На орлиных крыльях - Фоллетт Кен (книги онлайн .txt) 📗
Он с беспокойством ждал этого дня. Мусульманский зимний праздник Ашуры совсем не походил на христианское Рождество. Этот день поста и траура по умершему Хасану, внуку пророка, проводился под знаком всеобщего покаяния. Он отмечался многочисленными уличными процессиями, во время которых наиболее рьяные фанатики истязали сами себя бичами. В такой атмосфере всеобщей истерии ярость и насилие могли, скорее всего, выплеснуться через край и обратиться против «неверных».
Коберн боялся, как бы в этом году насилие не обратилось против американцев. О том, что антиамериканские настроения в стране стремительно нарастают, свидетельствовал целый ряд зловещих признаков. Так, например, под дверь его кабинета подсунули листок с угрозой: «Если тебе дорога твоя жизнь и собственность, убирайся вон из Ирана!». Подобные «послания» получали и многие его знакомые. На стене дома, где он жил, краской из распылителя кто-то написал: «Здесь живут американцы». Демонстранты раскачивали автобус, на котором ехали в тегеранскую школу дети американцев, пытаясь его перевернуть. Некоторых служащих ЭДС уличные толпы окружали и грубо орали на них, а автомашины американцев разбивали и уродовали.
В один злосчастный день иранские чиновники из Министерства здравоохранения и социального страхования (между прочим, крупнейшего клиента ЭДС) в фанатичном возбуждении вдребезги разбили стекла в окнах корпорации ЭДС и сожгли портреты шаха. Служащие корпорации забаррикадировались в это время внутри здания, пережидая, пока толпа уберется прочь.
Наиболее зловещим своеобразным предостережением надвигающейся беды стало резко изменившееся отношение к Коберну со стороны семьи его домовладельца.
Как и большинство американцев, проживавших в Тегеране, Коберн арендовал половину двухквартирного дома. Он вместе с женой и детьми жил наверху, а домовладелец с семьей занимал первый этаж. Когда Коберн въехал сюда в марте, хозяин дома взял его семью под свое крыло. Семьи подружились. Коберн и хозяин дома любили обсуждать вопросы религии: домовладелец помогал ему переводить на английский язык Коран, а его дочь читала отцу главы из Библии, принадлежавшей Коберну. Вместе они выезжали за город по уик-эндам. Скотт, семилетний сынишка Коберна, играл в футбол с сыновьями хозяина. Однажды на уик-энде Кобернам довелось побывать на мусульманской свадьбе. Зрелище было бесподобное. Мужчины и женщины весь день находились раздельно, поэтому Коберн с сыном общались в мужском обществе, а его жена Лиз с тремя дочерьми присоединилась к женщинам. Коберну так и не удалось взглянуть на невесту.
Прошло лето, и взаимоотношения между семьями постепенно менялись. Прекратились совместные поездки по уик-эндам. Сыновьям хозяина дома запретили играть со Скоттом в футбол. Наконец все контакты между членами семей прекратились даже внутри дома и во дворе, а хозяин стал наказывать своих детей, даже если они перекинулись словечком с домочадцами Коберна.
Но домовладелец стал выражать неприязнь к американцам отнюдь не в одночасье. Однажды вечером он дал знать, что семья Коберна ему не безразлична. В тот день на улице произошел инцидент со стрельбой: один из его сыновей задержался и не заметил, как наступил комендантский час. Когда он подбежал к дому и перелезал через забор во двор, какой-то солдат открыл по нему стрельбу. Коберн с женой все это видели с балкона на втором этаже, Лиз страшно перепугалась. Хозяин дома поднялся к ним, объяснил, что произошло, и заверил, что все будет в порядке. Но он сказал также, что ради безопасности своей семьи не должен подавать вида, что дружит с американцами, – в эту пору нужно держать нос по ветру. Для Коберна это признание стало еще одним предвестником надвигающейся опасности.
Теперь же Коберну дали знать по системе тайного оповещения, что в мечетях и на базарах ходят дикие слухи о начале в день праздника Ашуры священной войны против американцев. Сигнал поступил еще пять дней назад, а американцы в Тегеране по-прежнему сохраняли удивительное спокойствие.
