ТАСС уполномочен заявить - Семенов Юлиан Семенович (читать книги .txt) 📗
— Вас посадит КГБ, — ответил Пол. — Огано ваш враг, вы не имеете права говорить с ним, я же все про вас знаю, Иван, я старый, а потому умный.
— Хватит вам пикироваться, ребята, — сказал Глэбб. — По-моему, ужин наконец везут — слышите, что-то трезвонит в коридоре.
— Да ничего там не трезвонит, — возразил Славин, — это у вас слуховые галлюцинации.
И тут в дверь постучали.
— Да, — ответили все трое: двое — по-английски, один — по-русски.
На пороге стоял негр, подталкивая тележку, уставленную тарелками с рыбой; шальная мысль, метнувшаяся в голове Славина — придет белый официант, обязательно русский, — так и оказалась шальной мыслью.
…Пол Дик ковырнул вилкой мерлузу, попробовал ее, сплюнул:
— Африканцы не умеют готовить. Отказавшись от французов и бельгийцев, гурманов мира, они обрекли себя на закабаление нашими «макдоналдсами» — сосиски, кофе и бутерброд с сыром, очень удобно, а главное, дешево, всем по карману.
«Бутерброд с сыром, — повторил про себя Славин, — очень дешево, бары фирмы „Макдоналдс“. Кем же „беспалый“ работает в „Хилтоне“? В ресторане? Официантов здесь не кормят, это не Россия, почему бы ему не питаться в „макдоналдсе“?»
— Кстати, «макдоналдсы» сюда уже влезли? — спросил он, подвигая Глэббу салат. — В здешнем ресторане действительно вылетишь в трубу, а перехватить среди дня тоже не мешает.
— Они не могут не влезть, — ответил Глэбб, сожалеюще поглядев на пустую водочную бутылку. — Но их не пускают в центр. Они подкрадываются к президентскому дворцу с самых нищих окраин. Молодцы, пристроили к барам бильярдные, черные проводят там свое свободное время: бильярд — в семь раз дешевле кино…
— А телевизор?
— Вы с ума сошли! Кто из них может купить телевизор?! — Глэбб снова посмотрел на пустую бутылку. Пол наконец заметил его взгляд, поднялся, отошел к телефону, набрал цифру «пятнадцать» («Пьян, пьян, а все помнит, — отметил Славин, — особенно, если дело касается бутылки») и попросил:
— Две бутылки виски в номер…
— Шестьсот семь, — подсказал Глэбб.
— В шестьсот седьмой номер. Счет на эти две бутылки перешлите в номер девятьсот пятый, Полу Дику. Быстро!
«Зачем так щеголять своей памятью? — неторопливо думал Славин, согласно кивая собеседнику, который рассказывал о том, как „макдоналдсы“ мухлюют с кофе, вступив в сделку с филиалом фирмы „Нестле“. — Нормальный человек ни за что бы не запомнил номер и не держал его в голове так цепко, как ты, и не слушал бы всех одновременно: и меня, и Пола. „Беспалый, — сказал Хренов, — дежурит по двенадцать часов“. Надо будет выяснить, сколько времени работают официанты. Отчего я так уперся в официанта? И отчего в меня так уперся Глэбб? А ведь он уперся. Не мог же он узнать о встрече с Хреновым — слишком рано; даже если допустить, что он из ЦРУ и отладил контакты со здешней полицией. Нет, я сам себя пугаю, ему бы не успели сообщить».
— Мистер Славин, вы собираетесь писать о ситуации в Луисбурге? — спросил Глэбб.
— Меня, признаться, больше интересует Нагония.
— Тогда отчего вы не поехали туда? Или поддерживаете вашу официальную версию, что в Луисбурге штаб заговорщиков?
— Поддерживаю, конечно, я себя от Москвы не отделяю, но там сидит мой коллега…
— Мистер Степанов? Мы читали книги этого писателя, не только его статьи в газете. Здесь на него многие сердиты — он слишком резок.
— Так опровергайте. Если врет — опровергайте, а сердиться не стоит, это не демократично.
— Степанов пишет хорошо, даже если врет, — сказал Пол и сцедил по спичке всю водку себе в рюмку — тридцать одну каплю, отметил Славин. — И журналистика и литература — это ложь; она тем талантливее, чем больше похожа на правду. Надо правдиво врать — тогда это искусство. Надо уметь написать свою жизнь, вымышленную, не такую скучную, какой живут люди, и тогда вы станете Толстым или Хемингуэем.
