Срок приговоренных - Абдуллаев Чингиз Акифович (бесплатные версии книг .TXT) 📗
Чем больше я думал, тем более убеждался в том, что самая приличная смерть – смерть от СПИДа. Так хоть знаешь, какое именно преступление ты совершил и почему получил такой суровый приговор. Преступление, правда, выражено в форме греха, но это может являться хоть каким-то утешением для приговоренного. А для всех остальных? Очевидно, у нас в мозгу срабатывает какая-то пружина, заставляющая нас есть, пить, любить, гадить, убивать себе подобных и даже наслаждаться какими-то мелкими радостями, забывая о приговоре. Но приговор существует, он выносится нам в момент рождения, и никакая высшая апелляционная инстанция не сможет его отменить. Когда мне было четырнадцать-пятнадцать лет, я об этом много думал. Мне казалось, это ужасно: в один прекрасный день я умру и ничего больше не увижу, ничего не услышу, ни с кем не поговорю. Просто усну и никогда не проснусь. Ужасно. Потом я понял, что и спать не буду, а провалюсь в какую-то темную бездну. Может, поэтому я так боялся засыпать в подростковом возрасте.
Потом я повзрослел, поступил в институт, начал встречаться с женщинами, женился, стал работать. И забыл о приговоре. Замотанный дурацкими проблемами, я не вспоминал о приговоре, который выносится всем без исключения. Даже когда приходил на кладбище, где хоронили близких или знакомых людей, – даже тогда срабатывала какая-то спасительная пружинка, заставляющая не отождествлять себя с покойным. Но теперь, когда заболел Игорь, я снова вспомнил о своих детских страхах. Если я так боялся смерти, зная, что могу умереть лет через пятьдесят-шестьдесят, то что же должен чувствовать мой мальчик? Может, он кричит по ночам, может, плачет в подушку? Или будит свою мать и отчима, терзает их своими недетскими вопросами?
Я чуть не выскочил из ванной. Хотел позвонить Игорю, но вспомнил, что часы показывают пять утра. Он сейчас наверняка спит, если вообще в состоянии спать. Я вышел из ванной комнаты, шлепая босыми ногами по полу. Подошел к книжной полке, где стояли мои любимые книги. Почему-то книги меня успокаивали, словно внушали мне, что не все так страшно. Словно объясняли мне какую-то истину, которую я все равно не мог постичь.
Я вспомнил про Тойнби, которого взял мой мальчик. Значит, ему интересно читать такие книги. Значит, он все-таки меньше думает о значении собственной жизни. Собственно, что же такое жизнь? Неужели мы приходим в этот мир только для того, чтобы прожить жизнь и стать удобрением для полей? Ведь должна быть какая-то сверхзадача, которую мы не знаем. Уверен, должна быть. Откровенно говоря, я никогда не верил в бога. Я был рационалистом и прагматиком и не мог поверить в нечто иррациональное. Если бог обходился без моей души миллионы лет, то почему он не может обходиться без нее и впредь, рассуждал я. С другой стороны – как поверить в то, что все произошло путем эволюции?.. И кроме того: эволюция, породившая человека, – тоже своего рода чудо. То есть теория Дарвина – просто красивая сказка. Ведь ни одна обезьяна за последние несколько тысяч лет не превратилась даже в подобие человека. Впрочем, философские вопросы меня не очень интересовали, меня больше волновала собственная жизнь, вернее, жизнь Игоря.
Очевидно, смерть Семена Алексеевича сильно на меня подействовала: все мои детские страхи, загнанные в подсознание, тотчас пробудились. А может, это болезнь Игоря сделала меня психопатом и неврастеником? В общем, в ту ночь я почти не спал. Вернее, вообще не спал, хотя в половине шестого честно лег и почти два часа пытался заснуть. А может, я все-таки засыпал на короткие мгновения? Точно сказать не могу.
Утром мне предстояло самое сложное – поехать к родным Семена Алексеевича и все рассказать его жене и дочери. Когда я думал об этом, мне становилось так страшно, что хотелось отказаться от поездки. С другой стороны, я понимал: только я, самый близкий им человек и любимый его ученик, должен сообщить им ужасную новость. Может, я не спал именно из-за этого? Во всяком случае, утром я поднялся в половине восьмого и снова отправился в ванную, чтобы побриться. А в восемь услышал первый телефонный звонок.