Коберн припомнил, что, когда ввели комендантский час, это не помешало регулярным ежемесячным встречам заядлых картежников из ЭДС за карточным столом. Он и его приятели просто приводили своих жен с детьми – те дремали в креслах, а мужчины играли до утра. Они привыкли к звукам выстрелов. Самая ожесточенная пальба раздавалась в южных кварталах города, где находился базар, и в районе университета. Отдельные же выстрелы слышались время от времени отовсюду. После первых случайных инцидентов на выстрелы как-то странно перестали обращать внимание. Когда кто-нибудь говорил и в это время начиналась стрельба, рассказчик просто замолкал… Стрельба прекращалась – он возобновлял разговор. Это было все равно что дома, в Штатах, когда низко над головой пролетал реактивный самолет. Казалось, американцы совсем не думали, что стрелять могут и по ним.
Коберн сохранял спокойствие под выстрелами. В молодости в него стреляли не раз. Во Вьетнаме ему доводилось летать и на боевых вертолетах поддержки пехоты, и на транспортных, перевозящих технику и живую силу на поле боя. Он сам стрелял в людей и не раз видел смерть. В ту пору за двадцать пять часов налета в боевых условиях, давали специальную медаль – Коберн привез домой тридцать девять таких медалей. У него также были два креста – «За летные заслуги» и «Серебряная звезда» – и пуля в ноге – наиболее уязвимой части тела пилота боевого вертолета. Уже в те годы он понял, что сможет вести себя достойно в боевой обстановке, когда приходится много чего делать, а на испуг не остается времени. И все же каждый раз, когда он возвращался с боевого задания и все страхи оставались позади, и можно было спокойно осмыслить свои действия, колени его мелко дрожали.
По-своему Коберн был благодарен за приобретенный опыт. Он быстро мужал, и это давало ему определенные преимущества перед сверстниками в деловой жизни. Опыт научил его также здравомысленно относиться к звукам ружейных выстрелов.
Но большинство его коллег и их жены так не думали. Когда возникал разговор о возможности эвакуации, они гнали прочь такую мысль.
Иранский филиал корпорации ЭДС предоставлял им работу и заботился об их отдыхе. Они обрели чувство собственного достоинства и не хотели уезжать, бросая все это. Их жены превратили арендованные помещения в настоящие домашние очаги и думали, как получше встретить рождественские праздники. Дети служащих ходили в школу, обзавелись друзьями, велосипедами и любимыми игрушками. Конечно же, успокаивали они себя, если затаиться и уцепиться за что-нибудь покрепче, то беда, может, и минует их стороной.
Коберн не раз пытался убедить Лиз забрать детей и уехать в Штаты, но не ради их безопасности, а потому, что может наступить момент, когда ему придется эвакуировать сразу 350 человек и он должен будет заняться этой проблемой целиком, безоглядно, а на заботы о собственной семье у него не хватит ни времени, ни сил. Но Лиз и слушать не хотела об отъезде.
Думая о Лиз, он только вздыхал. Она смешливая, преданная жена, с ней приятно общаться, но она далека от дел компании. Корпорация требовала немало от своих служащих: если нужно ради дела работать всю ночь напролет – работай. Лиз не воспринимала подобных порядков. Еще на родине, в Штатах, когда Коберн работал агентом по найму, ему приходилось частенько отсутствовать дома с понедельника до пятницы, разъезжая по всей стране, а ей это сильно не нравилось. В Тегеране она была счастлива, потому что Коберн ночевал дома каждую ночь. Она сказала, что если он намерен оставаться здесь, то и она останется. Детям здесь тоже нравится. Впервые они долго живут за границей, и им интересны язык и культура другого народа. Ким, старший одиннадцатилетний сын, был слишком самоуверен и не проявлял никакой тревоги. Восьмилетняя Кристи немного беспокоилась, но в силу своей эмоциональности она всегда все моментально преувеличивала. Семилетний Скотт и четырехлетний Келли были слишком малы, чтобы осознать надвигающуюся опасность. По этим причинам они остались в Иране, как и все другие, надеясь, что обстановка улучшится – или, может, ухудшится, а там видно будет.