— Кем? — спросил Глэбб. — Хемингуэем? Но ведь он умер…
— А Толстой переселился из Миннесоты в Майами и сейчас ловит рыбу в проливе, — озлился Пол. — Хотя, — он посмотрел на Славина, — Хемингуэй сейчас, действительно, забыт у нас. Если бы он родился в прошлом веке, тогда другое дело, а так — наш современник. Мы же видали его, и пили с ним, и бабы рассказывали нам, какой он слабый, и несли его по кочкам, и слуги давали интервью, что, мол, жадный он… Классиков двадцатого века нет и быть не может из-за того, что средства массовой информации набрали силу. Во времена Толстого были сплетни, а теперь все оформляется на газетных полосах броскими шапками, пойди, создай авторитет, пойди, не поверь всему тому дерьму, которое мы печатаем… И потом, телефон… Общение между людьми упростилось до безобразия. Попробуй раньше-то позвони в Ясную Поляну, возьми интервью — черта с два! Надо было ехать, попросив разрешение. А это уже обязывало, проводило черту между им и нами… А теперь звонок по телефону: «Граф, прокомментируйте „Войну и мир“»…
— Верно, — согласился Славин. — Вы сказали верно, Пол. Очень безжалостно, но верно. Значит, получается, что мы сами лишаем себя классиков? Двадцатый век хочет уйти в небытие без классики? Не ведаем, что творим?
— Почему? Ведаем.
— Слишком высок культурный уровень? Все грамотны? Слишком много поэтому вкусовщины? Личных симпатий?
— Скорее — антипатий. Про уровень вы правы лишь отчасти, вы проецируете культуру России на мир — это ошибка.
— Друзья, а не пора ли нам подумать о женщинах? — сказал Глэбб. — Я, конечно, понимаю, интеллектуалы, культура, но ведь вы — не бесполы, я надеюсь. Или мистер Славин опасается последствий? Насколько мне известно, вашим людям запрещены такого рода общения…
«А вот и птички, — подумал Славин. — Все по плану. Старо, как мир, но ведь действует, черт возьми. Что ж, посмотрим его клиентуру».
Славин заметил:
— Вашим тоже, как я слыхал, такого рода общения не рекомендованы.
Глэбб посмотрел в глаза Славина, куда-то даже в надбровья, лицо его на мгновенье сделалось тяжелым, мертвым, но это был один миг всего лишь, потом он отошел к телефону, легко упал в кресло, достал из заднего кармана брюк потрепанную записную книжку, заученно открыл страницу, глянул на Славина, страницу закрыл и начал копаться, изображая лицом деда-мороза, затевающего веселую игру, которая кончится прекрасным подарком.
— Вам кого, белую или черную? — спросил он, по-прежнему листая книжку.
— А я дальтоник, — ответил Славин.
Пол Дик расхохотался.
— О, какой хитрый мистер Славин! — сказал Глэбб. — Вы все время уходите от точного ответа…
— Точных ответов требует суд.
— Вам хорошо известна работа суда?
— Конечно.
Пол сказал:
— Лучше, чем тебе, Джон. Он просидел вместе со мною весь Нюрнбергский процесс — от звонка до звонка.
— То была политика, Пол, а сейчас мистер Славин отвечает мне по поводу женщин, как опытный тактик: ни да, ни нет, и во всех случаях он чист перед инструкцией.
— Какой именно? — спросил Славин. — Какую инструкцию вы имеете в виду?
Глэбба спасло то, что пришел официант из бара с бутылками виски и льдом; Славин понял, что Глэбб не сможет вывернуться — действительно, как коммерсанту объяснить знакомство с инструкцией?
Пол сразу же выпил, налил Славину и Глэббу.
— Сейчас, — откликнулся Глэбб, набирая номер, — одну минуту, Пол.
Он долго слушал гудки, вздохнул, дал отбой, набрал следующий номер.
— Твои девки уже залезли в ванны в других номерах, — сказал Пол, — ну их к черту, шлюхи.
— Фу, какая гнусность, — сказал Глэбб. — Нельзя быть таким циником, Пол. Просто тебе не попадались женщины-друзья, у тебя были одни потаскухи.
— Лучшая женщина-друг — бесстыдная потаскуха, с которой не надо говорить о Брамсе и притворяться, что понимаешь Стравинского.
— Алло, Пилар, — сказал Глэбб, набрав номер. — Я сижу в обществе двух умнейших людей. Ты не хотела бы присоединиться к нам? Почему? Ты меня огорчаешь, Пилар… Ну пожалуйста… Я тебя очень прошу, а? Вот молодец! Шестьсот седьмой номер, Пилар, мы сидим здесь. Ждем!