– Леонид, – раздался в трубке высокий голос Алены, – что вчера произошло? Я звонила тебе до часу ночи. Тебя не было ни на работе, ни дома. Где ты был?
Неужели ее действительно интересует, куда я мог поехать ночью? Говорят, есть такие женщины, которые не оставляют в покое своих мужей даже после развода. Очевидно, существуют и мужья, считающие бывших жен своей исключительной собственностью. Но мне – то было абсолютно безразлично, где ночует Алена. Лишь бы от ее капризов не страдал Игорь.
– У меня были дела, – ответил я усталым голосом.
– Поэтому ты отправил Игоря одного? Неужели ты ничего не понял? Ему нельзя было входить в метро. Ему может стать плохо по дороге, в вагоне метро.
Теперь понятно, почему она мне позвонила. А я, кретин, решил, что она до сих пор меня ревнует.
– Извини, – сказал я.
– Мы считали, что ты повез его к своему другу, а он сказал, что на обратном пути ты довез его до станции метро. Неужели у тебя не хватает ума...
– Я очень устал, – перебил я Алену.
– Ты хотя бы меня выслушай! – она повысила голос.
– Нет уж, уволь, – не выдержал я. – Вчера убили Семена Алексеевича, когда он вошел в подъезд своего дома. Я всю ночь занимался расследованием. Еще есть вопросы?
Нужно отдать ей должное – она все поняла. Алена всегда была сообразительной женщиной. Да, она действительно поняла, почему я высадил Игоря у станции метро. И, кроме того, поняла, что денег, на которые мы рассчитывали, уже может не быть.
– Извини, – тихо сказала она.
– Ничего, – отозвался я.
– Леня, – она давно меня так не называла, – ты извини, я ведь ничего не знала. Я все понимаю... Просто вчера из-за Игоря я взбесилась. Думала, тебе наплевать...
Я молчал. В таких случаях лучше помолчать.
– Ты не думай, – продолжала Алена, – если понадобится, мы действительно продадим квартиру. У нас уже и покупатель есть...
– Не нужно, что-нибудь придумаем.
– Мы хотим в воскресенье улететь, – сказала она. – У нас уже заказаны билеты. Сегодня пойдем получать визы. Говорят, по вызову из лечебных учреждений визу дают сразу. Ты не знаешь?
– Не знаю.
– В общем, ты не думай, – повторила она, – мы все сделаем сами.
– Посмотрим, – пробормотал я. – Вы сначала визу получите, а потом поговорим.
– Кто его убил?
– Пока не знаем. Я вам завтра позвоню, – сказал я на прощание и положил трубку.
После бритья я позавтракал, и тут снова раздался телефонный звонок. В трубке раздался голос Саши Лобанова:
– Извините, Леонид Александрович, что беспокою вас так рано. Я хотел вам напомнить, чтобы мне выписали пропуск. Нужно проверить, с кем вчера вечером общался Семен Алексеевич.
– Сейчас приеду, – сказал я. – Если хотите, поедем вместе. Могу вас подвезти.
– Может, лучше я подъеду к вашему дому? – предложил следователь.
– Тогда запишите адрес. – Я продиктовал адрес и снова положил трубку. Трудно придется Лобанову. Кто ему разрешит работать на нашей территории? В лучшем случае разрешат войти в бывший кабинет Семена Алексеевича. Да и то только с группой сопровождающих. Лучше бы поручили вести следствие сотрудникам ФСБ, им бы разрешили проводить хоть какие-нибудь действия. А работники прокуратуры вызывали у наших только смех.
Я вообще терпеть не могу, когда показывают по телевизору генеральных прокуроров. Вид у них жалкий, суетливый, никчемный. Если они такие принципиальные, пусть едут на Северный Кавказ и там качают права. На глазах у них происходят убийства, похищения, грабежи, даже войны. Я уж не говорю про чиновников, которые воруют и берут взятки нагло, в открытую. А кого из них арестовала прокуратура? Назовите хоть одного крупного чиновника, которого посадили бы следователи прокуратуры. Типичные неудачники. Вернее, их сделали таковыми. Принципиальные быстро вылетают со службы, а конформисты остаются работать. Если честно, то все успехи прокуратуры – настоящее фуфло, как говорят уголовники.
