, я узнал, что она съехала со своей квартиры. Просто собрала вещички и смылась.

— Ну, что же, неплохо для начала, — сказал он. — Больше шансов, что она жива.

— Согласен. И все-таки концы с концами не сходятся. Ты говоришь, что морг проверил. А как насчет больниц?

— Ты думаешь, кома?

— Не исключено.

— Когда родители разговаривали с ней в последний раз? В июне? Для комы это перебор.

— Она может затянуться на годы.

— Да, верно.

— Квартплату в последний раз она внесла шестого июля. Так что, выходит, прошло два месяца и несколько дней.

— Все равно многовато.

— Для человека в коме это как одно мгновение. Он посмотрел на меня. В его светло-серых глазах промелькнуло что-то похожее на сдержанное веселье.

— Мгновение! — усмехнулся он. — Сначала она выезжает из дома, а затем въезжает в больницу. И все это — за одно мгновение!

— Но могло же случиться и так, — сказал я, — что она переехала и в тот же или, например, на следующий день попала в аварию. Никаких документов при ней не оказалось: пока она была без сознания, какой-то гражданин с обостренным чувством общественного долга украл у нее сумочку. Вполне возможно, что она сейчас лежит где-нибудь в больнице под придуманным врачами именем. Она не успела сообщить родителям о переезде, потому что с ней произошел несчастный случай. Не утверждаю, что именно так обстоят дела, но это действительно могло произойти.

— Допускаю. Значит, будешь проверять больницы?

— У меня мелькала мысль зайти в одну по соседству.

— Но несчастье могло случиться с ней в любом районе!

— Знаю.

— Она могла оказаться где угодно, поэтому следует справиться во всех городских больницах.